Джидда, как отметил в своем дневнике Нибур, — гавань Мекки, расположенной всего в 45 милях отсюда, проходной двор для паломников, и существует она в основном за счет религии. Даже торговля рассчитана здесь больше всего на паломников. В Джидде нет никакой растительности, ибо нет пресной воды — ее приносят сюда из колодцев, расположенных в 2 милях от города. Каменная стена с башнями отгораживает город от пустыни. На углах — форты, а в стене — четверо ворот; через четвертые, восточные, обращенные к Мекке, могут проходить лишь правоверные. Нашим путешественникам запретили даже приближаться к восточным воротам: иноверцам там грозит верная смерть. Европейцев в Джидде не хоронят, их отвозят на один из дальних островов Красного моря, где существует специальное кладбище.
Нибур и его спутники не могли задерживаться в Джидде. Хотя письмо датского посла в Константинополе Гейлера и обеспечило им радушный прием, хотя им очень хотелось подробнее осмотреть город и его окрестности, они понимали опасность своего пребывания здесь, да и строг был приказ короля Дании: не теряя времени, добираться до Йемена. И если им все же пришлось ненадолго задержаться в Джидде, то лишь по вине изменчивого ветра, мешавшего судам, плывшим с юга, войти в бухту. В конце концов после долгих переговоров их согласился взять с собой до Мохи капитан парусного судна, прибывшего из Омана. Судно это — вернее, просто большая лодка — было похоже на бочку: семь саженей в длину, две с половиной в ширину, без палубы, построенное без единого железного гвоздя.
Арабские мореходы всегда относились к железу весьма недоверчиво. Они были убеждены, во-первых, что океанская вода разъедает гвозди, а во-вторых, что на дне Красного моря находятся магнитные горы, которые их притягивают, и суда от этого, естественно, разваливаются на части. Марко Поло также писал о нецелесообразности использования железных гвоздей, ибо здесь «дерево слишком твердое и раскалывается с такой же легкостью, как глина. Если пытаться вбить гвоздь, то дерево выталкивает его, причем гвоздь нередко ломается».
…Европейцы испуганно взирали на команду своего судна: капитан почти голый, лишь с лоскутом ткани на бедрах, на лоскуте пояс, а за ним огромный кривой нож, и девять матросов — чернокожие, курчавые, толстогубые и плосконосые, едва прикрытые такими же кусками ткани, все в маленьких шапочках. Но путешественникам пришлось довериться этим людям, так как кто-то из их прежних попутчиков, хорошо знакомый с плаванием по Красному морю, рассказывал, что оманские моряки обладают большим опытом судовождения, что суда их, называемые самбуками, имеют настоящие паруса и достаточно надежны, недаром судостроение — одно из древнейших ремесел на побережье Аравийского моря, тогда как йеменцы — неважные моряки и у них на судах вместо парусов натянуты соломенные циновки. К тому же они узнали, что в Мохе, городе, входившем в их дальнейший маршрут, в скором времени ожидаются из Ост-Индии английские суда. Не зная, что их ждет впереди, ученые решили поскорее добираться до Мохи: в случае необходимости англичане смогут оказать им хоть какую-нибудь помощь.
13 декабря 1762 года Нибур и его спутники перегрузили свои тюки на борт оманского суденышка. К их изумлению, крошечная морская посудина была уже доверху набита мешками и ящиками с товарами. Было так тесно, что пассажиры были вынуждены в течение всего пути оставаться на тех местах, где они оказались при посадке, здесь же варить себе еду и даже печь хлеб. Передвигаться по палубе было практически невозможно. Чернокожие матросы весело объяснили, что, если бы товаров и людей было чуть меньше, их «корабль» не удержался бы на волнах, его бы просто сдуло ветром.
Морские путешествия с бесконечным ожиданием попутного ветра, со страхом перед рифами и пиратскими нападениями, с ненадежностью команд, скученностью на палубе и невозможностью проводить в пути научные исследования и наблюдения утомили и обозлили европейских ученых. Нибур категорически отказывался впредь отдавать себя на волю ветра и воды.
Но что ожидало их на суше? Грабежи и убийства, столь распространенные в караванах? Недаром подобные бедствия сравнивают с кораблекрушениями: в обоих случаях люди теряют и состояние и жизнь. Помимо этого, угрожающих размеров достигли беспрерывные войны между местными шейхами. А все вместе эти маленькие царьки не любили приезда чужестранцев в свои владения. Нибуру казалось невероятным, что здесь вообще можно остаться в живых. Вот почему необходимо было везде, куда бы их ни забросила судьба, иметь умных и знающих советчиков. Для этого они предусмотрели своеобразную цепочку рекомендации. У них были рекомендательные письма — видному торговцу Лохейи от купцов из Джидды, которым они привезли такие же письма от каирских купцов, а губернатор Джидды, или, как его там называли, «кишья», дал им рекомендательное письмо губернаторам Лохейи и Ходейды — на тот случай, если судно потерпит крушение или им просто потребуются совет и помощь.
Поэтому, прибыв в Лохейю, Нибур и Форскол оставили своих спутников на судне, возле груза, а сами направились прямо к губернатору (доле) Лохейи эмиру Фархану.
Эта первая встреча с местными властями чрезвычайно их обрадовала и обнадежила, причем обе стороны испытали некоторое удивление. Перед европейцами предстал чернокожий вельможа с изысканными манерами, радушный и доброжелательный. В детстве его привезли в Йемен из Африки и продали в рабство. К счастью, его хозяином стал умный и образованный человек, один из советников имама. Он дал Фархану хорошее образование и впоследствии помог запять достойное место. В свою очередь, эмир, увидев людей в широких турецких одеяниях, не мог и подумать, что перед ним европейцы. Особенно его смутили бороды Нибура и Форскола, отпущенные ими за время морского путешествия.
Форскол протянул эмиру рекомендательное письмо.
— Вы нассара [7] или франки, да благословит вас Аллах? — спросил тот, прочитав письмо.
Нибур и Форскол знали, что мусульмане терпимо относятся к христианам. Что же касается отношения к европейцам, то это им было пока неизвестно. Поэтому они ответили уклончиво:
— Да, мы христиане, но родились в Европе.
— Я никогда не видел, чтобы европейцы не гнушались надеть наш мусульманский наряд, — сказал дола. — И я никогда не слышал, чтобы люди, живущие в Европе, плыли в Йемен через Красное море.
Нибур робко подтвердил: нарядом, мол, не гнушаемся, он очень удобен, морем плыли, но не отнесли это к самым приятным впечатлениям своей жизни.
Фархан рассматривал их со все большим интересом.
— До сих пор сюда приезжали только люди, которые продают или покупают, — сказал он, улыбаясь. — А в вашей клади нет никаких товаров. В письме написано, что вы следуете в Моху и что один из вас врач, другой собирает растения, а третий наблюдает за звездами. Я почту за честь ваше пребывание в Лохейе. В одном из моих домов вы найдете приют, а когда вы захотите продолжить свой путь до Мохи, мои верблюды отвезут вас и вашу поклажу, да будет благословен ваш день!
Нибур и Форскол переглянулись. Что-то давно знакомое по арабским сказаниям вспомнилось им, и они почувствовали, как у них исчезает чувство недоверия.
— Вам ничего не грозит, чужестранцы, ни в Лохейе, ни в других землях, принадлежащих имаму Саны, — продолжал эмир Фархан, словно угадывая их мысли.
— На этих землях идет война. Мы слышали, что Лохейе угрожают войска шейха Мекрани из Наджрана. Может быть, продолжать путь до Мохи безопаснее морем? Вы знаете обстановку, и мы пришли посоветоваться с вами, — признался наконец Нибур чистосердечно.
— Я повторяю, чужестранцы, на суше вам ничего не грозит. А на море в это время года дует неблагоприятный ветер. Я советую вам скорее покинуть корабль.
Обменявшись с долой еще несколькими любезностями, Нибур и Форскол направились к купцу по имени Мохсен аль-Макавиш. К нему у них тоже было рекомендательное письмо. К сожалению, он оказался болен, так что письмо пришлось передать его писцу. После этого, побродив по городу, они в самом радостном настроении вернулись на судно. Здесь их ожидал неприятный сюрприз. Если проезд до Джидды они оплатили заранее, то капитану самбуки они обещали заплатить на месте прибытия. А поскольку по договоренности с ним они собирались следовать до Мохи, капитан, естественно, был озабочен тем, что они высадятся в Лохейе, не заплатив. Как потом выяснилось, он даже попросил эмира заставить их плыть дальше или отдать деньги за весь путь. Тот, уговорив Форскола и Нибура остаться в Лохейе, пообещал заплатить сам, но не успел, ибо, прочитав адресованное ему рекомендательное письмо, это тотчас же сделал Мохсен аль-Макавиш. Столь удивительное внимание незнакомых людей тронуло Нибура. «Интересно, как бы у нас в Европе отнеслись к странствующим арабам?» — с иронией подумал он. Но любезность эмира Фархана простерлась еще дальше. Узнав, что судно из-за отлива не может войти в гавань, он прислал стражу охранять груз чужестранцев, с тем чтобы они без всякой тревоги могли пребывать на берегу.
Далее сюрпризы следовали один за другим. Не успели они расположиться в предоставленном им доме, как получили от долы в подарок овцу вместе с любезным посланием, в котором тот еще раз просил их чувствовать себя его гостями и ничего не опасаться. А Мохсен аль-Макавиш в первый же вечер прислал им обильный ужин, что было как нельзя более кстати, ибо с момента отъезда из Джидды они не ели ничего горячего. К тому же им еще удалось раздобыть большой кувшин вина. Однако после выпитого европейцы вдруг себя плохо почувствовали. Выяснилось, что вино перевозится в эти края из Саны в медных сосудах, а это представляет немалую опасность для здоровья. Поэтому решили в будущем от употребления вина отказаться.
На следующий день, когда судно вошло в гавань, груз был доставлен в таможню. Ученые боялись, что у них все перероют, разобьют и испортят. Однако на процедуре досмотра пожелали присутствовать сам эмир и несколько человек из местной знати. Содержимое ящиков вызвало у них необычайный интерес. Они рассматривали приборы и инструменты, эмир расспрашивал о назначении каждого из них. Из чувства благодарности Форскол решил позабавить долу и его приближенных. По их вопросам он понял, что они никогда в жизни не видели микроскопа. Тогда он попросил таможенника принести ему живую вошь. Присутствующие были явно шокированы тем, что ученый европеец рассчитывает обнаружить у них подобное насекомое. Но Форскол вошел в азарт и пообещал заплатить за вошь 4 стювера — мелкие монеты, которые чеканились в Амстердаме из меди специально для таких стран, как Аравия. Таможенник ненадолго отлучился и принес вошь. С видом фокусника Форскол положил вошь на предметное стекло и предложил присутствующим посмотреть на нее в микроскоп. Арабы пришли в восторг… Попросил разрешения взглянуть и таможенник. Он долго не мог оторваться от окуляра, а когда, наконец, поднял голову, негодующе заявил: