Направление он определял посредством карманного компаса, с которым не расставался. К сожалению, компас был слишком мал, и поэтому точный угол рассчитать было трудно, но он всегда мог повторить какой-то отрезок пути и проверить свой расчет. Определив координаты того или иного пункта, он записывал полученные цифры. Впоследствии он соберет воедино все свои сведения и расчеты, заполнит белые пятна на картах названиями городов и селений, встречавшихся на его пути, добавит к ним названия населенных пунктов, о которых знал по другим, более или менее надежным источникам, и приложит эти карты к своим будущим книгам. Нибур понимал, что его карты не будут так точны, как карты европейских стран, но иного пути он не видел. Иногда он думал: «А не покажется ли моим будущим читателям скучным, утомительным, ненужным это перечисление множества неизвестных маленьких селений?» И тут же опровергал себя: «Мы так мало знаем Аравию; может быть, мои заметки кому-нибудь помогут лучше изучить ее». И он продолжал терпеливо наносить на свою карту названия и координаты не только городов, селений, оазисов, но и крошечных безымянных кофеен, которые попадались на пути. В этих кофейнях, по-арабски «макха», отдыхали бедуины, и хозяин обычно находился в них только днем, а на ночь возвращался к себе домой, в оазис.
Когда паши путешественники впервые попали в такую кофейню близ селения Окем, их поразила скудость обстановки. Голые степы, нет даже скамейки. Где же здесь отдыхать? И чем можно подкрепиться? Путники присели на землю у стены, и им подали в грубых глиняных чашечках «кышр» — напиток, приготовленный из кофейной шелухи. Рядом с собой они увидели знатного араба, который не пожелал пить из этих чашек и привычным жестом достал китайский фарфор. К напитку не полагалось ничего. Не получили они здесь и питьевой воды. А дорога предстояла трудная. Нибуру невольно вспомнилась атмосфера студенческих застолий: геттингенский погребок, заставленный винными бочками, потемневшие портреты в золоченых рамах, большой камин, освещающий своим беспокойным пламенем молодые лица, клубы табачного дыма, шумные споры, нескончаемые разговоры о заветном и сокровенном. Нибур тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и предложил своим спутникам продолжать путь. Они взгромоздились на ослов и отправились дальше по пустынной местности, вдоль извилистых берегов Красного моря.
Говорят, на земле нет места жарче, чем Тихама. Да и само название это происходит от арабского «тахам», что означает «сильная жара, зной». Температура воздуха здесь достигает 50 градусов выше нуля, а вода у берега нагревается до 30 градусов. Камни трескаются и крошатся от зноя, а солнце во время песчаных бурь становится похожим на огромный багровый шар. Волны Красного моря в его тяжелых лучах приобретают цвет крови. Уж не потому ли и назвали это море Красным?
Нибур зорко вглядывался в окружающий пейзаж. Сначала очень деловито, обращая внимание на самое важное, затем, когда времени оказывалось больше, чем материала для научных дан-пых, впадал в лирическое раздумье. Вот они, пески Аравии… Впрочем, не только пески. Камни, щебень, высохшая земля. Почвенного покрова совсем нет. Редко пробиваются кустарники, лишайники или сухие травы — те, что с глубокими корнями. Бесприютно… И надо всем этим пронзительная голубизна неба, после захода солнца быстро сменяющаяся темнотой с мгновенно загорающимися звездами, и торжественное, глубокое молчание.
Как различны условия жизни на земле! Недавно, во время морского плавания, Нибуру казалось, что весь мир состоит из воды, а вот теперь выжженная земля, песок да камни кругом, ни капли воды. Дожди здесь бывают очень редко, раз в несколько лет, и местные жители терпеливо ждут, пока наполнятся водой каменистые русла рек — вади. «Наш народ живет милостью неба, тогда как другие — милостью золота», — сказал как-то погонщик.
Ничто не нарушало душевного равновесия Нибура. Палящее солнце и холодные ночи, песчаная пыль и тенистая свежесть оазисов, морская стихия и нагромождения камней — все эти причуды природы он воспринимал как нечто неизбежное, неотвратимое и потому естественное и прекрасное. Словно не замечая гнетущей жары, не чувствуя жажды, Нибур спокойно продолжал записывать: «Окем — по прямой линии на юго-восток от Лохейи, две мили… Джали — еще четыре мили на юго-восток… Хамьян — миля с четвертью… Сабва — четверть мили… Менейфа — четверть мили…» Селения эти крошечные. Стены хижин большей частью сплетены из стеблей травы, а вместо дверей висят циновки из пальмовых листьев. Не всегда есть поблизости и колодец с пригодной для питья водой.
Нибур знал, что в Европе неизвестна даже примерная численность населения здешних мест, значит, неплохо было бы заняться и этими подсчетами. Но как? Переписи населения здесь никогда не было. Когда же он решил собирать сведения путем опроса, он сразу понял, что это невозможно. На вопрос о том, сколько человек живет в селении, пусть даже крошечном, жители всегда отвечали: «Столько человек, сколько в целом мире!» Нибур обычно переспрашивал: «Ну, а точнее, как вы думаете?» И снова получал горделивый ответ: «Миллион!» Значит, и на этот вопрос ему придется отвечать самому. И Нибур терпеливо принялся нересчитывать дома и прохожих, соображая при этом, сколько еще народу сидит дома. Эти расчеты составили новую графу в путевых дневниках ученого.
Зато о многом другом можно было узнать от людей, встречающихся на пути. И Нибур спрашивал: кади — о мусульманском законодательстве, погонщиков — о повадках верблюдов, бедуинов — о кровной мести, дервишей — об обрядах, раввинов — о древнееврейских религиозных терминах, проводников — о ветрах в пустыне, об обычаях, о болезнях. Одни и те же вопросы он задавал разным людям, потом сопоставлял ответы и таким образом докапывался до истины.
На пути — благословенный оазис Мансале, где в большой кофейне можно наконец посидеть на лавке, выпить кышр и даже поесть теплого хлеба, выпеченного из просяной муки. Хлеб этот, как и само просо, называется «дурра», что сразу же отметил Хавен, в течение всего пути составлявший специальный словник. В кофейне оказалось немало посетителей. Хозяин специально вышел к ним:
— Ас-салям алейкум! Во имя Аллаха милостивого, милосердного, как обслуживают моих дорогих гостей? Если вы располагаете временем, я сейчас же прикажу зарезать барана, а пока вам подадут пшеничный хлеб и коровье молоко.
К верблюжьему молоку, которое считается очень полезным и по-настоящему освежает, Нибур и его спутники привыкали с трудом. Да оно даже и не было похоже на молоко — стоило обмакнуть в него палец, и молоко сползало с него толстыми волокнами. Поэтому коровьему молоку очень обрадовались. Пшеничный хлеб, как оказалось, испекли специально для дорогих гостей. И самое примечательное, что хозяин отказался взять с них плату, считая свое гостеприимство законом пустыни. «Люди есть люди во всех странах, — думал Нибур. — Арабы или европейцы — какая разница? Среди тех и других встречаются добрые и алчные, сердечные и жестокие, радушные и подлые».
Рано утром 25 февраля путешественники прибыли в йеменский город Бейт-эль-Факих, резиденцию еще одного долы. По очередному рекомендательному письму им был предоставлен дом. Правда, жить в нем оказалось невозможно, да и сам хозяин его давно покинул, потому что дом, как и весь город, был наводнен насекомыми, которых называют «арды». Они точат стены, пожирают одежду, фрукты, кустарник, траву, прокладывают подземные ходы и уничтожают деревья, объедая корни. Нибур и Форскол попробовали забросать ходы и замазать дыры, но, как только наступила темнота, дом снова наполнялся этими проворными обитателями. Бороться с ними оказалось бесполезно.
Путешественники отправились знакомиться с городом. Бейт-эль-Факих — важный торговый центр, так как он расположен на перекрестке дорог: по вычислениям Нибура, в четырех с половиной днях езды от Лохейи, в полутора днях — от Ходейды, в четырех — от Мохи и в шести — от Саны. Сюда приезжают купцы из Хиджаза, Египта, Сирии, Турции, Марокко, Ирана, Индии и даже из Европы. Поэтому местный базар оказался самым живописным из всех, какие они только видели до сих пор в Аравии.
Оживленная торговля с Индией привела к тому, что в городе полно индийцев, которые здесь живут совершенно беспрепятственно, им разрешено даже открыто молиться. Единственное, на что они не имеют права, — это сжигать здесь своих покойников и привозить сюда жен.
Бейт-эль-Факиху, так же как и Лохейе, не больше ста лет. Своим происхождением город обязан ученому шейху Ахмеду ибн Муса, в честь которого и назван: «Бейт-эль-Факих» по-арабски означает «Обитель ученого». Память шейха, как убедился Нибур, свято чтут: его гробница находится в мечети, возвышающейся над городом.
Набравшись смелости, путешественники вошли в мечеть. Они удивились, увидев у могилы святого среди многочисленных пожертвований цепи и груду камней. Как это часто бывает в незнакомых местах, тут же нашелся человек, который с готовностью поведал о достопримечательностях города и мечети.
— Жил здесь когда-то турецкий паша, — рассказывал седовласый араб, — и попал он в плен в Испанию. Двадцать лет сидел паша в темнице, закованный в цепи, тщетно взывая к Аллаху. И вдруг вспомнил об Ахмеде ибн Муса, ведь слава о нем прошла по многим землям. Горячо помолился паша, и свершилось чудо. Святой протянул ему руку из могилы, и паша в один миг перенесся из Испании в Бейт-эль-Факих вместе со своими цепями и обломками тюремных стен. Это очень многие видели, — завершил он свой рассказ.
— И где он сейчас? — спросил Форскол.
— Как где? Умер, конечно. Его похоронили, а цепи и камни так с тех пор и остались у могилы Ахмеда. Он всех охраняет, всех бережет, да славится имя Аллаха!
— Охраняет, но крепость все-таки построили, — улыбнулся Хавен.
К счастью, рассказчик уже удалился.
Действительно, центральное место в городе занимала большая крепость. Был в ней и гарнизон, правда, без единой пушки.
— Наверно, на крепость все-таки надежды больше, чем на святого Ахмеда,