— Глупо останавливаться на полдороге, когда самое страшное позади, — доказывал он. — Мы уже достаточно свыклись с ме-стными условиями, даже если они нам не по душе. С людьми всегда можно договориться…
— Вот и договаривайтесь, господин Нибур. Ваши разумность и трудолюбие — залог любой удачи, — спокойно сказал Бауренфейнд, и было непонятно — восхищение это или насмешка.
В трудолюбии не отказать и вам, господин Бауренфейпд, — ответил Нибур.
Сотни зарисовок, сделанные художником во время пути, вызывали искреннее уважение ученого.
К общему решению прийти оказалось нелегко. Все, кроме Нибура, настаивали на немедленном возвращении в Данию. Многое уже сделано, а полностью выполнить задание короля немыслимо. Несчастья, преследовавшие их в Мохе, истощили силы, они потеряла веру в возможность преодоления трудностей, которые жизнь расставляла на их пути. Обиднее всего было то, что, помимо мучительных перепадов температуры, болезней и неминуемых житейских трудностей, в их бедах оказались виноваты люди, и именно в тот момент, когда они прониклись самыми дружескими чувствами к местному населению, когда поверили в общность людей, населяющих земной шар.
Нибур продолжал уговаривать, доказывать, убеждать. Эти люди — случайность, единицы. Разве можно по ним судить обо всем народе? Он негодовал, когда его соратники пытались делать из этого обобщение. Так можно зайти далеко; из-за капли грязи в луже с отвращением взирать на чистейшее озеро, из-за чванливой, бездушной снохи возненавидеть всех родственников, а из-за выходки какого-нибудь мерзавца обвинить в коварстве весь род человеческий. Да стоит ли тогда вообще жить на свете? Такие, как Исмаил, это не народ. Нет, дело в них самих, это они пренебрегли местными условиями, не берегли себя, не так питались, волновались понапрасну. Нибур думал теперь о будущем. Главное — покинуть злосчастную Моху. Если сейчас же отправиться в Таиз, после чего, получив разрешение имама, побывать в Сане, а затем обойти глубинные районы Йемена, то можно будет, вернувшись в Моху, еще застать там английское судно и на нем приплыть в Бомбей. Только тогда они имеют право закончить путешествие.
Страстная убежденность Нибура произвела на его спутников сильное впечатление, и они приняли его план. Затруднение возникло лишь в связи с тем, что Крамеру долг не позволял оставить долу. Рана в ноге была опасна, хотя сам дола этого не понимал. Но и это в конце концов было улажено: нашелся местный лекарь, взявшийся полностью излечить долу.
Те из жителей Мохи, которые благожелательно относились к европейцам, не советовали им пускаться в путь, потому что в Мохе, объясняли они, стоит изнуряющая жара, а в горах холодно, у не подготовленных к такой смене температур людей сразу же начинается лихорадка. Однако европейцы настояли на своем. Дола снабдил их рекомендательным письмом к губернатору Таиза и обещал тотчас же известить их, когда придет разрешение имама. Он подарил Крамеру мула с седлом и упряжью, арабский наряд и прислал своего слугу, наказав ему сопровождать чужестранцев вплоть до их возвращения в Моху.
Весь багаж путешественники решили взять с собой: быть может, им придется на этом трудном переходе застрять на целый год — теперь они были готовы ко всему. Только большую часть денег Нибур предпочел оставить у агента Ост-Индской компании.
9 июня 1763 года члены экспедиции покинули Моху — город, в котором им пришлось пережить столько бед.
Прибыв в Таиз, путешественники, наученные горьким опытом, сразу же направились к местному доле, числившемуся офицером армии имама. Тот уже был осведомлен об их неприятностях к Мохе, знал и о бочонке с дохлой рыбой, и о сосудах со змеями — конечно, в преувеличенном виде, как это обычно бывало на Востоке. Он был рад познакомиться со странными чужеземцами, предложил им кофе, трубки с табаком, молодые листья ката, которые арабы жуют так же, как европейцы табак, а жители Южной Азии бетель, пресные, чуть вяжущие на вкус, обладающие наркотическими свойствами. Нибур и его спутники из вежливости пожевали кат, но никаких ощущений при этом не испытали.
Дола вызвал слуг, чтобы они показали гостям предназначенное для них жилище, небрежно заметив при этом:
— Владельцев этого дома я недавно бросил в тюрьму, не помню за что.
Те же слуги незамедлительно притащили туда от долы двух баранов, мешок муки и мешок ячменя, вручив их с низким поклоном и со словами:
— Светлейший наш господин просит осчастливить его благосклонным приемом сих ничтожных даров.
Нибур отправил с Берггреном доле ответный подарок — большой отрез индийского полотна, специально приобретенный в Мохе для этого случая. Когда Берггрен собирался войти в дом губернатора, привратник грубо остановил его и потребовал бакшиш. Берггрен, привыкший в этой стране ко всяким неожиданностям, весело ответил:
— Если у вас принято брать бакшиш со слуг, так ты мне и заплати, потому что я тащу подарок твоему господину от своих господ.
Привратник рассмеялся и пропустил его.
Жизнь европейцев в Таизе поначалу складывалась счастливо. Даже погода установилась более прохладная, чем обычно. Шли дожди, и это было приятно. Смущало лишь присутствие слуги, приставленного к ним долой Мохи. Помощи он никакой не оказывал, но сопровождал их неотступно, молча наблюдал за ними, незаметно появлялся всякий раз, когда к ним кто-нибудь приходил, и они не могли понять, то ли он их охраняет, то ли подслушивает и высматривает для передачи в Моху.
Каждый занялся своим делом. Нибур погрузился в историю города. Он записал в дневник: «Город Таиз расположен у подножия горного хребта Сабар, 13°34′ северной широты. Окружен стеной 16–24 фута толщины со многими небольшими башнями… Вплотную к городской стене примыкает отвесная скала высотой примерно 400 футов, на ней стоит крепость Кахира, имеющая частично двойные стены. В стенах двое ворот, находящихся почти рядом… Баб-Шейх-Муса и Баб-аль-Кабир, и две башни, а еще башня, связанная одной стороной со стеной, имеет ворота, ведущие наверх, в горы». Население Таиза составляло 500–600 человек.
В крепости Кахира стояли пушки, возводилась еще одна башня, и для нее уже были приготовлены мощные орудия. Гарнизон насчитывал около 60 человек. Из крепости открывался вид на весь город.
Нибур заметил, что почти все города Йемена связаны с именами святых. На Востоке люди имели обыкновение селиться вокруг их могил, веруя, что близостью к телу святого и религиозным рвением они заслужат больше благ как на земле, так и на небе. Таиз связан с именем святого Исмаила Мулька, почитаемого суннитами Йемена; возможно, когда-то он был властителем этих мест. Над его могилой возведена мечеть, как это принято в арабском мире. Но с некоторых пор приближаться к месту его погребения никто не смеет. И Нибуру рассказали почему. Случилось это, по преданию, после того, как двое нищих пришли за подаянием к доле Таиза, но тот дал деньги лишь одному из них. Тогда другой бросился к могиле Исмаила Мулька, славившегося при жизни добротой, и воззвал о помощи и справедливости. И будто бы разверзлась могила и протянул святой обездоленному нищему письмо доле с приказом немедленно вручить подателю сего сто талеров. Письмо подвергли тщательному исследованию и убедились, что написано оно святым собственноручно и скреплено его печатью. Не осмелясь воспротивиться воле святого, дола распорядился выдать нищему положенную сумму, по впредь, дабы в будущем оберечь себя от подобных «чеков», велел заложить подход к могиле камнями и запретил приближаться к ней.
В Таизе много мечетей. Неподалеку от мечети Исмаила Мулька, к западу от нее, стоит мечеть шейха Мусы, к востоку, на небольшом холме, — мечеть и часовня над гробом некоего Афдала и его семейства. Они видны издалека и по своей архитектуре напоминают турецкие постройки, из чего Нибур сначала сделал вывод, что Афдал был, возможно, пашой Таиза. Но потом он отказался от этой мысли, так как на стенах мечети обнаружил столь замысловатые куфические сплетения, что их едва ли могли прочитать и сами арабы: ранняя арабская куфическая письменность, на которой впервые был записан Коран, вышла из употребления еще в X веке. От средних веков сохранились двухкупольная мечеть Аль-Музаффарийя с двумя минаретами, построенная в XIII веке султаном Йемена из династии Расулидов, и Аль-Ашрафийя — с одним минаретом и множеством маленьких куполов.
Большинство остальных мечетей Нибур увидел уже в разрушенном виде; забыты и имена тех, кем или в честь кого они возводились.
Нибур знал, что владыки Таиза, зейдиты, последователи шиитской секты в исламе, хотя и религиозны до фанатизма, культа святых не признают, поэтому строят не мечети в память об усопших, а дворцы для мирских радостей и лишь позади дворца устанавливают небольшую часовню — куббу, где молятся и где потом их хоронят.
Дома напоминают средневековые замки. Многие из них — в несколько этажей, и стоят они сплошными каменными рядами.
Почти повсюду Нибур обнаруживал следы многочисленных войн. А от соседних городов Эддене и Тобад остались вообще одни руины. Там Нибур, взявший в привычку не пропускать ничего, что попадалось на пути, скопировал старинные надписи, сохранившиеся в верхней части небольшой мечети, сложенной из красного камня.
Таиз, некогда служивший резиденцией имамам, сейчас оказался в центре междоусобной войны. Шейхи, господствовавшие в селениях на горе Сабр, ожесточенно враждовали с жителями Таиза и местным долой. Началось это, как выяснил Нибур, уже давно. Когда-то один из шейхов спустился в город вместе с наложницей-рабыней, а высоконравственный дола обвинил его в нарушении закона и заточил в тюрьму. По настоянию других шейхов, обратившихся к кади, дола вынужден был освободить узника, но наложницу задержал. Тогда шейх отправился с жалобой в Сану к самому имаму, и имам повелел отпустить рабыню. Но стоило шейху явиться за ней в Таиз, как дола приказал своим слугам схватить его и снова бросить в тюрьму. Кади, понимая, какими серьезными последствиями могут обернуться против населения Таиза незаконные действия долы, уговорил его отпустить обоих. Вскоре в горах были убиты шесть таизских солдат. С этого момента ни один житель города не рисковал подниматься на гору Саб