р. В свою очередь, дола распорядился без разбора убивать всех спускавшихся с горы. На городской площади было даже отведено специальное место для казни. Шейхи требовали от имама заменить долу, а пока борьба между ними не утихала.
Все это осложняло пребывание европейцев в Таизе. Направляясь сюда, они твердо намеревались обследовать горные районы, где, как они узнали, растут все виды аравийских трав. Но теперь это становилось чересчур опасным. Форскол был в ярости. Он не желал мириться с тем, что какие-то нелепые распри нарушают его планы, и решил связаться с одним из мятежных шейхов и под его покровительством попутешествовать по горам. Настойчивость Форскола была так велика, что дола Таиза приставил к нему солдата с приказом не пускать его наверх. Зато слуга, сопровождавший ученых по приказу долы Мохи, пообещал Форсколу провести его в горы. Кончилось дело тем, что Форскол ушел из города один. Это произошло 18 июня. Но горными вершинами ему довелось полюбоваться лишь издали. Не пройдя и нескольких миль, он обнаружил, что все окрестные селения пусты: их жители, измученные жестокостью долы, покинули свои хижины и поднялись еще выше. Идти по их следам было весьма неблагоразумно. Как-никак, а Форскол выглядел бы в их глазах посланником долы, прямого их врага. И если бы в опустевших селениях он не умер от голода, то наверху его бы все равно убили. Так ни с чем Форскол и возвратился в Таиз, не потеряв, однако, надежды вернуться к своей затее.
Наступил мусульманский праздник ид аль-адха, или по-турецки курбан-байрам, что означает «праздник жертвоприношения». В эти дни паломники отправляются в Мекку, а во всех городах и селениях режут скот. Праздник связан с библейской легендой о пророке Аврааме, который должен был принести в жертву богу своего сына Исаака, но милосердный бог заменил сына барашком. В Коране Авраам именуется Ибрагимом, а его другой сын, Исмаил, рожденный от рабыни Агари, считается родоначальником арабов. В память о них. а быть может, по традиции, перешедшей в ислам от древних арабов — язычников, приносивших жертвы своим божествам и духам, каждый правоверный должен в определенные дни зарезать овцу, барана, корову или верблюда и торжественно съесть их за праздничным столом.
Ид аль-адха длится трое суток, и никто в это время на базаре не торгует. Поэтому европейцам пришлось заранее запастись всем необходимым для себя и для своих слуг-арабов — для них купили традиционного барана, муку, мед, сахар, чтобы испечь что-нибудь сладкое к праздничному столу, а о кате те позаботились сами.
Среди мусульман было не так уж много людей, которые могли точно высчитать день праздника, перемещавшийся из года в год в соответствии с лунным календарем.
С помощью европейцев в Таизе день этот был определен заранее, подданные отправили доле положенные подарки и приготовились к празднеству. Однако перед самым заходом солнца из Саны неожиданно пришло известие, что ид аль-адха наступит там лишь через сутки, а торжество должно, разумеется, отмечаться повсюду одновременно. До окрестных селений это известие не дошло, и жители Таиза целые сутки не без зависти наблюдали, как там шел пир горой, до того момента, когда три пушечных залпа, грянувшие из крепости Кахира, не возвестили о начале праздника и здесь.
На другой день снова били пушки, и армия долы воинственно маршировала по немощеным улицам, вздымая тучи пыли. Свою ловкость демонстрировали наездники. Возглавлявший торжества дола тоже пожелал показать свое умение, понесся вскачь, по свалился с коня.
Праздники кончились, и Форскол снова стал мечтать о походе в горы. Наши европейцы не знали об одном немаловажном обстоятельстве. Распри между шейхами были делом второстепенным и едва ли могли сказаться на их пребывании здесь. Но зейдиты отличались особой замкнутостью, и отсюда, в частности, проистекала их нелюбовь к иноземцам. Этот своеобразный изоляционизм впоследствии лёг в основу внешней политики имамов Йемена.
Нибур также собирался исследовать окрестности Таиза и, подобно Форсколу, чувствовал себя словно в ловушке. Пока же он занимался тем, что позволяли обстоятельства: чертил детальный план города, знакомился по завету умершего Хавена с местным диалектом, производил астрономические наблюдения, поднимался в крепость, где скопировал старую надпись на воротах. Форскол стал уговаривать Нибура идти вместе с ним. Нибур обещал, и они решили этой же ночью ускользнуть из города.
И тут возникло новое препятствие. Вечером было получено повеление срочно возвращаться в Моху. Почему? Разве это и есть долгожданное разрешение имама, о котором им обещали сообщить?
Рассвирепевший Форскол потребовал ответа от слуги, навязанного им долой Мохи, Тот клялся, что ему ведомо лишь одно: дола Таиза настаивает на их возвращении в Моху. Может быть, его господин так распорядился, он не знает. Но уже и верблюды присланы за вещами.
— Нет, любезный, так у нас в Европе дела не делаются! — воскликнул Форскол. — Мы не готовы ни к какой погрузке. Нам не нужны верблюды. Можешь забирать этих верблюдов и отправляться в Моху. Ты нам порядком надоел. Признайся, что ты все это сам выдумал, и убирайся отсюда!
Остальные поддержали Форскола, и рано утром ненавистного слугу вместе с верблюдами насильно отправили в Моху. Все почувствовали и облегчение и страх одновременно.
— Не кажется ли вам, что вся эта выдумка с возвращением в Моху принадлежит достопочтенному таизскому доле? — спросил Крамер. — Все горожане послали ему, как то предписывает традиция, подарки к празднику, а мы об этом даже и не подумали. Ведь он нам на новоселье пожаловал барашка. Вот он с лошади слетел и, наверное, разбился, а меня позвать не соизволил. Это что-нибудь да значит.
— А может быть, дола рассердился на ваше упрямство, Форскол? — присоединился к разговору художник. — Он по-своему отвечает за нас, а вы явно решили кончить жизнь самоубийством, причем в одиночестве, среди горных отрогов.
Форскол рассмеялся.
— Вот уж не собираюсь служить здесь удобрением. А отвечаем мы за себя сами. Кто отвечал за Хавена? Чему быть, того не миновать. А со мной ничего не случится, уверяю вас. Я найду общий язык с долой, с шейхом, с чертом или с самим Аллахом! Я вернусь целым и невредимым, меня никто не тронет. Да и Карстен поддержит меня, не правда ли?
— Вы знаете, Петер, любой исход этой затеи дурен, — сказал Нибур, подумав. — Мы не должны ставить в вину доле его запрещение. Ведь он просто хочет предотвратить напрасное убийство. Наша смерть будет на его совести. Ну а если мы вернемся с гор целыми и невредимыми, как вы говорите, то представьте себе, что скажут местные жители: «Единственные люди, которым удалось побывать наверху, — франки. А нас там убивают. Значит, эти франки против нас, заодно с шейхами». Это ли ответ на гостеприимство? И зачем нам наживать здесь врагов? Даже во имя науки.
Решили объясниться с долой. Однако их к нему не пустили, сославшись на то, что он болен. А наутро у стен их дома снова появились верблюд и осел с погонщиком, которому было приказано сопровождать их в Моху. Участники экспедиции снова отказались трогаться с места. На этот раз к доле отправили Берггрена, приказав не уходить, не получив ответа. Берггрен пробыл у ворот губернаторской резиденции целый день, пока ему не передали: дола хочет говорить не со слугой, а с его господами, пусть придет кто-нибудь из ученых чужестранцев.
Пошел Форскол. Войдя к доле, он смиренно заявил:
— Да будет восхвален Аллах! Но пути Аллаха неисповедимы! Зачем ты, дола, хочешь вернуть нас в Моху? Если тебе не по праву моя затея посетить горы, то я могу от нее отказаться. Но позволь пам мирно дождаться в Таизе ответа от имама, мы надеемся, что он будет положительным, и тогда благословенный путь поведет нас в Сану. Да процветает твой дом!
Но дола не желал ни о чем слушать. Да, он призвал господина ученого, но лишь потому, что тот не верит слугам долы. А он, дола, действительно получил послание из Мохи, в котором его просят немедленно отправить их туда обратно, и решительно настаивает на их отъезде.
Спорить было бесполезно. Форскол вернулся чрезвычайно огорченный. Мрачно запаковали вещи, приготовили все к отъезду. Оставалось только дождаться верблюдов.
Однако на следующее утро все переменилось. Прибыл гонец от долы из Мохи с несколькими посланиями. В одном из них, обращенном к ним, говорилось, что имам не возражает против посещения ими Саны, нужно только обязательно взять с собой диковинки, которые они показывали в Лохейе и в Мохе; в другом послании, адресованном доле Таиза, содержалась просьба как следует снарядить чужестранцев в дорогу до Сапы: третье служило рекомендательным письмом к везиру имама Факиху Ахмеду.
Значит, никакого письма до этого таизский дола не получал, значит, вся история с их немедленной высылкой в Моху — злобная выдумка! Путешественники чуть не плакали от обиды и собственного бессилия.
Они были готовы тотчас же отправляться в Сану, но теперь не оказалось верблюдов. Форскол кинулся к погонщикам, однако те идти отказались; сначала они должны получить распоряжение, сколько взять верблюдов и куда держать путь, а это распоряжение может дать только сам дола. Форсколу ничего не оставалась делать, как опять идти на поклон к доле.
И снова неудача: уже наступил вечер, а в это время дола всегда находится в гареме. Форскол был вынужден оставить для долы записку и уйти. Так пропал еще день.
Утром пришел ответ: дола уже присылал верблюдов для отправки чужестранцев в Моху; что же касается их поездки в Сану, то это — повеление долы Мохи; его, долы Таиза, оно не касается, так что он чужестранцам ничем помочь не может.
Что делать теперь? Не идти же им с таким грузом пешком!
— Проклятая страна, — ворчал Берггрен.
— Не пойти ли нам к кади? — предложил Баурепфейнд. — Однажды в трудную минуту кади нас уже выручил.
Пошли к кади, показали ему все бумаги и, набравшись храбрости, пожаловались на долу. Кади удивился, заявил, что это вопиющая несправедливость, и тотчас же написал доле, упрекая его в том, что он смеет нарушать приказ имама и насильно задерживать иностранцев в Таизе. Дола ответил, также письменно, что он и не думает никого задерживать, просто ему требуется еще один день, чтобы приготовить для чужестранцев верблюдов, погонщиков и написать необходимые послания. Правда, Форсколу через привратника было передано, что они смогут уехать лишь через три дня.