— У нас, европейцев, — сказал Нибур, подумав, — тоже положено властям платить определенные деньги. Только под расписку. А ваших расцепок, почтенный, мы не знаем. Поэтому скажите, сколько в Йемене берут по закону за то, что человек умирает на вашей земле.
Дола, уже осведомленный о том, что чужестранцы держат путь в Сапу к самому имаму, на всякий случай назвал ничтожно маленькую сумму. Нибур понял, что дола просто испугался, и тотчас же расплатился, даже не взяв расписки.
Похоронить Форскола решили на краю селения, среди развалин. Тело усопшего завернули в холст. Нибур увидел на лице друга застывшую улыбку и содрогнулся — никакое мужество не властно преодолеть этот дикий, необратимый процесс, называемый смертью.
Долго сомневались, нужно ли класть тело в ящик, не наведет ли это на мысль о том, что в нем спрятан клад. И все-таки сколотили некое подобие гроба: такого человека следует хоронить по-христиански!
Дола прислал своих людей ночью. Нибур не мог двинуться с места. В нем все оцепенело, ему казалось, что это его самого будут сейчас опускать в чужую землю. Крамер настоял на том, чтобы он вместе с Берггреном остался в доме. Арабы подняли гроб и нырнули в зловещую темноту. Крамер, Бауренфейнд и слуга, пришедший с ними из Таиза, едва догнали их. Все закончилось в считанные минуты.
Позднее, в Сане, Нибур узнал, что вскоре после их отъезда из Ярима могилу раскопали и украли холст и ящик, бросив тело. Но по повелению долы захоронение было произведено еще раз, хотя, разумеется, уже без всякого гроба.
Теперь путь лежал на северо-запад, по равнине, покрытой скудной растительностью. Здесь встречались укрепленные поселения, поля и даже ручьи, которые из-за малого количества осадков не имели стока к морю. Внезапно заморосил дождь. На влажных гористых склонах Нибур разглядел листопадные леса, заросли кактусового молочая. Коллекции Форскола продолжали свой путь без хозяина. Теперь Нибур чувствовал себя ответственным и за эти бочонки, сосуды и ящички.
А впереди путников ожидали новые сюрпризы. Из-за их задержки в Яриме в следующих поселениях стало известно, что в этом краю появились франки, направляющиеся в Сану. Подозревая чужестранцев в агрессивных намерениях, жители каждой деревушки заранее выходили им навстречу, но не с хлебом и солью, а с камнями в руках.
Крамер предложил вызвать охрану, по оказалось, что во всех окрестных селениях, включая такие большие, как Дамар и Хадафа, у долы всего 30 солдат, да и те боятся встречи с местными жителями. Оставалось лишь надеяться, что арабам все это в конце концов самим надоест. А тут еще разболелся Берггрен. Когда его хотели оставить в селении, жители которого были настроены более дружелюбно, там откровенно заявили, что в дом его все равно никто не впустит, ибо, если он умрет, никому не захочется возиться с его погребением.
16 июля экспедиция наконец прибыла в Сану. Перед самым городом Нибур, Крамер и Бауренфейнд сочли нужным переодеться. До сих пор они путешествовали в бедных турецких одеждах, которые к тому же за время последних переездов приобрели жалкий вид и висели лохмотьями. Теперь же, поскольку в Сапе им предстоял визит к имаму, они вытряхнули, из тюков новые арабские наряды, более приличествующие подобному случаю. Одного из слуг путешественники послали вперед, чтобы известить о своем прибытии везира имама Ахмеда. Тот, в свою очередь, отправил им навстречу одного из своих людей. Рассыпаясь в любезностях и сгибаясь в поклонах, посланец сообщил им, что их уже давно ждут и что всемогущий имам приготовил для них на целый месяц дом с садом в предместье Эль-Бир-эль-Азб (по-арабски «Пресный колодец»); он их сейчас туда проводит, но для этого надо спешиться. Нибур решил, что дом находится где-нибудь поблизости, но они все шли и шли пешком, в то время как местные жители ехали на ослах и верблюдах.
— Плохая примета, — шепнул Нибур Бауренфейнду. — Там, где чужестранцев заставляют идти пешком, ничего хорошего не жди.
В предназначенном для них жилище оказалось несколько больших пустых комнат, и оно действительно было окружено прекрасным фруктовым садом. Окна смотрели в большой внутренний двор, посреди которого журчал фонтан, наполняя воздух приятной свежестью. Здесь же находилось замысловатое сооружение — колодец. Воду оттуда доставали с помощью бурдюка, прикрепленного к веревке, перекинутой через колесо. Другой конец веревки тянул осел.
— Имам просит извинить его, — сказал гонец, — но в ближайшие два дня он занят и не сможет принять чужестранцев.
На это чужестранцы благодушно ответили, что они никуда не спешат и готовы ждать, так как их основная задача — знакомство с городом, его окрестностями, архитектурой, населением, наречиями.
— Имам просит извинить его, — продолжал гонец, — но, не получив у него аудиенции, чужестранцы не смеют покинуть это жилище.
И исчез.
— Когда-то в караване можно было по крайней мере достать хлеба и воды, — с грустью сказал проголодавшийся Бауренфейнд.
— Виноград много полезнее, — заметил Крамер, отправляясь в сад, где тяжелые, тугие кисти плодов буквально застилали небо. — Никогда не ел ничего вкуснее! — крикнул он оттуда через минуту. — В нем же совсем нет косточек!
Нибур тоже вышел в сад. Набив рот маленькими, почти белыми ягодами, он буквально проглотил все без остатка. Действительно сплошная мякоть. Сорвал еще кисть и обнаружил едва заметные, крошечные семена. Такого винограда им еще не приходилось видеть.
На следующее утро три до отказа нагруженных верблюда доставили им от имама пять баранов, много риса, овощей, дрова и даже свечи. Усвоив, что из дома им выходить запрещено, путешественники пригласили к себе местного жителя — молодого еврея, с которым познакомились на судне, когда плыли в Лохейю. Он попал как бы под покровительство европейцев и всячески старался услужить им. Вот и теперь он не только охотно откликнулся на их приглашение, по и привел с собой друга-астролога, потому что помнил, что чужестранцы хотели узнать еврейские названия небесных светил. Но тут неожиданно объявился вчерашний гонец и разъяснил, что до аудиенции у. имама им вообще нельзя ни с кем видеться и что это правило распространяется как на иностранных послов, так и на арабских послов в иных державах. Нибур тут же вспомнил, что в Копенгаген незадолго до их отъезда прибыл посол паши из Триполи и что он действительно ни с кем не встречался, пока не был принят государственным министром Дании.
Через два дня, как и было обещано, чужестранцев пригласили к имаму Аббасу аль-Махди. Когда участники экспедиции прибыли во дворец Бустан-аль-Мутаввакиль, придворные им рассказали, в чем будет заключаться церемония приема, и Нибур стал судорожно заучивать слова приветствия имаму и варианты ответов на его возможные вопросы. В этот момент он особенно остро почувствовал отсутствие Форскола, легко применявшегося к любой ситуации. Теперь ему приходилось все переговоры брать на себя, что давалось ему с великим трудом, ибо он никогда красноречием не отличался.
Нибур понимал, что едва ли встреча с имамом будет происходить наедине, но никак не ожидал увидеть такое скопление людей. Дворец был набит телохранителями, слугами, рабами, евнухами. Чиновник, сопровождавший их, буквально кнутом пробивал дорогу. И вот они в огромном сводчатом зале с фонтаном посредине. В глубине зала, на возвышении, к которому вело несколько ступенек. стоял троп. На троне, сложив по-турецки ноги, сидел имам, одетый в светло-зеленую накидку с широкими и длинными рукавами. На груди у него красовался большой золотой бант, на голове — белоснежная чалма. На вид имаму было лет сорок пять, кожа у него была темная. По обе стороны тропа лежали подушки. Справа располагались сыновья имама, слева — братья. Нибур знал, что всего у имама около двенадцати братьев и что некоторые из них похожи на африканцев.
На одну ступеньку ниже трона стоял везир Факих Ахмед. «Факих» означало не имя, а титул — «мудрец». Еще ниже выстроились советники, военные чины и шейхи. Европейцев подвели к трону. Нибур твердо помнил, что он должен поцеловать имаму правую руку, как с тыльной стороны, так и ладонь, и одежду на его коленях. Он поклонился. Наступила мертвая тишина. Но едва он прикоснулся к руке имама, как глашатай, стоявший где-то сзади, прокричал согласно ритуалу слова здравицы в честь имама: «Аллах милостивый, милосердный, сохрани великого имама на благо всех верующих и верных!» Такими же криками ему вторили все присутствующие. Нибур чуть не упал от неожиданности, но с целованием руки и одежды кое-как справился. «Вот так и в Германии студенты торжественно приветствуют какую-нибудь важную персону, только они кричат: „Hoch! Hoch!“», — пришло ему в голову.
Теперь он должен был произнести приветствие, которое долго заучивал. Но роскошь убранства, многолюдье, застывшая, словно мраморная, фигура имама, а тут еще этот немыслимый крик так подавили бедного географа, что он не мог рта раскрыть. Тогда Факих Ахмед что-то стал быстро говорить имаму, и Нибур с удивлением отметил, что он не понимает ни одного слова. Видимо, это был санский диалект. Поэтому пришлось объясняться через переводчика. Нибур сказал, что они воспользовались Красным морем как кратчайшим путем из Дании в Индию, забыл сообщить о научных целях экспедиции, но, к счастью, не преминул выразить восхищение справедливостью и порядком, которые царят на земле имама.
— Теперь же, о высокорожденный имам, — заключил Нибур, — мы, охваченные интересом ко всему тому, с чем встретились здесь, решили поближе познакомиться с нравами вашей страны, чтобы в дальнейшем восславить их у себя на родине. Да наградит вас всемогущий за вашу царственную любезность и щедрое гостеприимство!
— Добро пожаловать в пашу страну, великодушный чужестранец, — отвечал ему имам. — Вы располагаете здесь полной свободой и можете пребывать на этих землях столько, сколько позволят вам ваши дела и интересы, и до той поры, пока сердца ваши будут находить здесь удовольствие и радость. Да будет на то воля Аллаха!