Вся эта изысканная беседа заняла несколько минут. Затем столь же торжественно попрощались, глашатай снова прокричал что-то во славу имама, его здоровья и могущества, и европейцы покинули дворец.
— А я вообще не слышал ни единого слова, — признался Бауренфейнд на обратном пути. — Я смотрел по сторонам, стараясь запомнить все детали. Не мог же я перед самым носом имама вынуть лист бумаги и начать его рисовать. Тогда нас всех вытолкали бы в шею.
Нибур рассмеялся. Нервное напряжение наконец исчезло.
— Особенно если учесть, что ислам вообще запрещает изображать живые существа, — сказал он. — Недаром в одном из хадисов говорится: «Несчастье тому, кто будет изображать живое существо! В день Последнего суда лица, которые художник представил, сойдут с картин и придут к нему с требованием дать им душу. Тогда этот человек, не могущий дать своим созданиям душу, будет сожжен в вечном пламени».
— Значит, я уже обречен гореть в аду, — сказал Бауренфейнд. — Изображая местные наряды и головные уборы, я уже запечатлел немало человеческих лиц. Как вы думаете, Карстен, Аллах простит меня?
— Не печалься, о чужестранец! Аллах велик, и милосердие его безгранично, ибо потомки воздадут тебе должное за твой труд, — воздев руки к небу, произнес нараспев Нибур.
— А я думал, — сказал Крамер, — что вы, Карстен, опишете имаму все, что нам пришлось пережить в Мохе и Таизе. Как-никак это его владения.
— Я уверен, Георг, что все происшедшее там не должно служить обвинением парода в целом, — упрямо произнес Нибур.
— Вы чересчур снисходительны или просто упрямы, Карстен, — сказал Крамер.
— Нет, он просто боится обидеть туземцев, — заметил Бауренфейнд, — не так ли?
— Конечно, — признался Нибур. — Тут надо быть осторожным. Не следует критиковать то, что не нравится, по и не стоит завоевывать расположение арабов лестью. По-моему, они любят искренность и сами прекрасно знают собственные недостатки. Но, как и все остальные народы, они вовсе не желают, чтобы их высмеивали.
После аудиенции у имама путешественники посетили Факиха Ахмеда. Везир просил их захватить с собой диковинки: подзорные трубы, компас, карты, гравюры, книги. Все то, что для Нибура и его спутников было предметами повседневного быта, здесь вызывало удивление. Нибур не рискнул взять с собой лишь некоторые цепные астрономические приборы, опасаясь, что их захотят показать имаму и они могут пропасть.
Его страхи были напрасны. Факих Ахмед вел себя очень достойно. При этом он проявил не только любознательность, но и завидную для йеменца осведомленность. Он больше других общался с иноземцами — турками, персами, индийцами — и, видимо, от них сумел многое узнать. Все йеменцы, с которыми Нибуру приходилось до сих пор говорить о географическом расположении страны, считали, что Европа находится на юге. Это мнение основывалось на том, что европейские корабли прибывали сюда с юга через Баб-эль-Мандебский пролив. О существовании карт здесь почти никто и не подозревал. А Факих Ахмед знал, где какие части света находятся и какие страны там расположены, какие выходят к морю и какие славятся военным и торговым могуществом.
Приближенные имама, в том числе и Факих Ахмед, несмотря на рекомендательные письма, были уверены, что прибывшие в Сану европейцы — просто купцы и им что-то нужно от местных властей. Но европейцы вели себя независимо, ничего не просили и были скорее похожи на мусульманских дервишей. И уж совсем никто не ожидал, что они, ничего не попросив взамен, подарят везиру часы и некоторые физические приборы. В Османской империи власти смотрят на подарки как на своеобразную дань, обязательную для всех — и местных и приезжих. А здесь и имам, и его везир ни на что не рассчитывали, чем, в свою очередь, удивили европейцев. Одним словом, обе стороны испытывали приятное разочарование.
Теперь, когда с официальной стороной было покопчено, Нибур смог заняться осмотром города и его окрестностей. «Сана — 15°21′ северной шпроты, — записал он в дневнике. — Расположена у подножия горы Нуккум, или Локкум, на которой сохранились остатки крепости, построенной, по преданию, сыном Ноя — Симом. С другой стороны города, а именно с западной, протекает маленькая река… Со стороны реки находится Бустан-аль-Мутаввакиль — большой сад или, вернее, пригород, заложенный имамом Мутаввакилем. Правящий ныне имам построил в нем роскошный дворец. Все это обнесено стеной из обожженного кирпича и украшено башнями, отстоящими друг от друга примерно на тридцать двойных шагов…»
Через Сану еще в средние века пролегали торговые пути из Южной Аравии в страны Средиземноморья. После того как Сана стала резиденцией зейдитских имамов, город начал заметно разрастаться и богатеть. Иноверцам, как правило, зейдиты вход в Сану запрещали.
Нибур обошел вокруг Саны несколько раз и отметил, что это занимает один час восемь минут. Хотя город был густо населен, он не вызывал давящего ощущения тесноты; напротив, здесь было много садов, особенно в его западной части, за что она получила название «Садовый город». Нибур осмотрел снаружи много мече-тей. Некоторые из пих возведены турками. Аббас аль-Махди построил лишь одну, где определил место своего будущего захоронения, зато возвел несколько дворцов, в небольшом городе они сразу бросаются в глаза. Помимо резиденции имама Нибур увидел Бустан-ас-Султан, Дар-ан-Наф, Дар-Фатх, нарядные, сложенные из камня.
Чуть ли не каждый дом казался Нибуру миниатюрной крепостью: высокие глинобитные стены без окон, небольшие ворота, иногда башни. Только в одном доме окопные проемы были закрыты стеклами. В остальных постройках вместо окоп отверстия или щели над дверьми, заделанные слюдой. Лишь очень богатые арабы могут позволить себе ставить цветные витражи, ввозимые из Венеции. Плоские крыши домов, как и везде на Востоке, предназначены для приема гостей или для отдыха.
Жизнь города подчинена торговле. Поэтому в Сане Нибур увидел немало караван-сараев, этих традиционных восточных приютов для странников и торговцев. Караван-сарай имеет обычно большой двор, обнесенный стенами, в которые с внутренней стороны ввинчены кольца, к ним привязывают вьючных животных. Караван-сараи служат и базарами, где торгуют углем, зерном, маслом, солью и особенно фруктами, которые лежат на прилавках горами, поражая богатством и разнообразием, — груши, абрикосы, персики, инжир, виноград. Нибур насчитал двадцать сортов винограда и узнал, что некоторые сорта хорошо сохраняются в подвалах, поэтому виноград продается в Сане круглый год. Город мог бы быть залит вином, но употребление спиртного в мусульманских странах находится под запретом. Поэтому занимающиеся виноделием евреи и персы стараются делать это втихомолку, опасаясь наказания.
Торговлей занято буквально все мужское население Сапы, но хлеб продают женщины. Есть в городе и специальный рынок, где старую одежду можно обменять на новую. Ремесленники — портные, кузнецы, сапожники, ювелиры — разбили свои палатки прямо на улицах. Тут же за столиками приютились писцы, готовые за небольшую мзду составить любое прошение.
Горы, окружающие Сану, лишены лесов. Поэтому строят здесь, как и везде в Йемене, из камня, а топят каменным углем или изредка торфом. Но торф плохой, к нему надо добавлять солому, чтобы он горел.
По просьбе Нибура его сводили в крепость, расположенную на горе Гумдан. Там живут члены семьи имама, тогда как сам имам основную часть времени проводит в одном из своих дворцов. Пушки расположены на стенах или прямо на песке в воротах. На некоторых орудиях Нибур разглядел надписи. Вдруг он невольно вздрогнул, увидев на гаубице надпись: «Georg Gelos gos mich 1513»[13].
Затем Нибур спустился в предместье Саны, нанося на карту и записывая в дпевник каждую географическую деталь. Повсюду в Аравии вода — редкость, а здесь она свободно стекает с горы Пук-кум. «Как странно, — думал Нибур, — что парод, обрядность которого основана на омовении, чаще всего лишен воды. Где вода в пустынях? А ведь молиться приходится и там. Нет ли в этом противоречии какой-то закономерности? Возвести недоступное в обязательное — разве в этом не ощущается божественная воля?»
К религии в Сане, как, впрочем, и повсюду на аравийской земле, относятся очень серьезно. Каждую пятницу, считающуюся у мусульман праздничным днем, имам посещает большую мечеть. Столь грандиозной процессии Нибур еще не видел. Сначала маршируют солдаты, затем в роскошном паланкине несут имама, которого сопровождает местная знать — человек шестьсот гарцуют на красавцах скакунах, остальные идут пешком. В голове и в хвосте процессии несут знамена, увенчанные серебряными наконечниками, в которые заключены амулеты. Завершают шествие толпы простого люда. При приближении имама к мечети солдаты дают несколько ружейных залпов. После молитвы знатные всадники соревнуются между собой в верховой езде.
Нибур, Бауренфейнд и Крамер начали подумывать об отъезде — ведь в Мохе готовилось к отплытию английское судно. Согласно ритуалу, да и по велению души, они нанесли прощальный визит имаму. На этот раз прием происходил скромно. Имам сидел не на троне, а на плетеном стуле, будто взятом напрокат в какой-нибудь европейской загородной вилле, и в зале были лишь Факих Ахмед и семеро рабов-телохранителей. Имам держался просто и с интересом рассматривал все заморские диковинки, которые они по просьбе Факиха Ахмеда принесли с собой. Нибур и его спутники быстро освоились, перестали чувствовать напряжение. Имам расспрашивал о жизни в Европе, о торговле, пауке и искусстве европейских стран. Чужая земля, чужие люди, чужой язык, а как. оказывается, близки могут быть их интересы, — приходило на ум Нибуру.
Имам достал шкатулку, в ней лежали лекарства — подарок какого-то заезжего англичанина. Теперь оживился Крамер. Он знал название каждого снадобья и его назначение. Имам радовался, как ребенок, и велел рабам все это записывать.
Каждому из европейцев имам подарил традиционный наряд знатного йеменца: тюрбан, длинную льняную рубаху, шаровары, тунику с большим поясом, за которым йеменцы обычно носят кривой кинжал, джамбию, и четки. Тюрбан был так огромен, что давил на шею и даже на плечи. Чулок в Йемене никто не носил, и туфли надевались на босу ногу. Позднее неизвестный художник изобразил Нибура в этом пышном наряде.