Поцеловав имаму руку и сердечно распрощавшись с Факихом Ахмедом, европейцы покинули дворец. Перед отъездом из Саны они неожиданно получили письменное распоряжение имама доле Мохи выплатить им 200 талеров, что тот впоследствии и сделал с величайшей неохотой.
26 июля 1763 года путешественники отправились в обратный путь в Моху. Они боялись, что английское судно отплывет в Бомбей до их возвращения, поэтому избрали кратчайший путь через горы. К тому же новый путь обещал и новые впечатления. Нибур продолжал уверять своих спутников, что здесь путешествовать не опаснее, чем в Европе: к климату они привыкли, за плечами у них благословение самого имама, материализованное, кстати, в письменных повелениях. Да, все это было так, по неведомая земля готовила им все новые и новые сюрпризы. Почти беспрерывно шли дожди, застилая и горы, и ущелья, и вереницу людей, упрямо шагавших по узкой тропе меж крутых скал. А дорога все время вела вверх, так что даже верблюды и ослы спотыкались и требовали отдыха.
В каком-то узком ущелье они застряли надолго: впереди зиял провал, размытый водой. Погонщики предложили вернуться в Сану и оттуда идти старой дорогой — через Таиз. Нибур избрал другой выход — засыпать провал камнями. Эта работа заняла несколько часов. Огромные камни с трудом можно было сдвинуть с места, люди от усталости валились с ног, стоял неумолчный грохот, на пих то и дело обрушивался ливень. Погонщики и проводники сначала с интересом наблюдали за странным занятием европейцев и, лишь увидев, что оно дает какие-то результаты, предложили свои услуги — за плату, конечно. В конце концов препятствие было успешно преодолено.
На следующий день горы оказались позади, и путешественники вступили в чудесную зеленую долину. Вскоре им встретился большой караван. Какие-то люди без вещей и без шатров целыми семьями бродили по долине. Одна девушка отделилась от остальных и подошла к ним. По ее жестам, ужимкам, выражению лица они поняли, что она просит подаяние. Погонщики посоветовали дать ей денег, иначе она не отстанет или, еще хуже, приведет других и вместе они что-нибудь украдут. Нибур и так был огорчен: у него пропал компас. Пришлось скрепя сердце пожертвовать ей несколько монет.
Случилась и еще одна беда: на путников налетел рой саранчи, ослы остановились как вкопанные. Саранча лезла в глаза и уши. Это воистину была «тьма египетская». Разогнал саранчу лишь неожиданно налетевший ветер. Однако не прошло и часа, как воздух опять стал недвижим и все вокруг окутала палящая жара, от которой спрятаться было некуда. Отчаянно хотелось пить, но колодца с пресной водой все не было и не было. Жажду удалось утолить лишь в городке Хаджире, уютно разместившемся в роще бальзамовых деревьев. На главной площади стояли три каменных резервуара с водой: в одном была питьевая вода для людей, в другом — для животных, в третьем — вода для мытья. Воспользовавшись посланием имама, европейцы сумели сменить верблюдов и погонщиков.
5 августа путешественники были уже в Мохе, где не без удовольствия встретили своего друга Фрэнсиса Скотта. От него они узнали, что английское судно еще даже не готово к отплытию.
Тяжелая дорога не прошла для них даром. 8 августа заболел лихорадкой Нибур, а вслед за ним слегли Крамер, Бауренфейнд и Берггрен.
Скотт мобилизовал все средства, имевшиеся в распоряжении местных англичан, чтобы вылечить злосчастных европейцев. 23 августа, к моменту отплытия судна, только Нибур оправился от болезни. Тем не менее было решено плыть именно на этом судне: другого ждать долго, а здесь рядом люди, ставшие друзьями.
Однако судно сразу же попало в шторм. Пришлось вернуться в порт. Потом долго не могли сняться с якоря. Когда наконец рискнули выйти в море, шторм налетел с новой силой. Бауренфейнду стало совсем плохо. Он уже ничем не интересовался, не мог говорить. У входа в Баб-эль-Мандебский пролив буря прекратилась. Подул попутный ветер. Пролив казался очень узким. Нибур высчитал — лишь 5 немецких миль. Хорошая гавань была на острове Перим, но там не оказалось питьевой воды. Некоторое время сильное течение гнало судно между островом и африканским берегом, возле которого виднелись еще острова. И наконец после 16 августа берега скрылись из виду.
Утром 29 августа 1763 года Бауренфейнд скончался. Не суждено было ему самому перевести рисунки в гравюры, о чем он так мечтал. В его дорожной сумке Нибур обнаружил множество законченных рисунков и набросков. Были даже зарисовки, сделанные для коллекций Форскола. Он переложил их к себе и мысленно поклялся во что бы то ни стало сберечь их и издать, чтобы европейцы смогли не просто услышать об Аравии, но и увидеть ее глазами Георга Вильгельма Бауренфейнда. Тело художника по закону моря похоронили в волнах. Ровно через сутки за ним последовало и тело Берггрена. Организм шведа также не выдержал тех климатических и нервных перегрузок, которые выпали на долю участников экспедиции. Крамер уже не мог помочь ничем. Он сам лежал в полузабытьи.
У мыса Гвардафуй погода снова испортилась. Ветер, хотя и не был столь жестоким, как прежде, веял холодом. Нибур старался не выходить из каюты. Своими теплыми вещами и одеждой, оставшейся после умерших товарищей, он прикрыл Крамера, которого била лихорадка.
Судно взяло курс на Бомбей.
Это было грустное прибытие. Скотт помог Нибуру переправить весь груз и больного Крамера в дом своих друзей. В Бомбее Нибура ждал еще один вопросник по странам Востока, составленный для их экспедиции английским Королевским обществом. И Нибур упрямо продолжал записывать: «Остров Бомбей расположен у западного берега Индии и вот уже сто лет принадлежит английской торговой Ост-Ипдийской компании… Гавань велика и защищена от ветра, поэтому очень ценна. Сам остров, напротив, мал. В некоторых местах он едва достигает полумили в ширину и лишь двух миль в длину… Город Бомбей расположен в южной части острова — 18°55′33'' северной шпроты. Он имеет в длину четверть мили, но очень узок…»
Нибур чертит карту острова, осматривает город, его храмы, намятники старины. Да, он по-прежнему фиксирует все это в путевом дневнике, но едва ли способен воспринимать увиденное душой и сердцем. Покинуть Бомбей он также не мог: Крамер умирал. Его окружили вниманием, предоставили ему врачебную помощь, но его организм был слишком истощен. 10 февраля 1764 года Карл Крамер, последний соратник Нибура по экспедиции, умер. Ну, вот и конец. Печальный конец…
Нибур остался один. В чужом краю. С огромным грузом экспедиции, в котором было так трудно разобраться. С болью потерь, с душевной и физической немощью. С каждым днем ему становилось хуже. Он затруднялся поставить себе диагноз. Что это: нервное истощение, лихорадка, безмерная усталость? Ему снились Геттинген, университетские аудитории, уютный кабинет профессора Майера. Он часто вспоминал своего геттингенского учителя. Здесь, в Бомбее, он с грустью узнал о его смерти, наступившей в феврале 1762 года. Боже, как его тянуло домой! Как подмывало все бросить и уехать в Европу! Английские суда регулярно курсировали между Бомбеем и Лондоном. Стоило только договориться с капитаном, и все заботы остались бы позади.
Он старался сосредоточиться. Ходил ли он по улицам Бомбея, сидел ли дома, пытался ли заснуть — он неустанно анализировал все, что произошло, и мучительно думал о том, что же делать дальше. Почему так случилось, что из всех членов экспедиции выжил он один? Разве он крепче, выносливее других? Нет, у Берггрена и Форскола было отличное здоровье. И все они в одинаковой степени испытывали жару и холод, нервное напряжение и усталость, неприятности и беды. Может быть, он лишь больше других берег себя. Было ли это эгоизмом? И чего стоит теперь его жизнь? Впрочем, дорого стоит. Нибур вспомнил, что материалы многих экспедиций, собранные ценой огромного труда и человеческих жизней, не раз исчезали вместе с умершими путешественниками. И он обязан спасти, сохранить для потомства записи, дневники, рисунки, коллекции. Они не должны погибнуть бесследно. Ведь то, что уже сделано, позволяет приоткрыть завесу над таинственной Аравией.
Для Нибура наступает момент, когда он должен сделать окончательный выбор: через несколько дней в Европу отплывает английское судно. Он срочно приводит в порядок свои дневники, записи Форскола и Хавена, упаковывает их вместе с рисунками Бауренфейнда и коллекциями Форскола и все это грузит на судно, отправляющееся в Лондон. А сам… сам остается. На родине его никто не ждет.
За неустанными научными бдениями он не успел обзавестись ни близкими, ни друзьями. И полюбить тоже не успел. Надо было продолжать работать. В конце концов сила воли, стремление к жизни, выносливость победили.
8 декабря 1764 года на маленьком судне Ост-Индской компании Нибур отплывает из Бомбея снова в Аравию — в Оман. Теперь он до конца осознал свою ответственность и свои задачи. Жаль, что предыдущий опыт был так печален, жаль, что половина путешествия уже позади.
Когда Нибур с палубы всматривался в темноту ночи, вода фосфоресцировала. Что это? Рыбы? Как бы сейчас оживился Форскол! Нибур вспомнил светящихся медуз, которых Форскол притащил в ведре к ним в каюту в начале пути. Это и сейчас медузы, конечно. Их, должно быть, множество, потому что все море вокруг судна светилось, как вода в том ведре.
Чувство одиночества не покидало Нибура. Мысленно он все время возвращался к своим спутникам, вспоминая, какими чужими друг другу они были четыре года назад в Копенгагене и как совместные переживания, радости, несчастья постепенно сближали их. Ему остро не хватало их юмора, их бодрости, их уверенности.
Отныне Нибур был готов ко всяким неожиданностям. Он считал, что судьба сохранила ему жизнь лишь случайно и теперь он может распоряжаться ею по своему усмотрению. Морская ширь внушала ему изумительное чувство покоя и освобождения. Как хорошо, что он не поддался минутной слабости и не отплыл в Европу! Как хорошо, что он может затеряться в бескрайних просторах пустыни! Быть может, жизнь еще подарит ему счастье новых впечатлений, познания и открытий…