Следы ведут в пески Аравии (второе издание) — страница 27 из 74

В Багдаде — резиденция султанского наместника Омар-паши, Нибур наблюдает прибытие паши на пятничную молитву в мечеть. Процессия пышна и многочисленна — едут советники, судьи, богатые купцы, телохранители, музыканты, слуги.

В мощной степе, окружающей город, трое ворот, у каждых установлено по тесть пушек. По войти в город незамеченным никакого труда не составляет, ибо охраняют ворота янычары, а они заняты своими делами — играют в шахматы или нарды, курят, болтают.

Нибур насчитал 20 мечетей с минаретами, остальные без минаретов. Дворец паши близок к разрушению, так же как и башня над могилой Зубейды, жены знаменитого Харуна ар-Рашида, И если бы не это свидетельство, Нибур и не вспомнил бы, какая блистательная жизнь кипела, по свидетельству арабских историков, в Багдаде во времена аббасидских халифов.

Далее путь Нибура лежал в сирийский город Алеппо. Когда он был в Басре, его приглашал туда к себе в гости голландский консул, так что ночлегом и пищей он мог считать себя там обеспеченным. Кроме того, в Алеппо его должны были ждать новые распоряжения короля Дании. Не найдя каравана, направлявшегося прямо в Алеппо, Нибур присоединился к каравану, который двигался на север — в Мосул. Это было 23 августа 1766 года.

Как отличался теперь Нибур от того наивного ученого, который совсем недавно отплыл из Копенгагена! Сотни и тысячи миль, оставленных позади, многому научили его. Он стал похож на бедуина, который чувствует себя хозяином пустыни, потому что может преодолеть палящую жару и леденящий холод, знойные ветры и песчаные бури, а главное — одиночество, чувство затерянности в бескрайних песчаных равнинах. Теперь Нибур знал, как вести себя в минуту опасности. В дороге при нем всегда были карабин, сабля и пистолет. Проводнику, которого он нанимал, Нибур обычно также вручал пистолет и саблю. Несколько раз на него собирались напасть грабители — арабы или курды, но, увидев, что он вооружен, удирали. Нибур научился приказывать. Когда в беспорядочной сутолоке каравана возникала драка или ссора, он стрелял в воздух — и все затихало. Теперь он сам мог рекомендовать другим, что брать с собой при длительном переходе через пустыню, даже составил обстоятельный список для тех, кто когда-нибудь последует по его пути. В этот список входили два котелка с крышками, ложка, тарелка, бокал и кофейник, деревянная шкатулка с отделениями для соли, перца и других специй, кусок кожи вместо скатерти, бурдюк с вином, рис, топленое масло, лук, мука, сухие фрукты, копченое мясо, кофе, палатка с матрацем, одеялом и подушкой, два мешка с одеждой и книгами, ящик с инструментами. Для перевозки всего этого груза было достаточно двух-трех вьючных животных. Нибур научился печь хлеб. Привыкнув мириться с любыми обстоятельствами, он вместе с тем не хотел терпеть неудобств.

Окруженный арабами, он приспособился к условиям их жизни, перестал болеть и с сожалением вспоминал, как легкомысленно в начале путешествия он и его спутники после знойного дня наслаждались прохладой, вместо того чтобы укрываться от нее; как неосмотрительно питались; как растрачивали здоровье в перепалках с местными чиновниками. Теперь он вел себя совсем иначе. Он уже не боялся показывать свои астрономические инструменты, а напротив, по ночам рассказывал притихшим спутникам о движении небесных светил и вместе с ними рассматривал сверкающие крупицы, затерянные в черной беспредельности мироздания. И люди доверчиво тянулись к нему.

Мелькали селения и города, и повсюду он находил пищу для наблюдений и размышлений. Вот посреди песков зажглись факелы, — значит, здесь есть нефть. Вот в селении Таук — мечеть, в ней погребен святой; у его могилы, говорят, раз в год может прозреть один слепой, а слепых толпятся здесь тысячи. А вот у одинокого шатра молится женщина. Нибур впервые увидел, как молится мусульманка. Обычно говорят: молиться должен мужчина, чтобы попасть в рай, а женщине молиться бесполезно — она все равно в рай не попадет.

Наступает час общей молитвы, и весь караван останавливается. Люди падают ниц, накрыв собою землю, словно огромным живым покрывалом. Все кажется белым: одежда верующих, выцветшее небо, светлый песок. Безмолвие нарушается лишь шепотом молящихся да ржанием лошади или криком верблюда. В такие минуты христианин Нибур слезал с осла, дабы ничем не нарушать религиозные чувства мусульман. «Уважай законы, обычаи, нравы людей, среди которых ты находишься» — этот девиз он когда-то в начале пути провозгласил перед своими спутниками и ни разу не изменил ему.

В Мосуле Нибур присоединился к другому каравану, который направился через Урфу в Алеппо. Караван двигался медленно, так как верблюды и лошади — а их было около двух тысяч — нуждались в длительных остановках для кормежки. Всего в караване было около четырехсот купцов, ехавших со своими товарами из Индии и Ирана, да еще человек сто пятьдесят, нанятых купцами для охраны. Однако грабители из местных племен действовали почти беспрепятственно.

Однажды Нибур и его проводник обнаружили пропажу постелей. Нибур узнал, где находится жилище местного шейха, и поскакал к нему жаловаться. Шейх полулежал на ковре, устало опустив голову на грудь, так что казалось, будто уши у него торчат прямо на затылке. Перед ним стояло блюдо с мясом. Шейх, видимо, обедал. Каково же было удивление Нибура, когда он обнаружил свои постели прямо здесь же, у стола шейха! Он выразил по этому поводу неудовольствие.

— Неверный! — вскричал шейх. — Ты должен гордиться тем, что твои дрянные лохмотья принесли мне! А твоему слуге и вовсе не пристало спать на мягкой постели, словно паше. Он же раб, собака!

— Мы оба люди, и оба должны спать, как люди. Ты упомянул пашу, он честнее и мудрее тебя. Вот рекомендательное письмо паши из Багдада для таких наглецов, как ты. Взгляни!

— Здесь, в пустыне, я твой паша! — закричал шейх еще неистовее.

— Я не думал, что законы твоей страны позволяют быть бесчестным, жадным и грубым, — холодно сказал Нибур. — И за это никто не несет наказания. Хотя начинать следовало бы с тебя. Потерянные деньги найдутся, потерянная честь никогда. Так, кажется, гласит ваша пословица? Да опустеет твой дом…

Промолвив это, Нибур поиграл рукояткой пистолета, засунутого за пояс, и вышел. Он благополучно вернулся в караван, а через два часа ему принесли и обе постели.

Так Нибур понял, что многолюдье здесь мало от чего спасает и что во всем надо рассчитывать только на самого себя. После этого он вместе с проводником отстал от каравана и продолжал путь вдвоем.

Теперь они двигались много быстрее и благополучно добрались до Алеппо. Под названием «Халаппа» этот город был известен еще в III тысячелетии до нашей эры как центр самостоятельного государства; затем он входил в состав Ассирии, Вавилона, Персидского царства, державы Александра Македонского. В VII веке нашей эры он был захвачен арабами и стал частью халифата, а в XVI в. вместе со всей Сирией был завоеван турками.

Пустыня подходит вплотную к стенам Алеппо. Недалеко от города находятся каменоломни, поэтому дома здесь каменные, да и улицы вымощены камнем. На исполинском естественном холме над городом возвышается величественная цитадель. Склоны холма облицованы каменными плитами, защищающими его от оползней, а вокруг вырыт широкий ров. К западу от Алеппо протекает река Кувейк, поэтому сады составляют здесь привычный пейзаж.

В городе находятся французское, английское, голландское и венецианское консульства.

Нибур, как и рассчитывал, поселился в доме голландского консула ван Массейка. На него пахнуло родиной. Он перезнакомился со всеми европейцами, часто бывал на приемах и на некоторое время забыл о тех трудностях и лишениях, через которые ему пришлось пройти.

Нибур собирался заняться изучением сирийского языка и его диалектов, считая его живым языком, но сразу увидел, что он вытеснен арабским. Придворным же языком, языком знати, в Сирии стал турецкий. «Так и в Германии придворным языком является язык другой страны — французский», — подумал Нибур.

В Сирии широко распространено христианство. Арабы-христиане исповедуют православие, армяно-григорианскую веру и католицизм; среди них много яковитов, несториан, маронитов.

Нибур разговорился с одним маронитом.

— Раз ваша религия близка европейскому христианству, — сказал он, — вы можете это использовать.

— Каким образом? — спросил маронит.

— Отправиться в Европу, получить там образование.

— Мне предлагали как-то ехать в Италию, только я не согласился. Ни к чему мне это, — заявил араб.

— Отчего же? Европа способна научить многому, — сказал Нибур.

— Зачем ехать? Зачем учиться? Я боюсь, что меня пошлют насильно. Научусь я всяким европейским наукам, приобрету европейские манеры, надену европейскую одежду, я же тогда пропал. Кому я здесь буду нужен! — ответил тот, и лицо его при этом выражало столько ужаса, что Нибур рассмеялся. «Вот и разберись тут в их психологии, — подумал он. — Факты записать мало — надо знать истоки, внутренние соображения, да мало ли еще что, и тогда факты предстанут совсем в другом свете».

Причудливое смешение различных национальностей бросалось в глаза на каждом шагу. Впрочем, чтобы заметить это, Нибуру не требовалось даже выходить из дома ван Массейка, у которого жена была родом из Гамбурга, тетка — из Ирландии, один компаньон — из Голландии, другой — из Верхней Саксонии, а слуги и помощники были итальянцы, армяне, турки и арабы. В доме говорили одновременно на семи языках, не считая диалектов.

Большинство жителей Алеппо заняты торговлей и ремеслом. Поэтому город произвел на Нибура впечатление огромного базара, где товары не только продаются и покупаются, но и частично производятся. Огромный, со сводчатым куполом рынок, тысячи лавок, десятки караван-сараев — все сплетено в хаотичный торговый лабиринт.

Товары идут через Алеппо из Европы и Турции в Иран и Индию и обратно. По морю — с запада, где находится основной порт Леванта — Бейрут; через пустыни — с юга и востока, с остановкой в Дамаске. Из Марселя сюда поступают французские шелка, которые охотно раскупаются турками и сирийцами, а из Венеции — изысканная одежда, тоже пришедшаяся по вкусу восточной знати.