— Разумеется, я не посмею нарушить законов города. Но я ведь тоже не принадлежу сам себе. Я здесь по повелению датского короля, поэтому все свои действия я должен согласовывать с ним. Пошлину я уплачу тогда, когда заручусь согласием датского посла в Константинополе.
Чиновник был явно озадачен.
— Ступайте, — неохотно выдавил он. — Придете завтра… Завтра, — повторил он еще раз.
Но Нибур не стал дожидаться «завтра». В тот же день он снова уехал в Сайду, а 27 августа 1766 года отплыл из Сайды в Латакию, где его ждал ван Массейк. Вместе с голландцем он вернулся в Алеппо. Здесь, на обеде в доме французского консула, у Нибура произошла странная встреча. Его внимание привлек высокий худощавый мужчина, чем-то неуловимо отличавшийся от остальных гостей. Во всяком случае, он явно не хотел привлекать к себе внимание. И именно поэтому его замечали сразу. Нибур подошел к нему и представился. Тот сухо поклонился.
— Виллем Росс, — назвал он свое имя.
«Где-то я слышал это имя, — промелькнуло у Нибура в голове, — Ну да, конечно… в доме Дамиана… Уж не тот ли это проповедник, которого не пустили в Иерусалим?»
И Нибур приветливо заговорил с ним по-датски. Тот побледнел и отшатнулся.
— Нет, нет, — заикаясь, бормотал он на французском языке, — Я знаю, что виноват, я изменил нашей вере, но готов раскаяться, просить о прощении.
Больше он не мог вымолвить ни слова.
Нибур ничего не понимал. Какая-то трагедия произошла в жизни этого человека, и Нибуру захотелось помочь ему. Он пригласил Росса в дом ван Маосейка. Однако тот не явился, и Нибур больше никогда не видел его.
Вот что он узнал впоследствии о необычной судьбе этого человека. Виллем Росс, швед по национальности, был протестантским проповедником в Финляндии. Страстное желание посетить Иерусалим однажды сорвало его с места, и он без гроша в кармане кое-как добрался до Смирны. Там его приютил шведский консул. Но Росс считал невозможным показаться в светском обществе — у него не было даже приличной одежды, и поэтому он поселился у консульской прислуги. Затем он упросил консула помочь ему добраться до Яффы. Оттуда он собирался идти в Иерусалим пешком. Расчет Росса был правилен: денег у него не было, и арабы не тронули бы его; скорее всего они приняли бы его за сумасшедшего, а к сумасшедшим на Востоке, как уже говорилось, относятся особо. По Росс, мало того что он был протестантом, имел неосторожность во время плавания к берегам Палестины сблизиться с восточными христианами. Поэтому, когда ему, как и Нибуру, пришлось обратиться за содействием к францисканским монахам, те назвали его еретиком и не только отказались помочь, но схватили его и насильно отправили морем в Акко. Именно тогда Нибур и услышал впервые имя Росса… Из Акко Виллем Росс отправился в Иерусалим пешком. В Назарете он тяжело заболел… На этот раз францисканцы над ним сжалились и вылечили его. Однако он бежал от них и снова примкнул к восточным христианам. Католики расценили это как предательство и начали жестоко преследовать злосчастного шведа. Какой бы дорогой он ни направлялся в Иерусалим, его настигали в пути и возвращали в Акко. И так несколько раз. Тогда он вернулся в Алеппо, повсюду выкрикивал проклятия и собирался принять мусульманство. Чтобы как-то отделаться от него, французский консул дал ему денег и отослал в Дамаск, по Виллем Росс скончался в пути, так и не увидев Иерусалима.
20 ноября 1766 года Нибур покидает Алеппо. С попутным караваном он проходит всю Малую Азию до побережья Мраморного моря, а затем на судне достигает Константинополя, исходной точки своего путешествия.
В тот раз он был болен и не видел города по-настоящему. Теперь он решил наверстать упущенное — описать этот своеобразный город, привольно раскинувшийся в двух частях света, его историю, географическое положение, составить подробный план. И тут у Нибура возникли непредвиденные осложнения. «Если в других городах вы могли сойти за мусульманина, то здесь это не получится, — предупредили его. — Здесь нужно и одеваться по-европейски, и жить там, где живут европейцы». Маскарад окончен. «В европейских костюмах слишком много лишнего», — вспомнились ему слова датского посла в Константинополе. Тогда ему так не казалось. А теперь? Теперь все иначе. Камзол железным панцирем сдавил тело, а парик с косичкой показался много тяжелее и нелепее даже турецких тюрбанов. «Придется привыкать, — подумал он. — Зато когда-нибудь потом, в центре Африки, я, наверно, буду ходить в одной набедренной повязке!» Эта мысль рассмешила его.
Европейцы в Константинополе жили в квартале Пера и, появляясь в других районах города, должны были придерживаться лишь главных улиц. Нибур решил проверить, истинность этого утверждения и отправился в город. Пока он шел по широкой улице, все было спокойно. Но стоило ему завернуть в. переулок, как на него обрушился град камней. Женщины кричали ему вслед бранные слова, а мальчишки, размахивая палками, бежали за ним по пятам. «Вот уж было бы глупо погибнуть, добравшись до Европы», — подумал Нибур. Он вернулся домой, надел свой потрепанный мусульманский наряд, и смело зашагал по самым дальним, самым узким и запретным улочкам. Никто не обращал на него внимания, теперь он мог беспрепятственно и методично изучать город…
В Константинополе Нибур пробыл четыре с половиной месяца.
Наконец наступило время возвращаться на родину. Нибур привык к караванным тропам пустыни, когда, сидя на верблюде или на осле, он мог спокойно предаваться размышлениям, наблюдать за окружающим, делать расчеты, записывать. Но Европу не пересечешь верхом на осле. Вот и пришлось Нибуру впервые за все путешествие сесть в почтовый дилижанс. В европейской части Турции дилижанс сопровождали янычары, чье общество показалось ему ненужным и малоприятным. Далее, виды передвижения менялись. Он ехал верхом, пересаживался в. повозку, переходил через горные перевалы, плыл по Дунаю. И при этом неустанно вел путевой дневник. Дорога дальняя, утомительная, иногда не менее опасная, чем в йеменских песках, но все, что попадается у него на пути, он невольно сравнивает с недавно виденным. Гостеприимство славян напоминает ему восточное гостеприимство, болгарские избы, крытые соломой, — лачуги Тихамы, кукурузная каша — традиционную еду арабов, даже в местных костюмах ему порою чудится что-то арабское.
Он проезжает Рущук[17], Бухарест, Яссы, Каменец-Подольск, Лемберг[18], Краков, Люблин, Варшаву, Бреслау[19], Дрезден, Гамбург. Звучат европейские языки: болгарский, румынский, украинский, сербский, польский, немецкий. Но теперь даже родной язык казался далеким и чужим. И лишь постепенно всплывали в памяти строки любимого поэта Фридриха Клопштока:
О давшая жизнь мне родимая почва.
Привет мой тебе, ты опять предо мною!
Настанет минута, когда в своих недрах,
Прохладных и чистых, покоить ты будешь
Сном смерти заснувшее тело мое.
20 ноября 1767 года Нибур возвращается в Копенгаген. Так закончилось это удивительное путешествие.
Тридцатичетырехлетний ученый был встречен в Дании с почестями. Его удостоил своим знакомством сам Фридрих Клоп-шток, о чем он даже и мечтать не смел. Когда же он рассчитался с королевским казначейством, все были изумлены: сложнейшее семилетнее путешествие обошлось в ничтожно малую сумму — всего в 21 тысячу рейхсталеров. Правда, деньги были выданы на шесть человек, а он слишком быстро остался один. Кроме того, все, что он, по его мнению, тратил на себя, он оплачивал собственными деньгами.
Вскоре в Дании произошли существенные перемены. Умер Фредерик V, и троп занял его психически больной сын Кристиан VII. Граф фон Бернсторф после смерти старого короля вышел в отставку и в 1770 году вместе со своим другом Фридрихом Клопштоком переехал в Гамбург.
Нибур получил скромное место, соответствовавшее чину инженер-лейтенанта, и погрузился в обработку материалов, добытых всеми членами экспедиции.
Каким простым и ясным казалось ему теперь недавнее прошлое, когда он посреди безмолвной пустыни спокойно управлялся с квадрантом и секстантом и заносил расчеты в путевой дневник! Теперь же, в тиши кабинета, наедине с бумагой и пером, он чувствовал себя беспомощным и несчастным. Накопленные материалы представлялись ему необозримо огромными. Нет, трудолюбие. не покинуло его, он просто усомнился в том, что способен что-либо написать. Необходимость разбираться во многих областях науки ужасала его, ошибки чудились ему в каждой фразе. И лишь память о погибших коллегах, чувство долга заставляли его продолжать работу.
В 1772 году в Копенгагене на немецком языке вышел в свет первый труд Нибура «Описание Аравии. Из личных наблюдений и сведений, собранных в самой стране», остающийся вплоть до наших дней наиболее полным исследованием аравийских земель. Прочитав книгу, инициатор экспедиции профессор Михаэлис заявил, что на такое обилие материалов он не рассчитывал даже в том случае, если бы все участники экспедиции остались живы.
Было опубликовано несколько рецензий. Нибур с благодарностью принимал все замечания и советы рецензентов, надеясь использовать их при подготовке второго издания[20]. Но одна из рецензий больно ранила его: автор ее обвинял Нибура в незнании языков, поверхностности и даже в отсутствии оригинальных карт!
Почти одновременно с немецким изданием «Описание Аравии» вышло на французском и датском языках, хотя и в несовершенных переводах, в 1792 году — на английском языке.
В 1774 году Нибур издал на немецком языке первый том своих путевых записок «Описание путешествия в Аравию и другие сопредельные страны», в 1778 году — второй том. Оба тома тотчас же были переведены на датский, французский, английский и голландский языки. В обращении к датскому наследному принцу, предпосланном первому тому, Нибур, как бы оправдываясь, писал, что ему не удалось выполнить все поручения Фредерика V, не удалось осуществить всего, что от этой экспедиции ожидали, но «произошло это никак не из-за небрежности, а в силу печально сложившихся обстоятельств».