Следы ведут в пески Аравии (второе издание) — страница 38 из 74

Впоследствии Зеетцену объяснили, что в это время в Дамаске шляется много чужого люда, ибо скоро отсюда должен отправиться караван в Мекку. Под видом паломников эти бродяги нападают на одиноких путников и грабят их. Вот недавно под стенами Дамаска горожане подобрали какого-то убитого христианина, раздетого до нитки, и сами похоронили его.

Сначала Дамаск произвел на Зеетцена, так же как почти 40 лет назад на Нибура, странное впечатление. Некогда это была блестящая столица омейядских халифов, здесь жили крупнейшие арабские ученые, а сейчас по ночам в узких темных переулках с воем бродят шакалы. Подобно Нибуру, он постарался проникнуть за глухие стены, чтобы самому убедиться в том, как здесь обманчива внешность. Внутри эти невзрачные дома украшены позолотой, изысканной лепкой и резьбой. Посреди двориков расположены мраморные фонтаны с бассейнами, в которых мелькают рыбки, а крыши, которых снизу просто не видно, превращены в беседки, увитые зеленью.

Слух о появлении европейского врача быстро разнесся по городу. К Зеетцену стали являться с визитом католические монахи и местные жители. Среди посетителей было немало женщин, причем весьма привлекательных. Вот у этой сирийской христианки, явившейся с жалобой на зубную боль, поразительно белая кожа, прекрасный овал лица, и сложена она великолепно. А у мусульманок так соблазнительно сверкают над чадрой огромные глаза.

В городе было распространено многоженство, канонизирован-ное мусульманскими законами. Некоторые евреи, не иначе, как из уважения к местным обычаям, тоже имели по две жены. Однако женщин на улицах почти не видно — они ведут затворнический образ жизни, и лишь в знойные вечера на плоских крышах мелькают белые покрывала обитательниц дома, вышедших глотнуть свежего воздуха и посмотреть на прохожих.

Из домов раздавались призывные звуки бубна, слышались монотонные, но по-своему чарующие арабские песни. Зеетцен еще в плане, составленном для фон Цаха, дал зарок не приближаться к мусульманским женщинам. Из сочинений других путешественников он знал об опасностях, которые подстерегают в этом случае европейцев. Правда, итальянец Лодовико ди Вартема, посетивший Египет, Аравию и Персию, писал в 1510 году, что арабские женщины очень любят белых мужчин. Но зато все остальные твердят о том, что близкое общение с мусульманкой грозит европейцу неминуемым обрезанием, обязанностью жениться на ней и даже жестокой смертью. Поэтому при всем тяготении к прекрасному полу Зеетцен не смел поднять глаз. Даже с крыши своего дома он боялся заглянуть в другие дома, чтобы не увидеть там что-нибудь недозволенное. Вот в Африке — там будет все иначе, утешал он себя. Там это даже поощряется…

Дамаск очаровал Зеетцена, как и Нибура, обилием садов, кипарисами и пальмами, прозрачным воздухом. Недаром за городом укрепились такие названия, как "Ожерелье красавицы" или "Перья райского павлина". По-восточному витиевато, но вполне соответствует истине.

Зеетцен осмотрел все достопримечательности и подробно описал их: 8 городских ворот, 143 мечети, 7 церквей, 3 медресе, 64 бани, 20 ткацких мастерских, 7 мыловарен, 119 кофеен… Составил список военного персонала паши, описал его одежду и обязанности.

Наш путешественник избрал Дамаск в качестве базы, с тем чтобы совершать отсюда радиальные поездки по всей округе. С мая 1805 года он покидал Дамаск и возвращался в него четыре раза.

Впервые Зеетцен сел на верблюда. Не понравилось. Поступь верблюда показалась ему грубой и неравномерной. Быстро пришла усталость. Палило солнце, и у Зеетцена обгорели ноги. он выбранил "противное животное", но в ответ выслушал от проводника отповедь с восхвалением всех верблюжьих достоинств.

— Ты, франк, спаси тебя Аллах, глуп и не знаешь, какое это сокровище. Он возит нас, кормит, поит и одевает. Он весь без остатка служит нам. Его мочой мы моем голову, а его помет обогревает наше жилище. Мы скорее кинем человека в беде, чем откажем верблюду в уходе и заботе.

Однако этот панегирик Зеетцена не убедил, и в ближайшем селении он поменял своего верблюда на лошадь; заодно бросил его и проводник, пришлось брать нового.

Река Барада течет на восток. Ее воды затопляют луга, и во время сильных дождей вдоль русла реки возникает немало "озер". Зато в сухое время года земля трескается от засухи и небольшие болотца можно увидеть лишь в лощинах.

На востоке виднеются безлесные горы Антиливана. Его самая высокая вершина — Хермон, или Джебель-эш-Шейх, что означает "Гора-шейх", — покрыта вечным снегом и напоминает белую чалму. Эти горы считаются священными, ибо, по преданию, именно на них были с неба низвергнуты мятежные ангелы. К югу лежит небольшое холмистое плоскогорье, а затем начинается край вулканических гор.

Знание всего этого района к югу от Дамаска, носящего название Хауран, очень важно для изучения эпохи римского господства на Востоке. Ведь Хауран и расположенная рядом провинция Джолан — это древние Гауланитида и Ауранитида. Зеетцен первым дал их географическое описание. Не менее интересны эти места для истории христианства и для выявления библейских источников.

Лава покрывает в Хауране всю почву, растительность почти отсутствует. Земли неплодородны настолько, что бесполезно и удобрять их. Поэтому единственное занятие здесь — изготовление пряжи из овечьей шерсти, прядут даже мужчины. Наполовину пустые селения выглядят мрачно. Некоторые покинуты жителями вовсе. Бедный люд часто ютится в ущельях меж скал. Трахонитида, то есть "Страна скал", — так называли этот край в древности.

Останавливаться Зеетцен предпочитал у местных христиан или в монастырях. Во времена крестоносцев здесь возникло немало христианских церквей и монастырей, словно притаившихся во впадинах меж гор так, что их не всегда можно заметить из долины. Во время своих поездок Зеетцен насчитал более двадцати маронитских монастырей, двенадцать православных, пять католических (два капуцинских, два лазаристских и кармелитский), армяно-григорианский, якобитский. При входе в монастырь обычно стоят небольшие караван-сараи, где пилигримы могут найти пристанище.

Христиане радушно встречали Зеетцена, хорошо кормили — хлебом, маслом, яйцами, мясом, поили крепким кофе. Кофейные зерна поджаривали тут же в большой железной ложке, толкли в деревянной ступке. Подавали кофе крошечными порциями и без сахара, как и повсюду на Востоке. Его здесь так и называют — "кахва мурра", то есть "горький кофе".

В некоторых монастырях ему предлагали пожить подольше, предоставляли в его распоряжение прекрасные библиотеки. Так Зеетцен на землях, которые казались ему дикими и нецивилизованными, неожиданно обнаружил неисчерпаемый кладезь знаний во всех областях науки. Раньше он считал себя лишь практиком, неспособным к пониманию абстрактных проблем. Теперь же в библиотеках ливанских монастырей он вдруг увлекся философией, с горечью вспоминая, как мало уделял ей внимания в стенах университета. "Где же она теперь, моя покинутая Германия, мои непрочитанные книги, мои непознанные истины!" — восклицал он.

А в греческом монастыре святого Иоанна Зеетцен обнаружил даже типографию, основанную еще в 30-е годы XVIII века. Здесь печатали тиражом в одну-две тысячи экземпляров книги с цветными иллюстрациями на бумаге, привезенной из Венеции и из Франции, и переплетали их в красную и черную кожу.

В монастырях ему нередко задавали вопрос:

— А правда, что европейцы хотят завоевать арабские страны?

Зеетцен становился в тупик. Местные христиане, наверно, уповали на это. Некоторые побуждения к будущему колониализму Зеетцен явпо замечал в политике Европы. Но сказать "да" было бы рискованно. Христиане могут проболтаться об этом мусульманам, и те разорвут их и его вместе с ними.

— Едва ли, — отвечал он уклончиво, — потому что ни один европейский султан не разрешит сделать этого другому европейскому султану. они скорее подерутся друг с другом. Ведь между ними тоже нет мира и согласия.

"В этих краях следует быть осторожным, — думал он, — так как любое твое слово может стать широко известно". Поэтому он выработал для себя целую систему хитроумных правил. В числе их были следующие: "Если хочешь понравиться, ругай Европу и восхваляй их страну"; "Не вози с собой драгоценности, а про деньги говори — оставил в Дамаске"; "Не жалей денег на проводников, тем более если им еще приходится служить тебе переводчиками"; "Не бери охраны у паши, население солдат ненавидит, и ты наживешь много неприятностей". Как мы увидим далее, наш герои не всегда был прав в своей изворотливости — во всяком случае, его судьба убедит нас лишний раз в том, что неискренность, криводушие, приспособленчество не остаются безнаказанными.

Почти всегда марониты пугали Зеетцена ужасами, которые якобы ожидали его впереди: ограбят, убьют, растерзают. В одном селении они горько жаловались на свое положение. С тех пор как в Ливане начало ощущаться влияние французов, жить здесь стало совсем опасно, говорили они.

— Почему же вы не уходите отсюда? — спросил Зеетцен.

— У нас здесь дом, земля. Как мы можем все это покинуть? Вот и терпим, — отвечали ему.

Зеетцен с удивлением обнаруживал, что он становится все неприхотливее: удобный ночлег и вкусный ужин все меньше привлекают его, он довольствуется сном под открытым небом и местной пищей — бобами, горохом, лепешками, овощами и национальными блюдами, названия которых он непременно заносил в свой путевой дневник. При этом он находил, что и аппетит у него становится лучше, и чувствует он себя здоровее. Сбросив еще в Алеппо европейскую одежду, Зеетцен оцепил добротность и удобство местного наряда — кусок холста да овечья шкура. Голову он повязал пёстрым алеппским платком "хатата", живописно перекинув один его конец через плечо, сверху надел маленькую красную шапочку и все время думал о том, как интересно было бы ему посмотреть на себя в этом наряде в зеркало. Постепенно он отказался за ненадобностью от предметов европейского быта, остались только чернильный карандаш да бумага. Писать ему было неудобно и некогда, карандашные записи стирались. При любой возможности он их копировал, и правильно делал: многие из пих, посланные в Европу со случайными оказиями, так и не дошли до адресатов.