В день ухода каравана весь Дамаск высыпал на улицу. Погода стояла чудесная. Крыши домов были усеяны женщинами и детьми. Многие — и среди них Зеетцен — предпочитали наблюдать из кофеен. Возглавлял процессию оркестр, за пим двигались всадники и верблюды, навьюченные палатками и поклажей, потом пехота — пестро разодетые албанцы и снова музыканты, выкрикивающие славу великому паше. За музыкантами выступала толпа дамасской знати, далее верхом на коне ехал сам паша, приветствуя парод. Вслед за ним тянулась на верблюдах и ослах вереница купцов, также отправлявшихся в паломничество. В арьергарде следовали вооруженная охрана из янычар и толпы дервишей. Шествие заняло несколько часов — от восхода солнца до полудня. Зеетцен подсчитал, что всего прошло не менее четырех тысяч человек. Через некоторое время он узнал, что караван паши в дороге подвергся разбойничьему нападению и был разграблен.
На следующий день через Дамаск прошел другой караван — из Багдада, через день — еще один — из других мест. В каждом караване было по две-три тысячи человек. Паломники ехали на верблюдах, положив под себя поклажу, и поэтому сидели особенно высоко. Некоторые прикрепляли к седлам знамена своих племен, кое-кто украшал головы и шеи верблюдов яркими лентами, бахромой и кистями, бубенцами и колокольчиками. Пестрые вереницы на фоне яркого синего неба равномерно колыхались, как волны, в такт мерной верблюжьей поступи и представлялись Зеетцену фантастически сверкающим морем. Он даже подумал, не присоединиться ли к одному из караванов, ведь посещение священных мест ислама стояло в его плане, но решил, что сначала отправится в Иерусалим и к Мертвому морю.
К началу XIX века Мертвое море было одним из самых таинственных мест на земле. И кроме туманных и противоречивых сведений, содержащихся в Библии, о нем не было известно ничего. К тому же дикая природа, окружающая Мертвое море, слухи о проделках нечистой силы и бедуинских разбоях, совершающихся на его берегах, отпугивали всех. Пользуясь заброшенностью этих мест, бедуины находили здесь для себя безопасное пристанище и нападали на случайных путников.
Взяв проводника-маронита по имени Юсуф и двух погонщиков с мулами, Зеетцен 17 февраля 1806 года отправился в дорогу. Теперь на нем богатый наряд шейха, в поклаже немного одежды, книги, бумага. Снова в его записях описания каждого пройденного места, деревни, холма: где что растет, какие дома, сколько жителей, где и какие руины, горы, источники, мосты. Его заметки на этот раз более хаотичны, обрабатывать негде и некогда. Он то воспроизводит надписи, то описывает случай, с ним приключившийся, то занимается серьезным исследованием естественной истории илп лингвистическими штудиями; так, он стал изучать местные диалекты, определяя их происхождение и взаимосвязь.
Его дневники — подлинная сокровищница всевозможных сведений, хотя в них сразу и не отличить факта, важного для науки, от случая частного, незначительного. В один и тот же день он ухитряется записать ценное географическое свидетельство и философское стихотворение, сделать пометки о том, чем торгуют и что едят в данной местности, где и как добывают соль, какие водятся в пустыне дикие кошки и как на них охотятся из-за шкурок, и даже разработать целый трактат о верблюжьих кличках, которые, как оказалось, зависят от пола и возраста верблюда. Тут же, рядом, он описывает собственные переживания. Почти ежедневно он делает записи о погоде, но, видимо, для него это не столько объективный внешний фактор, сколько смутная причина, определяющая самочувствие и настроение нервного и впечатлительного человека.
Наконец Зеетцен вышел к реке Иордан. Ее три истока зарождаются на высотах Хермона, после их слияния река проходит через озеро Хула (библейское Мером), затем течет на юг, вливается в Тивериадское озеро[25], выходит из него, слова течет на юг через долину Эль-Гхор и впадает в Мертвое море. Вдоль русла Иордана и двинулся Зеетцен. Он избрал восточный, левый берег, еще неизвестный в Европе, по ни один из проводников не соглашался сопровождать его. Богомольцам-христианам, шедшим в Иерусалим, естественно, не приходило в голову усложнять свой путь и идти с востока: переправ через Иордан не было, а единственный мост (к северу от Тивериадского озера) охранялся янычарами. Паломники-мусульмане, следовавшие с караванами в Мекку, предпочитали держаться подальше от "колдовских" берегов Мертвого моря и придерживались Сирийской пустыни, хотя как раз там их нередко подстерегали разбойники.
Все это разжигало воображение Зеетцена. Он отдал Юсуфу почти все, что у него было с собой, и велел ему западным берегом реки идти до города Табарии (древней Тивериады) на Тивериадском озере. Затем уговорил какого-то владельца осла пройти с ним хотя бы небольшой участок пути и двинулся по течению Иордана.
На севере Иордан течет среди тенистых рощ. Но чем южнее, тем ближе мрачные, пустынные, низкие горы подступали к воде. Зеетцен исследует горные породы — базальт и известняк. На реке мпого порогов. Недаром "иордан" по-древнееврейски означает "падающая".
Редкие встречные мирно спрашивали Зеетцена:
— Почему ты не идешь обычным путем?
— Я врач, — отвечал он с достоинством. — Я ищу травы, чтобы приготовить лекарства, которые облегчат ваши страдания и избавят вас от болезней.
И он показывал стебли и лепестки различных растений, которые, собирая, закладывал между листками папиросной бумаги. Его пропускали дальше, разве что потребовав немного денег, но тут же предупреждали:
— Там, у озера, всякая нечисть. И турецкие солдаты, что хуже самого дьявола.
Проводник все время пытался обмануть его, направить на исхоженные тропы, а когда понял, что провести его не удастся, сбежал, прихватив заодно часть поклажи вместе с ружьем. Особенно огорчило Зеетцена исчезновение писчей бумаги.
Оставшись один, он продолжал упорно следовать вниз по реке. Дойдя до моста, расположенного в двух милях от места впадения Иордана в Тивериадское озеро, он перешел на западный берег, отделавшись небольшой пошлиной. "Здесь даже арки моста из базальта", — записал он в дневнике. В Табарии он встретился с Юсуфом, нашел жилище и спокойно осмотрел город. Тивериада упоминается в Библии как главный город Галилеи. По преданию, в Тивериадском озере, которое как бы служит городу четвертой стеной, ловили рыбу апостолы. Берег песчаный, рядом в долине растут финиковые пальмы, лимонные и апельсиновые деревья, индиго. В этой местности немало горячих источников, и пар застилает окрестности. Аль-Джаззар, о котором Зеетцен слышал в Дамаске, соорудил здесь большие бани.
Покинув Табарию, Зеетцен вместе с Юсуфом посетил развалины старинного города Таррихея и вступил в долину Эль-Гхор, зеленую, плодородную, но невозделанную, служившую местом кочевья бедуинов. Теперь он оделся нищим — подобные маскарады нравились ему. Чтобы представить себе его живописный наряд, заглянем в письмо, которое он отправил на родину: "Поверх сорочки я надел старый кумбаз, нечто вроде халата, а поверх него старую, рваную синюю женскую рубаху, обмотал голову тряпкой и обулся в опорки. Старая, изорванная абайя, накинутая на плечи, защищала меня от холода и дождя, а длинный сук служил посохом".
Наступила жара. Но Зеетцен пешком, на муле или на осле, с разными проводниками все продолжал кружить по пустынным плоскогорьям и солончаковым равнинам. Теперь он был бы способен обходиться и без проводника: в лохмотьях, знавшего все топкости арабского языка, его легко можно было принять за паломника, совершающего хадж в Мекку. Иногда его подкармливали в одиноких шатрах, оставляли там и на ночлег, но он предпочитал спать под открытым небом. Эти часы были самыми приятными в его путешествии.
Темная ночь, скрывая от посторонних глаз, поначалу приносила умиротворение и уверенность в себе. Он, разумеется, понимал, что это самообман. Ночью любая опасность возрастала, и его спокойствие было не более чем инстинктом страуса, прячущего голову в песок. И тем не менее дневное напряжение спадало, реальный мир становился иллюзорным, далекие звуки казались призрачными.
Зеетцен всегда любил смотреть на небо. А после приобщения к астрономии в обсерватории на Зееберге особенно. В Сирии он часто наблюдал метеориты, иногда очень яркие; они пересекали небо, оставляя огненные хвосты. Каждый раз это волновало, его, будило фантазию. он вглядывался в далекие глубины неведомых галактик, и ему казалось, что россыпи звезд с презрением взирают на этот крошечный комочек, летящий в пространстве и называемый Землею. И насколько же маленьким казался он себе, как ничтожны были его заботы, его желания! Его охватывал страх, и он зажимал руками уши, чтобы не услышать собственного крика, если не сумеет сдержать его. Когда же нервы успокаивались, он, приткнувшись к какому-нибудь камню, погружался в полудрему. И наступали сны. В них уже не было кроваво-красных бедуинов, тихой гладью стелилось море, синее, безмятежное. А утром, когда он открывал глаза, перед ним возникал все тот же надоевший пейзаж. Потухшие вулканы, пористая блестящая лава, застывшая черными и багряными потоками, потрескавшаяся, зловещая. Так легко поверить, что под ней погребены библейские города Содом и Гоморра. Землетрясения, извержения вулканов, ураганы были бичом этих плоскогорий с древних времен — в царствование и царя Ирода, и императора Юстиниана. Только люди раньше не могли найти им научного объяснения и, описывая гибель городов, ссылались на волю "божественной силы", наказавшей ханаанеев за развращенность нравов. Вокруг много соляных образований естественного происхождения. Предание гласит, что один из соляных столбов, у самого берега Мертвого моря, и есть тот самый, в который была обращена жена Лота, когда она оглянулась на горящие города. Люди часто помещают свои вымыслы в достоверную обстановку, но природа сама выявляет и раскрывает тайны человеческой фантазии.
Зеетцен обогнул Мертвое море далеко по восточной стороне и вышел к городу Эль-Караку, что на юго-востоке от Иерусалима. Если проследить путь Зеетцена по карте, то он окажется не так уж длинен — сегодня турист способен проехать его на машине за несколько часов. Но если учесть, что этот путь пройден в одиночестве и пешком и не по прямой, а с ежечасными отклонениями на восток и на запад, если знать, что опасности подстерегали его каждую минуту, если, несмотря ни на что, здесь было сделано немало научных открытий, то станет понятным, почему именно этот маршрут Зеетцена вызвал особенное восхищение ученых Европы.