Следы ведут в пески Аравии (второе издание) — страница 45 из 74

остальные: в теплой красной накидке, на голове белая повязка, на ногах шерстяные гамаши и башмаки. Основное занятие шейха — взыскивать дань с проходящих по этим землям паломников. Зеетцен был его гостем, и он, как и положено на Востоке, посадил его рядом с собой и стал потчевать изысканным блюдом из пшеницы и ячменя с маслом. Хотел было зарезать барашка, но Зеетцен этому воспротивился. Ахмед рассказал отцу, как они напали на франка, как раздели его и как потом обнаружили среди его проводников своего "брата". Присутствие потерпевших нисколько не смущало его. "Он докладывает о своих похождениях, словно европейский капитан генералу о военных маневрах", — подумал Зеетцен.

Подошли и другие гости — из соседнего племени бени адваи, с которым племя бени хатем связано узами братства и дружбы. Без музыки в арабском мире не обходится ни одно празднество. Зазвучала гина — песня, возникшая на заре ислама. Затем защелкали бедуинские палочки — кадибы, а вот послышался и звук ребаба. Гости запели касыду — арабскую оду. Но особенно старался сын шейха, красивый мальчик лет десяти, с нежным, приятным голосом и необыкновенно музыкальный. Зеетцену взгрустнулось, и он задумался о судьбе талантливых детей. "Вот Моцарт так рано проявил себя в музыке и стал знаменит, а что уготовано этому ребенку?"

На следующий день, когда стали собираться в дорогу, старый шейх вспомнил о своих правах и потребовал дани, или, как её здесь называют, "каффара". Зеетцен никак этого не ожидал, да и денег у него с собой не было.

— Я не знал, почтенный шейх, что франки платят каффара. И, кроме того, Бутрус получил за свой труд определенную сумму. Если он готов что-нибудь уделить вам, я не буду против.

Но Бутрус ничего не собирался уделять шейху и вступил с ним в отчаянную перепалку.

— Вы живете здесь на нашей иерусалимской земле и еще денег требуете! — кричал он.

— Конечно, живем, — спокойно отвечал шейх. — И распоряжаемся здесь мы. В своем доме я вас не трону, но едва вы его покинете, мы можем взять у вас все, что захотим. Это наше право.

Насилу Зеетцен уговорил Бутруса расстаться с несколькими пиастрами, пообещав в Иерусалиме возместить потерю.

К западу от долины Иордана, в его нижнем течении, расположено селение Эриха — библейский Иерихон. Когда-то он был окружен могучими стенами, теми самыми, что, по преданию, рухнули от звука труб Иисуса Навина. В этом городе жили пророки Елисей и Илия, оставившие его описания, затем римский полководец Марк Антоний подарил его египетской царице Клеопатре, а она продала его царю Иудеи Ироду Великому. Город был разрушен императором Веспасианом и заново отстроен Адрианом. А теперь лишь остаткп стен двухметровой толщины, развалины башен и глубокий ров напоминают о былых укреплениях Иерихона. Вокруг турецкой крепости раскинулась дюжина арабских лачуг из обожженного кирпича, да немного поодаль стоят бедуинские шатры. Здесь обычно останавливаются на отдых паломники. Среди развалин Зеетцен к своему удовольствию обнаружил легендарную иерихонскую розу — невысокий кустарник с мелкими листьями и цветами. Люди верили, что, если эту розу высушить и положить в воду, она оживет, и поэтому приписывали ей чудодейственные свойства. Зеетцен внимательно изучил цветок. В жару и при сухой погоде он складывает свои лепестки, а от влаги действительно раскрывается, что и родило ему такую славу. После вызревания соцветие превращается в шарик, который, упав на землю, может очень долго валяться, и лишь в сырую погоду семена из него высыпаются и прорастают. Нашел Зеетцен здесь и некоторые другие неведомые европейцам растения, которые украсили его ботаническую коллекцию.

Но все это очень мало для города, который воспет в истории как город пальмовых рощ. Ведь именно так пишут о нем и Библия и Страбон, а на иудейских монетах времен Маккавеев пальма чеканилась как эмблема этих земель. Библия перечисляет на "земле обетованной" кроме пальм 250 названий растений. А что осталось сейчас? Никаких пальм Зеетцен не обнаружил, равно как ни бальзамовых деревьев, ни фисташковых, ни индиго. Все погибло, все вытоптано, выжжено, уничтожено войнами и нерадивыми хозяевами.

Иерихон — один из самых древних городов на земле. В результате последних археологических раскопок ученые отнесли возникновение города ни много ни мало как к седьмому тысячелетию до нашей эры, то есть к эпохе неолита!

Из Иерихона в Иерусалим дорога ведет через пустыню. Зеетцен захотел обогнуть эту пустыню и вернуться в Иерусалим с юга. Это вызвало бурный протест проводников. Они стали громко ругаться, требовать у Зеетцена хлеба и табака, которых, как они знали, у него не было, и даже угрожать. Но он, давно разобравшийся в характере своих спутников, спокойно протянул им две головки лука, оставшиеся в его мешке еще с Дамаска. И вот он уже снова их лучший друг и "брат".

— Ты наш благодетель, ты не должен сердиться на нас, — сказали они ему. — Сейчас мы поведем тебя на священную гору.

И повели в затерянное среди Иудейских гор место паломничества мусульман — Наби Муса, маленькую мечеть, окруженную стеной с башней при входе. Даже пригласили войти в мечеть, только предварительно велели разуться. Они верили, что здесь погребен пророк Моисей.

Зеетцен осмотрелся по сторонам. Посредине мечети стояло надгробие, украшенное зелеными ветками, на железной решетке оконца развешаны пестрые лоскутья — так мусульмане всего мира чтят могилы своих святых. Зеетцен понял, что находится в местности, о которой писал Антон Фридрих Бюшинг. Здесь, в скалах, есть выходы горной породы, которую местные жители называют "хаджар Муса", то есть "камни Моисея". Когда же Зеетцен углубился в горы, он и в самом деле нашел залежи горючих сланцев. Если потереть эти камни, они издают неприятный запах, а зажечь — хорошо горят. Наверно, это и есть "хаджар Муса", подумал он.

Пройдя по маршруту, который он выбрал сам, Зеетцен осмотрел все, что хотел, — монастырь Мар Саба, деревушки Эль-Азхария и Сальван, определил расположение других мест, неведомых дотоле европейцам.

В Иерусалиме Бутрус и проводники довели Зеетцена до самой его кельи во францисканском монастыре и попросили на прощание сверх обещанных денег лишь бутылку брантвейна, которую тут же и распили потихоньку, ибо употреблять спиртное — грех: Аллах не велит.

Монахи были обрадованы, увидев Зеетцена живым и невредимым, но огорчились, когда он объявил им, что через несколько дней отправится дальше, на восточный берег Мертвого моря, что, по слухам, весьма опасно.

В течение уже нескольких лет в первые дни нового года Зеетцен ощущал странное, почти болезненное ухудшение настроения. Вот и на этот раз 1 января 1807 года его охватила безумная тоска. Из кельи он почти не выходил, ничем серьезным заниматься не мог — из-под пера лились слова жалкие, унылые, тревожные.

"Вот и опять Новый год! — писал он. — А я все еще в Палестине и так мало продвинулся к цели своего путешествия! Достигну ли я в этом году Счастливой Аравии, где столько интересных вещей ждет меня, дабы удовлетворить мою любознательность и жажду знаний? Как мало пам известно о будущем! Словно слепые, бредем мы ему навстречу. И узнаем о нем лишь тогда, когда оно становится нашим настоящим или нашим прошлым. Столько планов занимает меня, удастся ли мне когда-нибудь их осуществить?.. Свое путешествие вокруг Мертвого моря я совершил лишь частично, а самый трудный, хотя и неведомый и потому самый интересный путь я до сих пор не имел возможности проделать, Хоть бы этот год оказался счастливее для меня! Погода для этого сезона стоит прекрасная. Пусть это станет добрым предзнаменованием!.."

Нет, он не должен поддаваться на уговоры монахов, пора продолжать путешествие. Только теперь он решил действовать по-иному. Прежде всего удобнее оделся — в бюшт, рубаху из грубой шерстяной ткани с длинными рукавами. Взял с собой кофе и табаку побольше и нанял лишь одного погонщика-мусульманина с мулом. Довольный собой, он сделал в дневнике несвойственную ему запись: "Храбрым улыбается счастье!" И 5 января 1807 года пошел в долину Эль-Гхор, к месту, где обитают бедуины племени бени хатем.

Шейх Ахмед встретил его как родного. Когда же Зеетцен вынул из мешка табак и кофе и щедро роздал это богатство всем знакомым бедуинам, восторгу не было конца.

— Когда к человеку отнесешься по-доброму, — воскликнул Ахмед, — он тебе всегда тем же отплатит! Аллах еще неизвестно, а человек всегда отплатит.

— Теперь ты, франк, ничего не бойся, — вторил Ахмеду негр, тот самый, что не так давно раздевал Зеетцена на берегу Мертвого моря, — ты наш друг, тебя никто не тронет!

Тогда Зеетцен изложил Ахмеду свой план: ему нужно осмотреть восточный берег Мертвого моря, и лучшего проводника и спутника, чем сам Ахмед, он себе и представить не может. Заплатит он за это, разумеется, прилично, но только после окончания путешествия, в Иерусалиме.

Ахмед долго не раздумывал.

— Хорошо, хорошо, друг, обязательно осмотрим все, что ты хочешь, только сначала будь гостем, поживи у меня немного. Завтра у нас какой день? Среда? Уходить в дальнюю дорогу в среду — плохая примета!

Пришлось остаться. В тот день он долго гулял по долине один и удивлялся, что никто на него не нападает. Возможно, вводили в заблуждение его одежда и длинная борода, а возможно, бедуины уже знали о странном госте Ахмеда.

Подножия скал, нависших над долиной, усеяны гротами. Зеетцен обнаружил развалины христианского монастыря, наполовину скрытого в естественной пещере. В нем остатки церкви, кухни, цистерны для воды — все служит сейчас обиталищем для диких голубей, стаей взметнувшихся вверх при его появлении. Потом он узнал, что с этим уединенным местом тоже связана легенда: якобы именно здесь соблюдал сорокадневный пост Христос. Вот почему сюда до сих пор приходят паломники. Поистине здесь шага не ступишь без библейских сказаний!

Окрестности Иерихона отсюда видны были отлично, и Зеетцен воспользовался удачным случаем, чтобы беспрепятственно начертить карту. При этом он подумал: вот куда надо было отправляться Нибуру за уточнением Священного писания, а вовсе не на юг Аравийского полуострова.