Извилистая дорога все время идет вверх. Город расположен на восточной окраине плато, и здесь прохладнее, чем в Мекке. В доисламское время он назывался Ясриб, а "Медина" по-арабски и означает "город".
Каменные стены. Ворота. Две узкие улицы. Двухэтажные дома с плоскими крышами. Дома сложены из темного камня, поэтому город выглядит мрачно. Безлюдье. Нашествие ваххабитов сократило население Медины тысяч на десять. Отсутствие же массы паломников — результат запрета ваххабитов — привело город не только к запустению, но и к обнищанию: прежних доходов нет.
Главная улица, хотя и более узкая, чем в Мекке, но вымощенная камнем, здесь также ведет к площади, которая, подобно мекканской, называется Харам аш-Шериф. Площадь усыпана песком и щебенкой, а у самой могилы пророка выложена мрамором.
Мечеть с зеленым куполом, увенчанным золотым шаром и полумесяцем, имеет пять минаретов. Могила пророка, которую называют "худжра", расположена поодаль, на том самом месте, где, по преданию, после прибытия Мухаммеда в Медину из Мекки его верблюд опустился на колени. Впрочем, саму могилу паломникам увидеть не дано. Ее загораживает массивная металлическая решетка, украшенная бронзовой и серебряной куфической вязью. Зеетцен попробовал заглянуть сквозь нее, но увидел одно сплошное покрывало. Ему рассказали, что под покрывалом находится сложенное из камней сооружение кубической формы, внутри его — гробницы Мухаммеда и его ближайших преемников — халифов Абу Бекра и Омара, а за занавесом — могила дочери пророка Фатимы. Всему этому пришлось поверить на слово. Так же как и тому, что там находится еще одна гробница, сейчас она пуста, так как в ней должен быть похоронен Иса бен Мариам, то есть Иисус, сын Марии, после его второго пришествия.
Рядом с Зеетценом кто-то глухо бормотал слова молитвы: "Мир да будет с тобой, Абу Бекр, о ты, праведный! Мир да будет с тобой, о халиф посланника Аллаха, друг по пещере, спутник в пути!"
Часть площади окружена колоннадой и называется "Сад". Зеетцен вспомнил строки Корана: "Сказал пророк: "Между моей могилой и моей кафедрой находится сад садов рая"". Вот и создали правоверные некое подобие этого сада. Пол здесь устлан коврами, колонны из зеленого мрамора и яшмы украшены нарисованными цветами и увиты золотыми надписями.
Зеетцен начертил план Медины и сделал зарисовки.
Когда 11 января 1810 года он вернулся в Мекку, туда уже со всех сторон прибывали караваны. Как могли небольшие кварталы Мекки вместить всю эту массу людей и животных, было непостижимо. Но город, казалось, раздвинул границы. Дома были набиты до отказа, а под стенами города далеко во все стороны раскинулись поселения из разноцветных и черных шатров.
На хадж прибыли мусульмане из многих стран — персы и афганцы, негры и малайцы, арабы и индийцы, турки и яванцы. За порядком следили полицейские-ваххабиты с кремневыми ружьями и длинными кинжалами.
Зеетцен тщательно соблюдал все обряды хаджа, по в глубине души у него таился страх. Тревожило его и другое. Совершая молитву, он привычно держал в руке листок бумаги и пытался делать наброски. Едва ли кто увидит, успокаивал он себя: все поглощены молитвой и созерцанием. Кому интересно смотреть на него?..
Основная процедура — это "таваф" — "обход", семикратное шествие вокруг Каабы. Матваф внушал Зеетцену, что оно символизирует божественный порядок, согласно которому все существа подчинены единому центру — солнечной системе, воплощенной в боге. Тысячи людей, столпившихся у мечети, действительно образовали некую мистическую круговерть. Но если семь раз обойти вместе с толпой вокруг Каабы было не так уж трудно, то исполнить заключительный обряд — поцеловать "Черный камень" — оказалось значительно сложнее. Около камня, этой крупицы вселенной, втиснутой в массивную серебряную оправу, вдруг разом очутилась охваченная религиозным экстазом масса людей, друг друга не видящих, отталкивающих, давящих насмерть.
Все в Зеетцене содрогнулось от отвращения, ему захотелось снова, как тогда на Дунае, бежать от самого себя, от всего окружающего. Но это было невозможно. Людской поток подхватил его. сжал и понес, словно песчинку. И вот он вступил на овальную мраморную площадку, гладко отполированную подошвами сотен тысяч правоверных. Площадка окружена бронзовыми столбиками, а между ними на цепях висят стеклянные лампады. Зеетцен пытается втиснуть лицо в серебряную оправу. Камень находится глубоко внутри ее, Зеетцен вытягивает шею не для того, чтобы его целовать, нет, а чтобы лучше рассмотреть и потом поведать другим. Что же это? Да ведь камень и не черный вовсе, а серый! он хорошо разбирается в горных породах, но такого не знает. Каково же его происхождение? Вулканическое? Эти прозаические мысли несколько успокаивают его.
Затем полагалось выпить воды из источника Земзем. Хранитель источника среди беснующейся Толпы казался мраморным изваянием. Механическим жестом он наполнял чашу и безмолвно протягивал ее очередному паломнику. Зеетцен слышал, что иногда по велению эмира хранитель бросает в чашу яд, и тогда смерть наступает мгновенно. Дрогнувшей рукой Зеетцен взял чашу и выпил нечто теплое и горьковато-соленое.
Теперь предстояло исполнить ритуал "сай". Это значило семь раз пробежать туда и обратно всю главную улицу Мекки, расположенную между священными горами Сафа и Марва, длиной метров четыреста с лишним. Своим происхождением сай якобы обязан тому моменту древней истории, когда Агарь металась по раскаленной пустыне в поисках воды. Вот эти ее мучительные метания и надлежало повторить в миниатюре всем правоверным мусульманам. Но есть в ритуале и какие-то отголоски языческих обрядов.
"Сай" означает "иди быстро", "беги", но Зеетцен заметил, что бегут далеко не все. Видимо, это зависит от рвения или от физических возможностей. Вот кто-то мчался так стремительно, что уже свалился и теперь судорожно вертится на земле, стараясь не быть раздавленным обезумевшими паломниками. А вон того, толстого, слуги просто несут на руках. Зеетцен увидел и женщин. Какой-то араб, обняв своих спутниц, важно шагал по улице, не обращая ни на кого внимания. У молодого перса на плечах сидел ребенок. Над головами людей вытягивали свои длинные шеи невозмутимые верблюды.
Зеетцен сначала бежал вместе со всеми как одержимый. Затем споткнулся и замедлил бег. Нет, это было выше его сил. Он незаметно нырнул в дом, снятый Абдаллахом. Отдышавшись, поднялся на крышу, служившую, как и повсюду на Востоке, террасой, и, приникнув к перилам, глянул вниз. А там, на улице, все еще бежали, шумели, суетились тысячи людей, гонимые нервным напряжением, боязнью что-то сделать не так и тем самым совершить грех, неотступными мыслями о действительно содеянных грехах, жаждой раскаяния, страстной потребностью в искуплении и прощении.
— На крышах домов в Мекке не положено появляться мужчинам, — услышал он вдруг бесстрастный голос матвафа. — Там проводят все свое время женщины, занимаясь домашними делами. Мужчина, вышедший на крышу, может быть обвинен в том, что он подглядывает за тем, что ему не позволено видеть.
Зеетцен в отчаянии отпрянул от перил…
На восьмой день месяца зу-ль-хиджжа из Мекки отправлялась огромная процессия на холм Арафат, где правоверные должны были прослушать проповедь мекканского имама и отслужить молитвы. Только посетившему этот холм давался титул "хаджи". "Арафат" значит "узнавание". По преданию, именно на этом месте встретились и узнали друг друга Адам и Ева, изгнанные из рая. С этого же холма якобы архангел Гавриил являлся пророку Мухаммеду.
Дорога к Арафату — это двенадцать миль на восток, в сторону города Эт-Таифа. Собственно, это даже не один, а два холма, нависшие один над другим. Более низкий окружен стеной, на вершину ведут выдолбленные в граните ступени. В долине у подножия Арафата полагается провести день и ночь.
Рано утром все те тысячи паломников, которые накануне в "Мекке молились, кружили вокруг Каабы, пили воду Земзема, бегали, все те тысячи людей, что кишели на улицах и в переулках, погрузили на верблюдов и ослов тюки с поклажей и устремились к Арафату. В отличие от сутолоки предыдущих дней это шествие двигалось спокойно и величественно. Зеетцен, ехавший в сопровождении проводника, успевал не только рассматривать спутников, по и тайком отмечать на бумаге все пункты по дороге.
Многотысячная человеческая масса заполняет долину. Приближаясь к холму, все молятся и кричат: "Ляббайк!", будто призывая небо в свидетели своего религиозного усердия. Лучи закатного солнца окрашивают багрянцем белые накидки пилигримов. И почти тотчас же солнечный свет сменяется пламенем костров. Люди раскидывают шатры и читают вечернюю молитву.
Зеетцен стал, как обычно, рассматривать темное небо. Глядя на звезды, он постепенно отрешался от всего земного. С детства он привык верить, что каждый человек рождается под определенной звездой, и всю жизнь вел поиски своей звезды. У нее не было названия. Там. далеко в небе, в бесконечности мироздания, она, возможно, так же одинока, как и он, и так же не знает, что ждет ее в катаклизмах вселенной. Быть может, завтра она столкнется с другим небесным светилом или упадет. Ведь есть же такое понятие "падающие звезды" — в Сирии их было множество. А вдруг его звезда уже давно погасла и только свет ее все еще летит сквозь эту черноту? Летит к людям, к нему, летит, летит, летит… Голову его заволокло туманом. Летит, летит… Он не заметил, как заснул.
Перед восходом солнца все зашевелилось, зашумело. И когда от гладкого гранита Арафата отразился солнечный луч, на вершине холма верхом на верблюде показался имам. Началась хутба — проповедь: "Во имя Аллаха милостивого, милосердпого! Клянусь горой, и книгой, начертанной на свитке развернутом, и домом посещаемым, и кровлей вознесенной, и морем вздутым… Клянусь зарею и десятью ночами, и четом и нечетом, и ночью, когда она движется…" Это длилось почти до самого вечера. Солнце палило нещадно. Бессмысленные слова застревали в ушах, но отступать было некуда — следовало пройти этот мучительный путь до конца. А вокруг, словно грозное предостережение, кое-где виднелись кучки камней, обозначающие места захоронений паломников, не доживших до завершения хаджа.