Следы ведут в пески Аравии (второе издание) — страница 53 из 74

И все же самое страшное было впереди. После окончания проповеди все паломники должны были направиться в деревню Мина для жертвоприношения. Как сказали Зеетцену, надо будет идти через Муздалифа, но он не предполагал, что Муздалифа — это узкое ущелье, в которое захотят сразу втиснуться тысячи людей, обезумевших от жары и неподвижности. Здесь, в ущелье, видимо, погибла не одна сотня людей. Паломники кричали, напирали, давили друг на друга, потому что надо было не просто пройти через ущелье, но и набрать при этом как можно больше мелких камней и завязать их в ихрам. На ночлег располагались тут же, неподалеку.

На другой день, когда вся толпа пришла в Мину, эти камни были пущены в ход. Мина состояла всего из одной улицы, на которой высились три колонны — "столбы дьявола". Мусульмане верят, что именно тут Ибрагим побил дьявола камнями. И вот теперь в ознаменование этого события каждый паломник должен бросить по семь камней в каждый столб. Зеетцен взирал на это массовое действо с изумлением. Что это — игра? Отголоски языческих обрядов? Зеетцен вспомнил, что Жан-Жак Руссо любил кидать камни в ствол дерева и загадывать: попал, — значит, повезет, не попал — сорвется. И даже более того: попал, — значит, окажусь в раю, не попал — в аду. Испытание судьбы, собственного везения. Но здесь, кажется, никто и не попадал в столб, камни летели в паломников. Зеетцен едва успевал прикрывать руками голову.

Однако и это было еще не все. Наступил ид аль-адха — праздник жертвоприношения, который отмечается в десятый день месяца зуль-хиджжа. Праздник этот явно языческого происхождения. Зеетцен же записал у себя в дневнике, что он отмечается в честь деяния Ибрагима: как раз здесь, в Мине, Ибрагим хотел принести в жертву своего сына Исмаила, не Исаака, как сказано в Библии, а именно Исмаила, от которого северные арабы ведут свой род и который был первенцем Ибрагима. На один этот день в Мину сгоняют стада со всей Аравии. Купив овцу или барашка, паломник поворачивается лицом в сторону Каабы и перерезает животному горло. Деревня превратилась в гордо выставленную напоказ бойню. Хрип, крик, блеяние тысяч овец неслись над маленькой Миной. Абдаллах ас-Суккат снял и в Мине дом — специально для того, чтобы Зеетцен смог все хорошенько рассмотреть. Но этого кровавого зрелища наш путешественник не смог выдержать. Забившись в угол, он, как затравленный зверь, только огрызался на сочувственные слова Абдаллаха.

Вернувшись в Мекку, они застали город сильно изменившимся. Повсюду еще толпился народ, но напряжение спало. Недавно еще белоснежный ихрам у всех паломников от грязи и пота превратился в темно-серый. Зато на Каабе появилось повое покрывало. Старое же разрезали на куски и продавали новоявленным хаджи. Тот, кто покупает большой дорогой кусок, может сшить себе жилет, веря при этом, что он защитит владельца от ударов. Из маленьких кусочков хаджи обычно делают закладки для Корана. Торговля идет в приглушенных тонах. А рядом наполняют сосуды водой из источника Земзем, чтобы увезти ее домой. Те, у кого сосудов нет, брызгают водой на себя или окунают в нее свои одежды.

Видя, с каким интересом наблюдает за этим процессом Зеетцен, матваф зашептал ему на ухо:

— Недавно один правоверный приехал сюда с собственным саваном. Заранее сделал! Окунул его в воду Земзема и теперь будет хранить до самой смерти. Мудро поступил. В адском огне гореть не будет, рай себе обеспечил, машалла!

За пределами Харам аш-Шерифа шла более оживленная торговля. Где скопище людей, там и торжище — так уж повелось с незапамятных времен. В дни хаджа в Мекку доставляют товары не только из всей Аравии, но, пожалуй, и со всего мусульманского Востока. Здесь продают коралловые четки и священные книги, фески и сафьян, ковры и шелка, платки и сандалии, оружие и ювелирные изделия и многое другое, чем славятся восточные ремесла, хотя в самой Мекке ремесла не развиты. Ни в городе, ни в его окрестностях воды для орошения полей и садов нет, и здесь могут произрастать лишь пальмы, колючие кустарники да дикие травы. Базар же завален прекрасными фруктами всех сортов — привозными. Торгуют в Мекке все: ученые богословы и плотники, бедные бедуины и богатые купцы, проводники и шейхи. Во время хаджа цены поднимаются неимоверно. Зеетцен видел и прямой товарообмен, когда, например, товары из Индии меняются тут же на товары из Южной Аравии или Африки. В Мекке торгуют и рабами, для чего существует специальный рынок.

В то время как одни до самозабвения усердствуют — падают, ползут, бегут, целуют камни, другие не считают за грех подороже продать, подешевле купить, а то и вовсе украсть. Близость священных мест их не смущает. Как вы помните, дорогой читатель, паломнику, облачившемуся в ихрам, запрещено убить даже насекомое. Тем не менее в Мекке нередки и убийства, и похищения людей. Да, этот мир поистине безумен перед лицом Аллаха!..

Пищу паломники готовят прямо на улицах Мекки, прокормиться тысячам людей в маленьком городе — дело не простое. И местные жители умело пользуются этим, обогащаясь на нуждах паломников. Однажды Зеетцен попробовал жареную саранчу, и ему так поправилось, что отныне он, преодолев предубеждение европейца, стал охотно питаться ею.

В редеющей толпе паломников заметнее стали выделяться бедуины, хлынувшие из пустыни на базар в Мекку. У некоторых из пих черные накидки и пунцовые вуали с прорезями для глаз.

Все процедуры, связанные с хаджем, длятся иногда до трех месяцев. Не успеет покинуть Мекку один караван, как уже прибывает новый, с очередной партией паломников, и город опять закипает страстями.

По следам Нибура

23 марта 1810 года Зеетцен вернулся в Джидду. Немного отдохнув, он начал подумывать о путешествии в Хадрамаут — область на крайнем юге Аравийского полуострова. Как раз в это время туда отправлялся большой караван ваххабитов, охраняемый сотней всадников. Узнав, что Зеетцен намерен присоединиться к этому каравану, Абдаллах сказал ему холодно:

— Ваххабиты нам ненавистны. Получишь их помощь, потеряешь наше уважение. Пойдешь с ними — паши не простят.

Пришлось Зеетцену отказаться от своей затеи и избрать путь морем. 8 апреля он прибыл в Ходейду. Здесь он нанял погонщика с верблюдом и проводника. Вместе с ним отправился и шейх Хамза. Своим необыкновенным религиозным рвением он очень замедлял движение, так как останавливался и молился не только в положенное время, но и по любому поводу.

— А почему бы вам тоже не вести путевые записки? — спросил его как-то Зеетцен. — Я слышал, что так поступают все ученые люди.

Шейху это предложение польстило, и с таким же усердием, с каким молился, он принялся записывать все, что попадалось на пути. Зеетцен просматривал записи шейха, черпал из них новые сведения, сверял со своими, хвалил его за образованность и наблюдательность. К сожалению, вскоре Хамза покинул Зеетцена.

С небольшими отклонениями Зеетцен повторял маршрут Нибура: Ходейда — Бейт-эль-Факих — Забид — Дамар — Кусма — Таиз. Уже сравнительно недалеко от Саны, в тех местах, где умер Форскол, Зеетцен попал под сильный дождь и занемог. Начался бред. В минуты просветления он с горечью думал о своей самонадеянности. Он был уверен, что предусмотрел все. Но, оказывается, природа сильнее. Никогда он не боялся болезней. Был готов перенести любые невзгоды. Впрочем, надежды он не терял и сейчас. С улыбкой вспоминал прежние приступы страха. Как славно он справился с ними! Да и вообще он молодец. Даже ваххабиты не помешали ему посетить могилу пророка. Самое трудное позади. Недомогание — это пустяки… Он старался передвигаться сам, лишь через горные реки и крутые переправы спутники переносили его на руках. И все же в селении Дуран пришлось пробыть почти месяц, чтобы окрепнуть.

Когда 2 июня 1810 года Зеетцен прибыл в Сану, он был совершенно здоров. Здесь его заподозрили в колдовстве и обвинили в том, что он во время своих непонятных странствий по земле имама ловит животных, убивает их и делает из трупов настой, которым отравляет источники. На допросе свое путешествие он объяснил стремлением к познанию, а коллекции — интересом врачевателя. Он чувствовал свою неприкосновенность в роли хаджи Мусы аль-Хакима и держался независимо. Это подействовало на обвинителей, и его отпустили с миром.

И снова он шагает по землям, описанным Нибуром. Пытается что-то уточнить, что-то добавить, найти и увидеть то, чего Нибур не нашел и не увидел. Множится количество записей, пополняются коллекции йеменских птиц, животных, насекомых, растений, горных пород. Теперь ему уже не обойтись даже двумя верблюдами.

В древности в Южной Аравии существовало химьяритское царство. Прочитав об этом у греческих историков, Зеетцен кружит здесь в поисках его следов. Он попадает в бывшую столицу царства город Зафар, что близ Ярима, и обнаруживает несколько камней с непонятной письменностью. Такие же надписи встречаются ему в Манкасе на камнях, составляющих стену мечети. Эти письменные свидетельства существования южноаравийской цивилизации он тщательно копирует, и именно они положили начало современной сабеистике.

Через Лахдж он добирается до Адена, а затем берегом моря приходит в Моху.

Стоял уже ноябрь. Жары не было. Город показался ему уютным, приветливым. Вокруг зеленели горы, сплошь покрытые рощами кофейных деревьев, море манило своей синей гладью. он снял удобный дом. Не Каир, конечно, но все равно прекрасное место, где можно наконец спокойно просмотреть все записи, разобрать коллекции, заняться почтой, подготовить отчеты и научные статьи для фон Хаммера и фон Линденау.

Дело пошло весело. Написаны и посланы статьи самого различного содержания: о флоре и фауне Аравии, об аравийских лошадях, об обнаруженных в Манкасе древних надписях, выдержки из дневников. Отправлено несколько писем. В письмах к фон Цаху — снова сомнения, наблюдения, планы. Впрочем, Зеетцен уверен, что, приняв мусульманство, он поступил правильно. 17 ноября 1810 года он писал в Германию: "Если я буду жив и здоров, то, окончив путешествие по Аравии, с величайшим рвением поспешу к конечной цели моих путешествий — в Африку, причем, полагаю, маска мусульманина сослужит мне столь же полезную службу, как и в Аравии".