Читатель помнит, сколько злоключений выпало в Мохе на долю экспедиции Нибура. Не пощадила здесь судьба и Зеетцена. Как-то, вернувшись после прогулки домой, он обнаружил, что вещи его перерыты и часть коллекций исчезла. Все попытки найти грабителей ни к чему не приводят. Кади смотрит хмуро, пожимает плечами. Хаджи Муса ищет свои банки с пауками? А может быть, это Аллах смилостивился над пауками? Они никому не нужны? Тогда, значит, уползли. Дохлые ползать не могут? Послушайте, а кому вообще нужны дохлые пауки? Или бабочки, которые не летают? Или камни, которых предостаточно в этих горах? Или птицы, — навсегда сложившие крылья, созданные для полета и превратившиеся в чучела? Зеетцен, чувствуя свое бессилие, решает как можно скорее покинуть Моху, добраться через Маскат в Басру, а оттуда плыть в Африку. По дороге можно снова побывать в Сане и подать имаму жалобу на ограбление в Мохе.
Декабрь 1811 года. Зеетцен упаковывает свои богатства. Почти все предназначено здесь для музея Готы. Только вот дневники, записи и карты брать с собой опасно. Тем более что не хватило времени на то, чтобы сделать с них копии. Поэтому все свои рукописные материалы он оставляет итальянскому купцу Мензони — теперь он за них спокоен: тот обещает переправить их в Европу. Впереди трудный путь, никем не изведанный, никем не пройденный. Зато как вырастут его коллекции! И сколько новых городов, селений, руин он обнаружит там, какие подробные карты составит! Его багаж необъятно велик, приходится нанять целый караван — семнадцать верблюдов.
В последний вечер перед отъездом из Мохи Зеетцен, как всегда, поднялся на плоскую крышу. В сухом прозрачном воздухе звезды сияли особенно ярко. "Звезда дана человеку, чтобы внушать ему уверенность в себе, чтобы беречь его, ведь ей сверху виден каждый его шаг. Где же ты, моя звезда?" — вглядывался он в сверкающий небосвод. Огненная точка вдруг прочертила небо. Звезда упала? Что вечно в необъятной вселенной? Зеетцена охватил давно забытый леденящий страх. Он вздрогнул и опустил голову…
Ксавер фон Цах, ненадолго приехавший из Милана в Готу, посетил редакцию своего бывшего альманаха. И вдали от Германии он неустанно продолжал следить за его публикациями.
Скромный кабинет Бернгардта фон Линденау был погружен в полумрак. Массивные шкафы с книгами таинственно поблескивали золотом дорогих переплетов. В углу саркастически улыбался мраморный Вольтер.
Одним из первых вопросов фон Цаха было:
— А что слышно о нашем милом путешественнике Ульрихе Зеетцене? Я давно ничего не получал от него. Последние его послания были из Мохи. Если он проник в глубь Аравийского полуострова, то нам придется ждать его прибытия в Басру.
Фон Линденау молчал.
— Он переменил маршрут? Вам что-нибудь известно? — переспросил фон Цах.
— Известно немногое, но большего, верно, никогда и не узнать, — ответил наконец фон Линденау. — Зеетцен убит через два дня после того, как покинул Моху.
— Кем? За что? — в ужасе воскликнул фон Цах.
— Если бы знать! По-видимому, он шел в Таиз.
— Пятьдесят лет назад этим же путем проходила экспедиция Нибура. Но они там умирали своей смертью.
— Зеетцен убит, — повторил фон Линденау. — Англичане из Ост-Индской компании, прибывшие вскоре в Моху, сразу услышали об этом. Я получил письмо от капитана Джеймса Бэкингема.
— Грабители? спросил фон Цах.
— Едва ли. Он побывал в куда более опасных местах, и все обошлось. Кроме того, он всегда прекрасно ладил с туземцами. Правда, караван из семнадцати верблюдов не мог не вызвать жадное любопытство.
— А зачем так много? — удивился фон Цах.
— Об этом я ничего не знаю. Быть может, он побоялся отправлять из Мохи в Готу все свои коллекции, дневники и рукописи и взял их с собой.
— Ужасная судьба, — прошептал фон Цах, и непонятно было, что он имел в виду: судьбу человека или судьбу коллекций. — Что-нибудь нашли?
— Бэкингем пишет, что ничтожно мало. Уж он бы все разыскал, была бы хоть малейшая зацепка.
— Да, Бэкингем не только моряк и путешественник. он ведь еще и журналист. Для его "Атенеума" такие материалы очень пригодились бы. Весь мир следил за путешествием нашего Ульриха, — сказал фон Цах.
— По словам бедуинов, — продолжал фоп Линденау, — всю его поклажу было велено доставить имаму. Поэтому не исключена возможность…
— Что вы такое говорите! — воскликнул фон Цах.
— Да, да, не удивляйтесь, — с грустью промолвил фон Линденау. — После Лодовико ди Вартема мало кто из европейцев рисковал посетить Мекку, а могилу пророка в Медине до Зеетцена, кажется, не видел ни один европеец. Он прислал ценнейшие описания священных городов ислама. К тому же он начертил их планы. Если это заметил хоть один человек, то судьба его была предрешена. Слухи там распространяются молниеносно. Об этом пишет и Нибур. Стоило имаму узнать, что у европейца оказались планы и рисунки их святыни, и он, вне всякого сомнения, мог распорядиться его…
— Убить?
— Возможно, отравить. Правды мы никогда не узнаем.
— Но в облике хаджи Мусы аль-Хакима он ведь, кажется, не вызывал подозрений, — возразил фон Цах.
— Думал, что не вызывает. Верил. И мы вместе с ним. Но ведь еще Нибур предупреждал его: лучше быть любопытным христианином, чем казаться искренним мусульманином.
— Лучше быть, чем казаться… — повторил фон Цах. — Да, это так всегда, везде, во всем.
Вряд ли окружающие верили в искренность его обращения в мусульманство. Более того, именно после принятия ислама он стал повсюду вызывать подозрение. Помните, едва он прибыл в Мекку, как его вызвали к эмиру ваххабитов. Зачем? Проводник не спускал с него глаз. А в Мохе перерыли все его вещи. Разве это не было плохим предзнаменованием?
Они замолчали. Им представился маленький упрямый, честолюбивый Зеетцен, его нервность, впечатлительность, навязчивое стремление после Аравии проникнуть в сердцевину Африканского континента. Кто прервал его неудержимый порыв. Кого он увидел перед смертью? О чем думал в последнюю минуту? О чем пожалел? Что вспомнил?
Узнают ли когда-нибудь потомки обо всем этом? Вряд ли. Слишком много прошло времени, слишком много утекло воды, развеялось песка. Поэтому, дорогой читатель, нам лишь остается вместе с Ксавером фон Цахом и Бернгардтом фон Линденау, вместе с европейскими учеными более позднего времени бродить по области домыслов и догадок. Конечно, караван из семнадцати верблюдов выглядел весьма соблазнительно для разбойников. А может быть, действительно Зеетцена подвел облик мусульманина? Не считая его своим, к нему уже не хотели относиться и как к гостю. К тому же в глазах окружающих он выглядел колдуном. не располагал к себе и его характер — заносчивый, угрюмый. Местные жители имели все основания недолюбливать его. Почему же имам должен был испытывать к этому чужеземцу другие чувства?.
Впоследствии возникла еще одна версия: будто бы представители некоторых европейских держав сочли Зеетцена русским шпионом и подослали к нему наемных убийц.
Через несколько лет, в феврале 1815 года, Джеймс Бэкингем произвел в Мохе тщательное расследование. В частности, у него состоялась беседа с неким доктором Айкином и агентом Ост-Индской компании Форбсом, которые видели Зеетцена за два дня до гибели. И они рассказали, что большую часть коллекций ученого забрали его проводник и переводчик. Рукописи же, оставленные Зеетценом Мензони, после смерти купца попали к какому-то индийцу — служащему Ост-Индской компании, а у него их отняли и передали самому имаму. "Я не смог узнать точных обстоятельств его гибели, — писал Бэкингем, — по не осталось больше и надежды обнаружить его драгоценные бумаги… Ясно, что они были захвачены и уничтожены".
7 декабря 1815 года, спустя целых четыре года после таинственной гибели Ульриха Зеетцена, его родные получили от фон Линденау сообщение о том, что, несмотря на все старания, не удалось обнаружить ничего из того, что несчастный путешественник оставил в Мохе, — ни его бумаг, ни 1200 пиастров, также переданных там на сохранение.
20 февраля 1816 года в немецкой прессе промелькнуло сообщение, якобы полученное из Дуйсбурга: "В Алеппо с караваном прибыла часть бумаг и имущества погибшего Ульриха Зеетцена. Они были проданы с аукциона, куплены неким англичанином и, вероятно, переданы им родственникам покойного". По-видимому, на основании этого сообщения фон Линденау писал 21 марта 1816 года, что он все еще пытается помочь семье Зеетцена получить деньги, оставленные ученым в Мохе, и бумаги, которые, по его сведениям, находятся в Англии.
Таким образом, судьба научного наследия Зеетцена оказалась не менее таинственной, чем его личная судьба. К тому времени многие рукописи Зеетцена — статьи и путевые записки — были изданы в "Ежемесячной корреспонденции" фон Цаха и фон Линденау, в "Сокровищнице Востока" фон Хаммера, в "Новом немецком Меркурии" фон Беттигера. Часть рукописных материалов была передана семьей погибшего в библиотеку герцога Гольштейн-Ольденбургского. То, что не было своевременно получено, впоследствии собиралось по листочку, как подлинная редкость. А листочки эти появлялись в самых неожиданных местах. То какая-то рукопись была продана неизвестным лицом венской Королевской библиотеке, то в Триесте обнаружили кусок дневника, то в самой Германии нашли несколько страниц из путевых записей.
Не буду утомлять вас, дорогой читатель, рассказом о том, как искали и находили коллекции и рукописи Ульриха Зеетцена, — это уже было делом других людей, не Зеетцена. Скажу лишь, что число материалов, отправленных Зеетценом с Востока, огромно. Достаточно подсчитать то, что нам известно: четыре ящика, привезенные Якобсеном из Смирны наследному принцу Готы Эмилю-Августу; шесть ящиков из Алеппо с дневниками и гербариями, пришедшие сложным путем через Кипр и Венецию; дневники и записи, отправленные из Ливана и Сирии также через Кипр и Венецию; четыре ящика из Акко, которые везли через Сицилию, Кипр и Триест; шестнадцать ящиков из Каира, в которых находились 1574 рукописи, 3536 предметов древности, восточные украшения, египетская домашняя утварь, гербарии, коллекции минералов и чучел животных, мумии, черепа, забальзамированные ибисы, мангусты, а также змеи и другие пресмыкающиеся.