Так незаметно в приятном и полезном плавании добрались до Каира. Древний город сразу же ошеломил наших путешественников неистовым шумом. Население Каира было чрезвычайно пестрым. Здесь жили арабы и турки, берберы и негры, евреи и греки, персы и копты. И все это разноязычное, многоликое население заполняло улицы, базары, кофейни, шумело, спорило, смеялось. Кричали здесь все: погонщики со своими ослами, муэдзины, призывающие на молитву, продавцы, зазывающие покупателей, и покупатели, оценивающие товар, кричали даже смиренные старцы, часами просиживающие возле кофеен.
Путешественники стремились поскорее добраться до конечной цели — Южной Аравии. Сначала они предполагали следовать из Каира в Мекку вместе с караваном паломников. Они узнали, что в четырех часах езды от Каира, у озера Биркет-эль-Хадж, которое питается водами Нила, раз в год собираются паломники перед уходом в Мекку и что туда же они возвращаются после паломничества. Но вскоре выяснилось, что европейцам сухопутный маршрут запрещен под страхом смерти. Значит, им надлежало найти такой караван, который бы следовал сушей до Суэца, с тем чтобы из Суэца до Джидды плыть морем. Для такого пути должен был собраться большой караван, и путешественникам предстояло дожидаться его несколько месяцев. Таким образом, у них оставалось немало времени, чтобы осмотреть достопримечательности Каира и его окрестностей. И не просто осмотреть, а постараться найти материал для ответов на вопросник короля.
Хавен занялся изучением местного диалекта. Бауренфейнд начал с восторгом зарисовывать лица, наряды, головные уборы, обувь, домашнюю утварь, музыкальные инструменты, не говоря уже о самом городе с его мечетями, крепостями, домами. Нибуру следовало составить план Каира, причем не только обозначить на нем мечети, улицы, дворцы, базары, кладбища, но и подробно онисать их.
Едва ли стоит, любезный читатель, утомлять вас историей Каира, о котором за два последних века столько понаписано. Но во времена Нибура о Египте южнее Александрии европейцы знали крайне недостаточно. И Нибуру в Капре удалось добиться многого. Достаточно сказать, что, когда в 1799 году в Египте высадился экспедиционный корпус генерала Бонапарта, книги Нибура с описанием его путешествия по Востоку, в частности пребывания в Каире, явились основным трудом, помогавшим французским ученым, которых Бонапарт захватил с собой, постигать тайны Египта и закладывать основы египтологии.
Вот остатки первой в Египте мечети, построенной Амром ибн аль-Асом. Сложенная из необожженного кирпича, простая по форме, она чужда роскоши культовых построек, присущей последующим векам. Нибур увидел двор, заросший травой, торчащий обломком минарет. Вокруг ползали нищие, пронзительными воплями то ли жалуясь на свою долю, то ли требуя бакшиша. Ощущение суровости и запустения не нарушали, а, быть может, даже усиливали перенесенные сюда десятки коринфских колонн римского и византийского времени.
Дома в городе были преимущественно в один этаж, и минареты, возвышаясь над ними, создавали впечатление, будто город весь состоит из одних мечетей.
Нибур не мог понять, почему ислам отказался от колоколов.
— Разве нельзя сочетать колокола с муэдзином? — рискнул он обратиться к старику арабу.
Тот посмотрел на него с презрением, но ответил:
— Колокола похожи на бубенцы, которые у нас быкам привязывают на шею.
Не выдержав искушения, европейцы отправились в каирскую баню. Снаружи она показалась им грязной и невзрачной, по зато внутри поразила чистотой и великолепием — здесь даже пол был выложен драгоценными породами мрамора. Банщиков было не меньше, чем посетителей, и каждый из них занимался своим делом: один массировал, другой вправлял суставы, третий удалял волосы при помощи какой-то мази. Все эти процедуры выглядели странно и очень напоминали пытки. Поэтому, несмотря на приставания, Нибур категорически отказался предоставить свое тело этим «костоправам».
Нибур без устали бродил по городу, вглядываясь в людей, вслушиваясь в гортанные звуки чужой речи. Уличная толпа поражала его пестротой и разнообразием: то проносили в паланкине турецкого или египетского сановника, то путь преграждали нищие, требующие подаяния. Нибур старался не шарахаться при виде сумасшедших, которыми изобиловал Каир, и больных, покрытых язвами и паршой.
Обойти Каир целиком казалось невозможным, так многочисленны были его улицы и переулки. На большинстве улиц всегда было сумрачно, они были похожи на глубокие колодцы, прикрытые к тому же ярусами домов, выступающими над нижними этажами. А переулки, разве не напоминали они узкие трещины, прорезавшие город во всех направлениях? Если путь шел в гору, то эта трещина меж домов превращалась в лестницу, такую узкую, что по ней не то что ослу, но и человеку протиснуться было трудно.
Нибура интересовало все в жизни каирцев. За словом «быт» он видел нечто более важное и широкое, то, что уже превращается в слова «быть» и «бытие». Ведь и в далекую Аравию он едет для того, чтобы не только заниматься топографической съемкой и производить астрономические измерения, по и наблюдать это самое аравийское житье-бытье. Изначалие всего везде и всегда заключено в людях, ну а уже как производное — их города и селения, дома и храмы.
Вечерами, стараясь не привлекать к себе внимания, он тихо подсаживался к каирцам, сидевшим у кофеен, и вместе с ними внимал затейливым историям об арабских героях — справедливом и бесстрашном Антаре, жестоком Захире Бейбарсе, веселом Абу-Зейде, вслушивался в пение. Поначалу оно показалось ему заунывным и непереносимым для европейского слуха, но, будучи человеком музыкальным, он попытался вникнуть в непривычный ладовый строй — арабский, турецкий, коптский. Музыкальные инструменты египтян так примитивны на вид. Вот однострунная прародительница европейской скрипки — ребаб, а вот эти палочки, кадибы, они как кастаньеты. Най, похожий на флейту, призван поддерживать вокальную мелодию.
Какие же звуки способны породить эти бесхитростные предметы в руках каирских музыкантов? Рванулась струна, затрещали палочки, затем сквозь густую сеть этих дробных слабых звуков вдруг прорвались, словно по контрасту, мощные удары, и, наконец, возник человеческий голос. Он раздавался все громче, все протяжнее, ритм и интонации все усложнялись, напряжение усиливалось, и вот Нибур, несмотря на непривычную однотонность этой музыки, весь во власти яркой, открытой и. экстатически-страстной эмоциональности. А потом глухой аккорд, внезапно наступившая тишина…
Здесь же, прямо на улице, демонстрировались танцы. Танцевали только женщины, ибо это занятие считалось недостойным мужчины. Причем оказалось, что далеко не всегда танцовщицы выступают за деньги.
Зрелища любимы арабами, издревле тяготеющими к театрализованной обрядности, к художественному исполнению народных легенд и сказаний, к театру теней и кукол. Местные базары, яркие, пестрые, многоголосые, сами по себе были зрелищем, но впечатление от него усиливалось присутствием факиров, демонстрировавших танцующих змей, или дрессировщиков, выступавших с обезьянами.
Ученые осмотрели и окрестности Каира. С сожалением они увидели, как мало осталось от Гелиополя с его достопримечательностями, о которых им приходилось немало читать и слышать. Куча камней и щебня, занесенная песком. Уцелел лишь обелиск фараона Сенусерта I.. Этому памятнику четыре тысячелетия. Конечно же, Нибур захотел определить его высоту. Но, вынув инструменты, он задумался, высчитывая, какая же примерно часть обелиска уже скрылась под землей. Эта задержка чуть не оказалась роковой. Вокруг него мгновенно собралась толпа зевак. Кто-то закричал, что вот сейчас этот колдун поднимет камень на небо и достанет из-под него драгоценный клад. Толпа начала расти. Нибур быстро записал цифру — 5 футов 7 дюймов — и пошел прочь. Возгласы разочарования и насмешки звучали ему вслед.
В деревушке Матаре, что недалеко от Гелиополя, им показали «сикомор Мириам», то есть смоковницу девы Марии, раскинувшую, по преданию, свои ветви, чтобы укрыть «святое семейство», когда оно бежало в Египет. Неподалеку находился колодец, который якобы тогда сам наполнился водой.
Каждое утро Нибур просыпался с мечтой оказаться у самых пирамид, которые были видны в Каире отовсюду; кажется, они совсем рядом, рукой подать. И вот наконец поездка в Гизу, предместье Каира, где находятся пирамиды, стала возможной. По совету европейцев, которые уже бывали в Гизе, Нибур и Форскол взяли в качестве провожатых и охраны двух бедуинов. Отправившись в путь рано утром (бедуины ехали на лошадях, а Нибур и Форскол — на ослах, так как в пределах Каира христианам ездить на лошадях было запрещено), они через несколько часов приблизились к пирамидам. Вдруг им преградил путь молодой всадник.
— Я сын шейха, — вежливо представился он. — Разрешите узнать, что вас интересует в наших краях.
— Мы бы хотели полюбоваться пирамидами, — спокойно ответил Форскол.
— Тогда я буду вас сопровождать, — сказал тот тоном, не допускающим возражений.
— Едва ли в этом есть необходимость. Мы не одни, как видите, — сказал Форскол.
Реакция «сына шейха» была неожиданной. Он с воинственным видом воткнул в землю копье — непременную принадлежность любого арабского всадника — и запретил им следовать дальше. Постепенно ситуация прояснилась. «Сын шейха» просто-напросто занимался вымогательством. Форскол с возмущением отказался платить, ибо подход к пирамидам был открыт для всех. Но Нибур сообразил, что они безоружны, а бедуины едва ли станут рисковать собой во имя спасения двух любопытных чужестранцев, и поспешил вперед. Поднявшись на ближайший холм, он крикнул, что видит крестьян, работающих в поле, и сейчас позовет их на помощь. «Сын шейха» тотчас же стал снова предупредителен и вежлив. Однако Форскол и Нибур отчасти из боязни быть ограбленными назойливым арабом, отчасти из-за того, что вся эта история испортила им настроение, повернули назад. Тогда всадник подскакал к Форсколу и сбил у него с головы тюрбан.