Следы ведут в пески Аравии (второе издание) — страница 69 из 74

Из всех городов Аравии ваххабиты подвергли Медину наибольшему разрушению. Место захоронения Мухаммеда по-прежнему было скрыто от чужих глаз завесой и непроницаемой решеткой с куфической вязью. По улицам ходили мрачные люди, разодетые словно напоказ, а на самом деле, как выяснил позже Буркгардт, бедные. Весь город показался ему чванливым, претенциозным, покрытым такой же дешевой мишурой, которая бросается в глаза на могиле пророка. "Нет, скуповаты, видно, местные власти, — подумал Буркгардт. — Не очень-то щедры и паломники. Голову не жалеют, разбивая её о камни, а кошелька лишний раз не достанут. У католиков рака для самого незначительного святого дороже и богаче гробницы их пророка!"

В окрестностях Медины живут бедуинские племена, и их нравы, их занятия определяют уклад жизни города. Никаких ремесел: бедуины их презирают. Поэтому даже для ремонта мечети приходится вызывать строителей из Капра или из Константинополя. Бедуины занимаются скотоводством и земледелием, и город существует тем, что поставляет в Янбу, Джидду и другие пункты побережья мясо, зерно, финики.

Буркгардт еще не закончил осматривать Медину, как почувствовал шум в ушах. Еле передвигая ноги, он побрел в сторону снятого им жилища. Шум в ушах нарастал, словно морской прибой или рев урагана. Он остановился. Странно, но это, оказывается, билось его сердце, шумом отдаваясь в висках. И вдруг на него обрушилась немая тишина. Что это? Может быть, уже умолкло сердце? Он ясно увидел перед собой большой нарядный зал и рухнул на землю. Очнулся он у себя в комнате на коврике. Раб укрывал его попонами, хозяйка готовила еду.

Болезнь протекала тяжело. Буркгардт редко приходил в сознание. Ему все чудился большой нарядный зал с пурпурными стенами и высокими стрельчатыми окнами. И маленький мальчик, бегущий за девочкой в белом платье. Волосы смешно прыгают у нее за спиной, мальчик смеется и пытается рукой дотянуться до пих. Кто это? Его брат Георг, а может быть, он сам? А там, впереди, женщина с самой красивой, самой доброй улыбкой на свете. Это же мама! Такая улыбка и такой нежный взгляд могут быть только у нее. Он бежит, он протягивает к ней руки… Почему же мама отвернулась от него и села за клавесин? И почему клавесин звучит так хрипло и так монотонно?..

В бреду Буркгардт что-то шептал, а раб сидел в углу и хриплым голосом тянул монотонную африканскую мелодию. Когда больной пришел в себя и сознание его прояснилось, он знаком подозвал раба и весело сказал ему:

— Парень ты хороший, но тебе бы впору за верблюдом ухаживать, а не за хозяином.

— Не обижай верблюда сравнением, — ответил тот, глядя на него простодушно и доверчиво.

— Со мной? — улыбался Буркгардт. — Не буду, не буду! Но верблюд, слава Аллаху, здоров, а хозяин твой немощен и пал духом.

Он успел еще подумать: "Не доехать мне до Египта. Умру, и пусть половина моей поклажи достанется этому доброму малому. Может быть, он и надеется на это". И снова потерял сознание.

Приступы лихорадки повторялись каждый день. Жар и озноб создавали чувство отторгнутости от людей, ввергали его в иллюзорный мир, в котором слуховые галлюцинации переплетались с живыми голосами, видения — с реальностью. Он то леденел, то покрывался испариной, то проваливался в необъятные бездны, то взлетал на вершины, его голову сжимали незримые тиски, по даже в забытьи он старался не проронить ни единого стона.

Однажды больного навестил неожиданный гость.

Мединой управлял Тусун-бей, и его придворный врач Яхья-эфенди, который некогда в Джидде выручил Буркгардта деньгами, прослышав о болезни какого-то паломника, пришел к нему. Впрочем, результат от этого визита был противоположен тому, какой следовало бы ожидать. Вместо того чтобы лечить больного, врач стал клянчить у него таблетки хинина. Добрый Буркгардт в благодарность за прежнюю услугу отдал Яхье-эфенди почти весь свой запас хинина.

Но вот наконец ему стало лучше. Он медленно набирался сил, перечитывая томик Мильтона, подаренный ему одним капитаном в Джидде, или беседуя с хозяйкой. Правда, беседы эти велись весьма оригинальным способом. Хозяйка жила этажом выше и, для того чтобы постоялец не видел ее, разговаривала с ним через отверстие в стене. Но и этого Буркгардту было достаточно, чтобы не чувствовать себя одиноким.

Спустя три месяца, 21 апреля 1815 года, он покинул злосчастную Медину. Чтобы скорее попасть в Египет, он поспешил в ближайший порт — Янбу.

Эпидемия

Буркгардт готов был отплыть из Янбу немедленно. Дел у него там не было, да и чувствовал он себя прескверно. После утомительного перехода он решил немного посидеть в кофейне, с тем чтобы оттуда отправиться в порт. Закружилась голова — это, верно, оттого, что не позволял себе в пути как следует отдыхать. А может быть, снова приступ лихорадки? Он чувствовал тяжесть во всем теле, не хотелось подниматься с места. Выпил еще чашечку кофе и сразу покрылся испари пой. Лениво и равнодушно смотрел он на прохожих. Все чем-то озабочены, спешат. Кстати, почему в городе не ощущается обычной для аравийских городов неторопливости? Мимо кофейни быстро пронесли что-то завернутое в белое. А вот еще. И еще. Ему почудились очертания головы, ног. Сомнений быть не может. Это несут покойников. Но почему? По арабским обычаям хоронят ночью, а сейчас день.

Заговорив с хозяином, Буркгардт узнал: уже недели две, как по всему побережью Красного моря свирепствует чума. Эпидемия началась в Суэце, оттуда перекинулась в Джидду, а теперь распространяется по Египту и в глубь Аравийского полуострова. По пятьдесят человек в день умирает, ночью не успевают хоронить.

"Приятные новости, нечего сказать", — с горечью усмехнулся Буркгардт и бросился в порт, решив за любые деньги купить себе место на судне. На улицах ему то и дело попадались лежащие на земле люди. Кто это? Нищие, больные, умирающие или трупы? Кое-где слышатся причитания и молитвы. А вот старик явно бьется в предсмертной агонии. Буркгардт шел как в тумане. Если ему казалось, что человеку еще можно помочь, он совал ему деньги. Самому ему хватит — лишь бы добраться до Каира.

В порту перед ним предстала страшная картина. Все суда переполнены больными. В основном это египетские солдаты, изможденные, жалкие, оборванные. Они плотными рядами лежат на палубах. Ложиться рядом с ними? Странное равнодушие вдруг охватило Буркгардта. Он вернулся в город совершенно обессиленный. Его бил озноб. Что это — остатки прежней болезни или чума? Хорошо бы добраться до какого-нибудь селения. Но сил не было вовсе. Едва передвигая ноги, он добрел до барака, куда сваливали больных, и забился в дальний угол, ожидая смерти. Так он лежал восемнадцать дней. Верный раб не отходил от него. Но смерть не пришла: он выжил. Выжил, когда все вокруг умирали.

В порту за это время ничто не изменилось, разве что больных солдат стало меньше. Буркгардту удалось договориться с капитаном самбуки, которая везла в Каир зерно, что за удвоенную плату он со своим рабом получит отдельное место на корме. Деньги внес вперед. Однако в момент посадки он обнаружил свое место занятым. И кем? Самим капитаном, который удобно устроился там вместе со своим братом и лоцманом. В довершение всего ему сообщили, что уже шестеро умирают от чумы в трюме и что больные лежат тут же, на палубе. Что делать? Бежать снова на берег? Но неизвестно, когда в Египет отправится следующее судно. Да и чем лучше на берегу? Буркгардт вместе с рабом перетаскивает на борт поклажу и сооружает из нее нечто вроде крепостной стены. 15 мая самбука отплывает по направлению к египетскому порту Кусейр.

Ни один из переездов не казался Буркгардту столь мучительным. Самбука двигалась вперед очень медленно. Ночью капитан не рисковал плыть из-за рифов, а днем отсутствие навигационных приборов не позволяло точно рассчитать курс между портами, так что приходилось становиться на якорь, когда ночь застигала судно в открытом море. Чума постепенно опустошала самбуку, почти ежедневно в море бросали трупы. Буркгардта снова начали одолевать приступы лихорадки, и он по-прежнему не мог понять, что это — возвращение старой болезни или начало чумы. Раб в каждом порту покупал барашка, здесь же, на палубе, меж тюков, варил его, поил больного хозяина бульоном, а мясо отдавал капи тану и матросам. За это они обеспечивали их всю дорогу драгоценной пресной водой.

Судно все время шло вдоль восточного берега Красного моря, и Буркгардт предпочел высадиться в Шарме, на южной оконечности Синайского полуострова. Оттуда к Каиру даже ближе, чем от Кусейра.

На берегу Буркгардт сразу же почувствовал себя лучше. Вскоре удалось присоединиться к каравану, шедшему через Суэц в Каир. Наш путешественник нанял верблюдов, и вот уже опять у него под ногами песок, а над головой чистое небо. Вместо стонов и предсмертного бреда чумных больных он слышит полюбившееся ему верблюжье чавканье да ласковое понукание проводников. К Буркгардту возвращались силы и хорошее настроение.

Лишь одно происшествие омрачило радость. Как-то раз к Буркгардту, ехавшему во главе каравана, приблизился турецкий солдат. Он схватил его верблюда за уздечку и крикнул.

— Эй ты, слезай! У меня что-то с верблюдом случилось, давай меняться!

— Зачем? — весело крикнул ему Буркгардт.

— Затем, что я своего саблей побил, а он все равно не идет. Бери его себе, а мне отдай своего.

— Саблей верблюда? — изумленно спросил Буркгардт. — В таком случае ты сам заслуживаешь порки.

Солдат выхватил пистолет и выстрелил в Буркгардта, но, к счастью, промахнулся. Буркгардт мгновенно разрядил в турка свой пистолет, постаравшись, однако, не попасть в него, и тут же прыгнул солдату на шею, придавил его коленом и отнял оружие.

— Ты что, и впрямь подохнуть захотел? — спросил он, заломив турку руку за спину.

— Я же просто так стрелял, — хрипел солдат, — хотел товарищей позвать. Больше не буду.

— То-то. Я тоже просто так стрелял. Жаль только, промахнулся, — сказал Буркгардт. Он встал, взобрался на своего верблюда и помахал турку рукой. — Да сохранит тебя Аллах и вразумит немного!