ых пшеницей, ячменем, бобами, горохом, просом. Мухаммед Али лишь за пять месяцев этого года продал Евроне полтора миллиона центнеров всякого зерна.
20 августа 1817 года Буркгардт посылает в Швейцарию чек на большую сумму и просит мать раздать деньги беднякам. "Это так ничтожно, — пишет он при этом, — что я даже не могу похвастаться тем, что сделал какое-то доброе дело, но все же если эта мелочь обратится в одежду, то она поможет многим семьям спокойнее пережить предстоящую зиму".
Салт обещает написать портрет Буркгардта, о котором давно просит в письмах мать. "Ты думаешь, я очень изменился, — пишет Буркгардт матери. — У меня только кожа потемнела, появились морщины да борода стала длиннее. Но я надеюсь, что когда сбрею бороду и сниму турецкий наряд, то буду выглядеть еще весьма презентабельно".
Он по-прежнему проявляет неустанный интерес к членам разрастающегося семейства Буркгардтов, ко всем своим невесткам, зятю и юным племянникам. Мать очень озабочена тем, что ее любимый сын остается одиноким, что он не подарит ей внуков. Вот и в последнем письме она пишет ему: "Неужели ты не встретил ни одной девушки, с которой был бы счастлив?.."
Нет, такой девушки, с которой он мог бы быть счастлив, ему встретить не довелось. Надо ответить маме. И он пишет: "Счастливый брак — это, наверно, самый прекрасный цветок, который че-
отсутствует страница
Османа, того пленного шотландца, которого Мухаммед Али обещал мне отпустить на волю, четыреста подарите моему рабу — он будет свободен — и тысячу пошлите в Швейцарию для бедняков. Мою коллекцию восточных рукописей передайте Кембриджскому университету, а европейские, книги возьмите себе. Все мои записи приведите в порядок и отправьте мистеру Гамильтону в Ассоциацию… Заверьте моих друзей в моем искреннем к ним расположении. Попросите мистера Гамильтона сообщить маме о моей смерти и сказать ей, что моя последняя мысль о ней.
Он умолк, понимая, что наступает конец. Ни одной жалобы, ни одного стона Салт от него не услышал. В последнюю минуту Буркгардт дотянулся до руки консула и слабо пожал ее.
Это случилось 17 октября 1817 года. Болезнь длилась всего пять дней.
Тело Иоганна Буркгардта было погребено на мусульманском кладбище близ городских ворот Баб-эн-Наср, в северо-восточной части Каира, со всеми почестями, положенными шейху и хаджи. В 1871 году над его могилой был воздвигнут мраморный обелиск, на котором высечена арабская надпись: "Все смертны в этом мире. Здесь покоится прах досточтимого, милостью Аллаха призванного шейха Ибрагима, сына Абдаллаха Буркгардта из Лозанны. Рожден 10 мухаррама 1199 года. Окончил свои дни в Капре 6 зу-ль-хидж-жа 1233 года. Год 1288. Велик Аллах милостивый и милосердный".
Ему было всего тридцать три года, и при его жизни ничего из написанного им не было опубликовано. Лишь в 1819 году при содействии африканской Ассоциации начали выходить на английском языке его обширные труды: "Путешествие в Нубию", "Путешествие в Аравию", "Путешествие по Сирии и Палестине", "О бедуинах и ваххабитах", "Арабские пословицы и поговорки". Почти одновременно все эти книги были изданы в Германии в переводе на немецкий язык.
"Мало кто из путешественников, — писало о нем "Германское обозрение", — был наделен такой тонкой наблюдательностью, которая является природным даром и, как всякий талант, встречается очень редко. Он обладал особым чутьем, помогавшим ему распознавать истину даже в тех случаях, когда он не мог руководствоваться личными наблюдениями… Его пытливый ум, благодаря размышлениям и научным занятиям зрелый не по возрасту, направляется прямо к цели и останавливается у нужного предела. Его всегда трезвые рассказы насыщены фактами, и тем не менее они читаются с бесконечным наслаждением. Он заставляет в них любить себя и как человека, и как ученого, и как превосходного наблюдателя".
Дорогой читатель, вы, наверное, хотите узнать, какова же была судьба патриарха европейских путешественников по Аравии Кар-стена Нибура. Странствия по Ближнему Востоку подорвали его ловек способен сорвать для собственного блага. Я сам не очень-то стремлюсь стать когда-либо отцом семейства, даже счастливым. Но когда я думаю о том, что среди многих сотен девушек и женщин, которых я видел в различных странах, едва ли найдется несколько, с которыми я мог бы жить счастливо, я и тогда не хочу играть в эту лотерею — в ней слишком мало выигрышных номеров, а проигрыш лишит меня навсегда спокойствия и довольства. Мне кажется, что турки и все восточные люди, вместе взятые, включая христиан и евреев в этих местах, много разумнее, чем мы". он задумался. Конечно, в этих местах жених не видит невесты до свершения брака, зато узнает все подробности о ее характере. Когда нет любви, вероятность ошибки меньше.
Прохладный ночной ветер залетел в комнату. С Нила донеслись заунывные звуки ребаба, страстное пение. Молодежь и здесь не скупилась на серенады. "Если бы еще эта музыка имела другой ладовый строй, я бы мог подумать, что я где-то в Швейцарии", — произнес он вслух и продолжал писать: "Ну а если бы и нашлась такая девушка, что толку? Еще неизвестно, признала ли бы она во мне сокровище, о котором мечтала. Ведь пока я один, мое плохое настроение, мое ворчание, моя мрачность портят жизнь мне одному, и я один за это расплачиваюсь".
Длительное вынужденное бездействие, одиночество, горестные мысли измучили Иоганна куда больше, чем самые большие тяготы предыдущих путешествий. Все чаще задумывался он о своей жизни, ее свершениях и неудачах. 6 июля 1817 года он написал матери: "У меня нет никаких неприятностей, я знаю, что исполняю свой долг, и радостно взираю в будущее. Я готов и к хорошему и к плохому, что бы оно ни принесло мне, но во всех случаях надеюсь достигнуть одной цели — увидеть тебя в этой или иной жизни. Поверь мне, дорогая мама, что желание увидеть тебя неизмеримо больше, чем стремление к славе, почету и признанию, а твоя похвала много дороже, чем похвала толпы. Слава, если она когда-нибудь приходит, это пустое чувство, но беззаветная любовь к матери и верность своему долгу в самых тяжелых жизненных ситуациях — это чувство, которое возвышает душу".
В Каире снова чума. Мрачные предчувствия одолевают Иоганна. Какую бы диету, какой бы режим он себе ни устанавливал, прежние болезни продолжали мучить его. В октябре 1817 года, так и не дождавшись каравана, идущего к Нигеру и Тимбукту, Буркгардт свалился с тяжелой формой дизентерии. Около его постели поочередно дежурили Генри Салт и английский врач Ричардсон. Никакие средства не помогали.
…Иоганн Буркгардт попытался ободряюще улыбнуться. Затем твердым голосом сказал консулу:
— Если я умру, вы получите у мистера Гамильтона двести пятьдесят фунтов, которые мне должна африканская Ассоциация, и две тысячи пиастров, лежащие на моем счете в банке, и разделите эти деньги следующим образом: оплатите остаток суммы, причитающейся с меня за "Мемнона", две тысячи пиастров отдайте за здоровье, и летом 1778 года он вышел в отставку и навсегда поселился в небольшом голштинском городе Мельдорфе, посвятив остаток своих дней семье и воспитанию детей. Своему сыну Бартольду, родившемуся в 1776 году, он постарался дать такое многогранное образование, которого сам добился ценой огромных усилий. Сын стал выдающимся историком, знатоком древних языков и древнего мира, финансистом, дипломатом, а о Карстене Нибуре позже в некоторых энциклопедиях напишут: "Отец знаменитого Бартольда Нибура".
В 1802 году Карстен Нибур избран членом французской Академии наук, он — член научных обществ Геттингена, Швеции, Норвегии. Один из германских государей предложил ему дворянский титул, но он от него отказался со словами:
— Это явилось бы оскорблением моего крестьянского рода, который я высоко чту. Измена своему происхождению равносильна эмиграции!
В 1808 году Нибур получил должность государственного советника.
В Мельдорфе он подружился с Генрихом Христианом Бойе, в прошлом редактором геттингенского "Альманаха", в котором печатали свои стихотворения почитатели Клопштока и поэты "Бури и натиска". В 1774 году в "Альманахе" увидели свет первые стихотворения молодого Гете. Теперь Бойе служил судьей, но издательскую деятельность продолжал. В его "Немецком музее" Карстен Нибур опубликовал несколько статей. Долгими вечерами он рассказывал Бойе о своем путешествии по Аравии, которое казалось ему теперь таким далеким. О деятельности тех, кто последовал за ним в Аравию, он читал с интересом, но без капли зависти. Впереди у него самого ничего не было, это он слишком хорошо знал. В старости он полностью ослеп. Умер Карстен Нибур 26 апреля 1815 года восьмидесяти двух лет от роду.
Три шага в неизвестное
Нибур. Зеетцен. Буркгардт. Три имени, три характера, три судьбы. И три подвига. Подвиги совершаются по-разному. Одни — на поле боя. Другие — в тиши кабинета. Третьи — на нелегкой стезе странствий.
Может быть, кому-то люди, описанные в этой книге, покажутся ничтожными островками в безбрежном море мировой науки. Шел человек рядом с ослом, смотрел по сторонам и считал шаги. Ну не жалкое ли это зрелище? А может быть, именно потому и значительны эти люди, что не были они защищены мощью государства и броней техники и ничто не поддерживало их, кроме собственного интереса и увлеченности?
Тогда, возможно, кто-то спросит: не во имя же собственного удовольствия и не для удовлетворения любопытства они жертвовали жизнью? Но кто способен определить, где кончается любопытство и начинается исследование? Они, наверное, так же соседствуют друг с другом, как удаль с подвигом.
И характеры, и импульсы к путешествию у всех троих были разные. Один сурово выполнял свой долг, не думая о славе; другой, нервный и впечатлительный, был непомерно честолюбив; третий метался в поисках своего места на земле. Но все трое были одинаково охвачены страстью наблюдать и собирать, одержимы идеей научного познания неведомых стран, все трое самоотверженно делали свою работу. Они как единое целое, ибо имя им — Путешественник. Путешественник во славу Науки.