Несколько в сторонке от сбившихся в кучку людей стоят Ветер и Сорочинский. Атаман, как всегда, в юхтевых сапогах с высокими каблуками, галифе и сером френче, в высокой смушковой папахе, которая вместе с каблуками делает его выше ростом. На левом боку атамана шашка в дорогих ножнах. Сорочинский одет попроще. На нем ботинки, черный вельветовый костюм и черная же кепка. Он и держится попроще. Атаман всякий раз старается напомнить об исключительности предстоящего событии и своей, особой, роли в этом событии. Начштаба сосредоточен и немногословен: за время службы в Красной армии и у батьки Махно ему приходилось принимать участие в делах похлеще, чем захват какой-то Сосницы, задрипанного уездного городка, в котором нет даже воинского гарнизона.
В четверть пятого где-то вдалеке слышится скрип телеги. Встречать Голубя спешат Сорочинский и еще несколько человек. Через минут десять сопровождаемая ими телега медленно спускается в ложбину. На телеге покачивается куча хвороста. В тумане она кажется неправдоподобно огромной. И такое впечатление, что вся эта громада плывет по воздуху. Кроме встречающих рядом с телегой идут еще трое незнакомых боевикам мужчин. В одном из них, высоком и плечистом, широко шагающем впереди рядом с Сорочинским, Ветер признает Голубя.
Здороваются молча, одним пожатием руки.
– Как настроение? – интересуется Голубь.
– Боевое! – поправив шашку, отвечает атаман.
– Люди все собрались?
– Одного нет. Позавчера вилами ногу пробил.
– Надо же! – хмыкает Голубь. – Впрочем, один человек погоды не делает. Знакомься, Роман Михайлович, – Голубь подводит к Ветру такого же, как и он сам, высокого дюжего мужчину с большим горбатым носом и черными, как угли, хмурыми глазами. – Атаман Жила с Хомутовских хуторов. Слыхал небось?
– Как не слыхать? – скупо усмехается Ветер, подумав: «А вот и подчиненный заявился!» – Давно хотел повидаться, да все как-то не случалось.
– Рад видеть знаменитого атамана! – сипит Жила, осторожно пожимая руку Ветра. – Мои люди – пятнадцать человек – остались в полуверсте отсюда. В этом тумане можно запросто ошибиться и своих принять за чужих.
– А это, – указывает Голубь на второго своего спутника, худощавого мужчину со шрамом через всю левую щеку, – пан Мажара, помощник атамана Жилы. Вы, пан Мажара, возвращайтесь назад и ведите ваших людей сюда. Только без шума!
Заметив в толпе старого знакомого Феодосия Березу, Голубь поднимает руку:
– Здорово, земляк! Как жизнь молодая?
– Живем – не тужим! – щерится в ответ Береза, польщенный оказанным ему вниманием.
– Ну и молодцом. Хлопцы! – обращается Голубь к глазеющим на него мужикам. – Ну-ка, скиньте этот хворост с подводы. Там для вас имеется кое-что.
Несколько наиболее шустрых молодых парней, решив, наверное, что речь идет о водке, бросаются к телеге и стаскивают с нее хворост. На дне телеги лежат три деревянных ящика: два продолговатых и один квадратный. Сгрудившиеся вокруг телеги люди с любопытством наблюдают, как Голубь с помощью топора ловко вскрывает ящики. Вместо ожидаемой водки в ящиках оказывается оружие: новенькие короткие австрийские карабины, манлихеры, и патроны к ним.
Голубь делает рукой приглашающий жест:
– Налетай, земляки! Тут на всех хватит. А свои цурпалки бросайте сюда, в подводу. С сегодняшнего дня все вы бойцы регулярной украинской повстанческой армии, и не к лицу вам теперь носить обрезы. А не сегодня завтра вы получите новенькое обмундирование.
– А как же земля? – слышится из толпы чей-то несмелый голос. – Кто урожай собирать будет?
– Земля никуда от вас не денется! – веско произносит атаман Ветер. – Для нас сейчас главное – прогнать совдеповцев и большевиков.
Боевики, побросав в телегу обрезы, разбирают карабины и набивают карманы патронами. Возбужденные, словно дети, получившие по новой игрушке, они вытирают смазку, клацают затворами, заглядывают в стволы, берут друг друга на мушку.
– С такими пукавками нам теперь сам черт не брат! – растягивает во всю ширь свой рот Муха, тешась новым карабином.
– А вот это! – Голубь поднимает над головой, чтобы всем было видно, два сверкающих никелированной поверхностью нагана. – Это именные подарки вашим славным боевым командирам атаману Ветру и начальнику штаба Сорочинскому от Бережанского губповстанкома. Прошу, панове, получите!
Ветер бережно принимает свой подарок, заглядывает зачем-то в дуло и не без удовольствия несколько раз перечитывает выгравированную на прикрепленной к рукоятке серебряной пластине надпись: «Атаману Ветру Р.М. от Бережанского губповстанкома в день освобождения Сосницы. 1 июля 1922 года». Ветер достает из кобуры свой старый наган и бросает его в подводу к обрезам, а на его место бережно вкладывает новый.
– Красивая штучка! Ничего не скажешь! – повертев в руках доставшийся ему наган, говорит Сорочинский. – Однако своей пушке, – он хлопает по оттопыривающейся поле пиджака, – я доверяю больше. Но и от подарка не отказываюсь.
Тем временем Голубь разгребает лежащую на передке подводы охапку сена и извлекает из-под нее новенький «льюис» и, как бы взвешивая его, приподнимает на вытянутых руках.
– Ну а с этой бандурой кто-нибудь из вас знаком?
– Давай ее сюда! – видя, что все молчат, отзывается Сорочинский. Он берет пулемет и любовно гладит его по стволу. – Знакомая штука! Не раз приходилось держать в руках. Лупит – будь здоров! За такой подарок не грех и спасибо сказать.
– Носи на здоровье! – усмехается Голубь. – В самый раз по тебе.
Пока боевики, обступив Сорочинского, рассматривают пулемет, Голубь берет под уздцы лошадей и отводит их вместе с телегой в сторонку. Там их принимает у него атаман Жила и отводит еще дальше. Остановив лошадей в густом кустарнике, он прикрывает обрезы сеном и возвращается назад.
Туман наверху начинает между тем редеть, поднимаясь кверху и обнажая бугры, кусты и густые придорожные заросли лопухов и крапивы. Вот-вот должно взойти солнце – еще находясь где-то там, за горизонтом, оно уже высветило край неба и выкрасило редкие кучевые облака в нежный розовый цвет.
И поднимающийся кверху туман, и застывшие на месте ватные комья облаков, и тусклые капельки росы, повисшие на кончиках листьев и травинок, – все это признаки того, что днем должен пойти дождь. Дождь, которого с таким нетерпением ждет земля, а еще больше – крестьяне. Но толпящиеся в ложбине люди не могут всего этого видеть, поскольку туман вокруг них все еще густой, да и мысли их в эти минуты заняты совсем другим…
Откуда-то сверху слышится хриплый приглушенный голос:
– Пан Голубь! Это я – Мажара. Привел наших людей.
– Хорошо! – отзывается Голубь. – Спускайтесь все сюда!
Слышится треск ломаемых веток, и в ложбине появляется десятка полтора боевиков, одетых, как и люди Ветра, кто во что горазд. И вооружены они теми же австрийскими карабинами.
Голубь смотрит на часы и поднимает руку, призывая к тишине. Сняв с головы кепку, выспренно говорит:
– Друзья мои! Мы стоим с вами на пороге великого, можно сказать, грандиозного события, которое золотыми буквами будет вписано в историю нашей славной Украины. Восстание, которое через несколько минут ураганом прокатится по всей многострадальной Украине от Херсона до Чернигова и от Проскурова до Харькова, в один миг сметет с ее священной земли всю еврейско-большевистскую нечисть и принесет всем нам долгожданную свободу. Я надеюсь, я уверен, что вы, кому выпала великая честь стать освободителями Украины, не осрамитесь в бою и будете достойны выпавшей вам чести.
Голубь умолкает и скользит взглядом по лицам слушающих его людей. Выражение большинства лиц равнодушное.
– Перед нами поставлена такая задача… – заметно сдержаннее продолжает Голубь. – Без четверти пять мы двинемся на Сосницу. Вначале будем продвигаться в полной тишине, врассыпную и без единого выстрела, чтобы не вспугнуть преждевременно врага. Сигналом к началу атаки будут две ракеты: красная и зеленая. Вот тогда можете поднимать шухер на весь уезд – атака должна быть стремительной, яростной и беспощадной. Мы свалимся на большевиков как снег на голову. Ворвавшись в Сосницу, надо первым делом захватить чеку, милицию, исполком, телефонную станцию и почту. Все это находится в центре городка – где, вы знаете получше меня, – и охраняется одним-двумя часовыми или сторожами. В центре города нас будут встречать наши люди. Вы сможете их отличать по желто-голубым лентам на груди. Они покажут вам дома, в которых проживают большевики и совдеповские работники. И последнее… – Голубь переводит дух и вглядывается в застывшие лица людей. – Весь сегодняшний день Сосница ваша! Сегодня вы ее хозяева! Все, что удастся захватить – ваше!
В отличие от предыдущих последние слова Голубя встречены радостными улыбками и одобрительным гулом.
Голубь еще раз смотрит на часы и вскидывает руку в направлении Сосницы:
– Пора… Вперед!
Все, кто находится в ложбине, дружно устремляются по ее склонам вверх. Среди первых – Сорочинский со своим «льюисом». Позади всех, наблюдая, чтобы никто не отставал, согнувшись и вытянув шею, бежит вприпрыжку Ветер. Чуть поодаль от него – Голубь.
Вскоре наиболее резвые из боевиков достигают края ложбины. И тут начинает твориться что-то непонятное. Во всяком случае, для людей Ветра. Едва кто-нибудь из них, взобравшись наверх, выныривает из тумана на свет божий, как на него тут же набрасываются если не бегущие рядом хлопцы атамана Жилы, то какие-то еще, появляющиеся неожиданно из-за кустов незнакомые люди. Они сбивают его с ног, наваливаются сверху и, не давая времени прийти в себя, запихивают в рот кляп. Затем вяжут ему руки-ноги и оттаскивают в кусты. Сами же возвращаются назад и начинают все сначала. Делается это молча, без единого слова. С теми же из боевиков, которые покрепче и оказывают сопротивление, особо не церемонятся: их успокаивают хорошим ударом кулака или рукоятки револьвера.
Такая же участь постигает и Павла Сорочинского. Не успевает он выкарабкаться из ложбины наверх, как не отстающий от него ни на шаг атаман Жила делает вдруг подножку, и начштаба со всего разбега грохается оземь. Его руки, сжимающие пулемет, оказываются прижатыми к земле тяжестью собственного тела. В ту же секунду на спине Сорочинского оказываются атаман Жила и подоспевший ему на помощь Мажара. Атаман хватает начштаба за горло и прижимает лицом к земле, а Мажара пытается запихнуть ему в рот какую-то тряпку. Обладающий воловьей силой Сорочинский, словчившись, сбрасывает с себя Жилу, а его помощника хватает зубами за руку и прокусывает до кости. От жуткой боли Мажара вскрикивает и выпускает из рук тряпку. Сорочинскому удается перевернуться на бок и освободить, наконец, из-под себя собственные руки. Он хватается за сжимающие его горло руки атамана и силится их разнять. На какое-то мгновение это ему удается. Он открывает уже рот, чтобы крикнуть, призывая на помощь своих, но в этот миг на его голову опускается со всего размаху рукоять револьвера, зажатого в здоровой руке Мажары. Из горла начштаба успевает лишь вырваться короткий сдавленный рык. Жила и Мажара торопливо оттягивают обмякшее тело в кусты.