сколько раз сам был на шаг от смерти. На войне столько ран не получил… Была бы семья, дети, внуки – им бы рассказывал. А так – кому? – Горейко умолкает и, подняв на Галича усталые глаза, тихо добавляет: – Ты женись, Санька. А то останешься когда-нибудь один как перст, а тогда хоть волком от тоски вой. Все эти высокие слова, что человек, который живет для других, всегда счастлив, конечно, хорошие. Но только в одном случае: когда ко всему прочему у этого человека есть семья. Семья есть семья, и ничто не может заменить ее. Нет семьи, нет детей – и человек начинает чувствовать себя одиноким, никому не нужным. И чем ближе к старости, тем острее это ощущение. Вот поймаем убийцу Крячко, бери отпуск и – женись! – Голос подполковника становится добродушно-суровым. – Иначе к работе не допущу. Девушка есть на примете?
– В том-то и дело, что нет…
Горейко безнадежно машет рукой – что, мол, в таком случае с тобой говорить! – и принимается за приготовление чая. Делает он это без излишней спешки, сосредоточенно, пользуясь в виде добавок только одному ему известными травами, и напоминает в такие минуты знахаря, колдующего со своими пакетиками над чудодейственным лекарством. Он и пьет чай не так, как все, а из блюдечка и обязательно вприкуску, справедливо полагая, что растворенный в чае сахар портит его вкус.
– Как чай?
– Замечательный.
Чай действительно хорош – душистый и необыкновенно вкусный, – хотя и пьет его Галич совсем по-другому: из стакана, помешивая сахар ложечкой.
– То-то же! – поднимает кверху палец Горейко. – А теперь рассказывай. Понравилось в ресторане? Девушка-то хоть красивая?
– Ресторан хороший. И готовят неплохо. Советую и вам как-нибудь зайти. А девушка – просто загляденье. И кто бы, вы думали, это мог быть? Соломко – деловод покойного Крячко.
– Ну-у? – позабыв на минуту о чае, подается вперед Горейко.
– Но пришла она на это свидание не по своей воле. Ее вынудили.
– И, конечно, она не знает – кто…
– Разумеется. Позвонил какой-то неизвестный по телефону…
И Галич в деталях пересказывает подполковнику свой разговор с Соломко. О том, что он побывал у нее на квартире и познакомился с дочкой, естественно, умолчал: всему свое время.
– Ишь до чего, наглецы, додумались: сотруднику уголовного розыска взятку предлагать! Мало того – еще и угрожать вздумали, – выслушав рассказ Галича, негодует подполковник. – Ты тоже хорош! Почему не доложил, что на тебя наехала машина?
– Думал, простая случайность…
– Он думал… – сердито бубнит Горейко. Успокоившись, наливает в опустевшие стаканы чай и продолжает: – На первый раз прощаю. А теперь прикинем, какую информацию мы можем из всего этого извлечь.
– Мы знаем, что преступник находится в городе… – начинает Галич.
– И он боится нас, чувствует себя не совсем уютно, – подхватывает подполковник. Подумав, спрашивает: – Как ты думаешь: мог всю эту затею с рестораном организовать Марченко?
– Думаю, что нет.
– Почему?
– Сомнительно, чтобы Марченко стал устраивать ужин в ресторане. Не его масштаб. Другое дело – в забегаловке. И потом… откуда у него деньги на взятку? Да еще пятнадцать тысяч!
– Деньги он мог найти в квартире Крячко. Мы же не знаем, сколько наличными держал дома этот Крячко. Прибавь к этому похищенные драгоценности. А ты не допускаешь, что Марченко, и не имея много денег, мог организовать эту встречу в ресторане? Достаточно ему было наскрести какую-нибудь сотню.
– Смысл?
– Запутать нас, направить по ложному следу. Рассуждать он мог так: а что, если я посулю им пятнадцать тысяч? О чем они, то есть мы, подумают? О том, что такую взятку может предложить кто-нибудь из людей состоятельных, у кого водятся большие деньги. А у Марченко откуда большие деньги? Ну, конечно, это не он. А чтобы в милиции окончательно поверили в мою невиновность, пущу им пыль в глаза: приглашу этого сыщика в ресторан.
– Допустим, – соглашается Галич. – А как же тогда с наездом на меня «жигулей»? Машины ведь у Марченко отродясь не было.
– Машину можно взять на время у дружков. Или попросить кого-нибудь из них сделать небольшую услугу – наехать на милиционера. И даже не на милиционера, а на одного знакомого, задолжавшего десятку.
– Версия правдоподобная, однако она не исключает другую, прямо противоположную.
– А именно?
– Марченко к убийству непричастен. Крячко прикончил совсем другой человек, который действительно имеет большие деньги. Он-то и предлагает нам взятку, ставя при этом условие, чтобы мы оставили в покое Марченко. Для чего? Для того чтобы бросить еще большую тень на Марченко и направить нас по ложному следу.
– Резонно… – соглашается после некоторого раздумья Горейко. – Однако подождем. Многое должно проясниться завтра. Ну что, еще по стаканчику?
– Спасибо, Евгений Яковлевич, больше не могу, – отказывается капитан.
– Ну что ж, нет так нет! А я, пожалуй, еще один одолею.
– Так вы говорите, он уцепился руками за стропилу, а вы грешным делом подумали, что бедолага повесился? – трясется от беззвучного смеха Улицкий, выслушав рассказ Галича о том, как был задержан Марченко. – Да-а! С этой братией не соскучишься.
Разговор происходит в кабинете следователя прокуратуры. На Улицком, как обычно, черный костюм и ослепительной белизны сорочка. И, конечно, галстук – черный с белым горошком. Можно подумать, что Александр Сергеевич собрался на торжественное собрание в городском театре по случаю какого-нибудь юбилея.
– Что верно, то верно: скучать не дают, – невесело усмехается капитан.
– Хотите послушать этого «висельника»? Я вызвал его на допрос.
– Нет. Лучше уж я займусь составлением отчетов.
– Дело хозяйское, – не настаивает Улицкий.
Марченко, сутулый и осунувшийся, с серым испитым лицом и мутным взглядом косоватых цыганских глаз, появляется в кабинете в сопровождении чрезмерно серьезного милицейского сержанта. На левой щеке задержанного видны четыре параллельные полосы запекшейся крови. Похоже, кто-то совсем недавно прошелся по щеке ногтями.
Отпустив конвоира, Улицкий предлагает Марченко сесть. Покончив с формальностями, следователь закуривает и, откинувшись на спинку массивного кресла, изучающе смотрит на Марченко. Перехватив красноречивый взгляд задержанного, молча пододвигает к нему пачку с сигаретами и спички. Марченко, закурив, торопливо и жадно затягивается, словно боясь, что сейчас у него отнимут сигарету.
– Ну что ж, рассказывайте, Юрий Петрович, – говорит наконец Улицкий. – Я вас слушаю.
– А зачем рассказывать, – пожимает плечами Марченко, – если вам и так все известно? Пишите свой протокол, а я подпишу, и дело с концом.
– Нет. Придется вам все-таки самому все рассказать.
– Ну, украл я, украл! – взрывается вдруг Марченко. – Так не у чужого ведь… Дома украл! Какое кому до этого дело?
– Ага. Значит, украли, – говорит Улицкий и наклоняет голову набок, давая понять, что он внимательно слушает. – Вы продолжайте. Только начните, пожалуйста, с самого начала… Времени у нас достаточно.
– С начала, так с начала, – покорно бубнит Марченко, но тут же, как будто муха его укусила, начинает артачиться: – Да о чем рассказывать-то? Ну, украл я у нее эти сережки и кольцо!
– У кого – у нее? – хочет уточнить Улицкий. – Может, все-таки у него?
– У кого – у него? – таращит глаза Марченко. – У нее! У жены! У Верки! У кого же еще?
– Вот теперь понятно! – бесстрастно замечает следователь. – Так и запишем: у жены. Ну и… дальше?
– А что – дальше? – вздергивает плечами Марченко. – Известно, что… загнал!
– То есть продали, – уточняет Улицкий. – Кому и за сколько?
– В скупку сдал. За сто пятьдесят рублей.
– И где же они, эти деньги? – продолжает спокойно выспрашивать следователь.
– Пропил. Где же им еще быть? – Марченко тщетно пытается изобразить на лице нечто похожее на улыбку.
– Понятно, – кивает головой Улицкий. – А позвольте полюбопытствовать: кто это оставил вам след такой приметный на щеке? На кошку вроде не похоже.
– Это? – Марченко осторожно касается рукой щеки. – Верка, конечно… Кто же еще? Мы маленько поцапались…
– За кольцо и сережки?
– Да нет же! – морщится Марченко, раздосадованный непонятливостью следователя. – Я попросил пятерку, а она…
– Значит, во время ссоры жена еще не знала, что вы украли у нее кольцо и серьги? Верно я вас понял?
– Да, не знала.
«Странно», – думает Улицкий.
А ведь действительно странно: жена Марченко ни разу никому словом не обмолвилась о пропаже своих драгоценностей, а сам Марченко только и знает, что талдычит об этом.
– А что тут такого? – словно угадав сомнения следователя, щерится Марченко. – Она думала, что я никогда не найду ее тайник. А я давно уже заприметил его. Пока она бегала на кухню за совком, я схватил золотишко и…
– А совок-то ей зачем понадобился? – с преувеличенной серьезностью интересуется следователь.
– Убить меня хотела, – неохотно объясняет Марченко. – Убью к чертовой матери, кричит, и будь что будет…
– Надо же! – сочувственно качает головой Улицкий. – Такая вредная жена!
– Еще какая вредная! – не уловив иронии в голосе следователя, переходит на доверительный тон Марченко. – Самая настоящая пила. Только и знает: «Вина не пей! С друзьями не встречайся! Подумай о детях! Смотри, как другие живут! Когда возьмешься за ум?»
– От души вам сочувствую! – и глазом не моргнув, говорит Улицкий. – Мы еще поговорим с вами на эту тему. А сейчас – о деле. И куда вы, взяв золото, направили свои стопы?
– Какие стопы? А-а… стопы. К корешу одному.
– К Хорькову?
– К нему самому. Хорек – парень надежный, выручит всегда.
– Разумеется, – не перечит следователь и, минуту помолчав, продолжает: – Юрий Петрович, в своем рассказе вы упустили одну существенную деталь.
– Какую? – настораживается Марченко.
– Вы забыли рассказать, что в тот вечер заходили еще к своему соседу по площадке Крячко и пробыли у него по крайней мере пять минут.