Галич, отвернувшись к окну, делает вид, что не замечает Марченко. Зато тот узнает здоровилу-оперативника, который задержал его на Тупиковой, и от этого ему становится немного не по себе. Правда, ненадолго. Услышав слова следователя, обращенные к конвоиру, Марченко сперва удивляется столь быстрому освобождению, затем веселеет, и от неприятных воспоминаний не остается и следа.
– Гражданин Марченко, – говорит Улицкий, глядя мимо переминающегося с ноги на ногу мужчины, – вы освобождаетесь из-под стражи. Однако до тех пор, пока не будет закончено дело об убийстве Крячко, вам запрещается покидать пределы Бережанска. Подпишите вот подписку о невыезде.
Трясущейся рукой Марченко ставит свою подпись на пододвинутом к нему листе бумаги и нетерпеливо спрашивает:
– Я могу идти?
– Александр Иванович, – оставив без ответа вопрос Марченко, обращается следователь к продолжающему смотреть в окно Галичу, – вы, помнится, хотели поговорить с Марченко с глазу на глаз?
– Да, – оборачивается капитан. – Всего лишь несколько слов.
– Хорошо. В таком случае я оставляю вас наедине, – говорит Улицкий, направляясь к двери.
Проводив взглядом следователя, Галич поворачивается к Марченко.
– Как жить-то собираемся дальше, Марченко?
– А как я должен жить? – хмыкает Марченко. – Как жил, так и буду жить. А вам-то какое дело до моей жизни?
– Я был у вас вчера дома, – тем же ровным голосом продолжает капитан. – У Вити постоянные головные боли. От недоедания… А самая меньшенькая, Зина, все время плачет. Тоже не от сытости, надо полагать. Дома хоть шаром покати. Жена ходила к соседям одалживать хлеб. А вы, Марченко, и дальше собираетесь жить, как жили…
– Я не заставлял ее рожать столько! – огрызается Марченко.
– Но ведь это ваши дети, Марченко, – рассудительно произносит Галич. Внешне он по-прежнему спокоен. – Все они, думается, появились на свет в результате ваших стараний.
– Ну и что? – криво усмехается Марченко. – Какое мне до них дело? Она же выгнала меня из дому! Пусть и изворачивается сама. А я теперь вольный казак – что хочу, то и делаю.
Галич встает и, подойдя к Марченко вплотную, говорит:
– А может, «казак лихой, орел степной»?
– Может, и лихой! Какое кому дело? – нагло ухмыляется Марченко. Он хочет сказать что-то еще, но Галич своей широкой клешней хватает его за лацканы пиджака, притягивает к себе и, оторвав от пола, медленно поднимает кверху. Приблизив таким манером лицо Марченко к своему, тихо с расстановкой говорит:
– Слушай меня внимательно, «орел степной». Если ты хоть раз еще возьмешь в рот спиртное, если ты в течение недели не устроишься на работу, задавлю тебя вот этими своими руками. А вздумаешь скрыться, я тебя из-под земли достану. И никто никогда не узнает, куда ты пропал.
Стараясь освободиться, Марченко несколько раз дергается, но, поняв, что его потуги напрасны, перестает сопротивляться. Лишь дико вращает глазами и хрипит от нехватки воздуха. Наконец Галич разжимает руку. Марченко мешком шмякается на пол и, широко раскрыв рот, судорожно хватает воздух. Когда он приходит в себя, Галич, как и прежде, тихо и внятно говорит:
– Имей в виду, Марченко: ровно через две недели я буду у тебя дома. И не приведи господь, если ты меня ослушаешься! Ты все понял? Повторять не надо?
– П-понял, – всхлипывает, держась за шею, Марченко. – Я… все понял. Только… она же не пустит меня.
– Знать ничего не знаю! – твердо чеканит капитан. – Ползай на коленях, целуй ноги, делай, что хочешь, но помни: через две недели я буду у тебя. А теперь проваливай!
Когда Улицкий возвращается в свой кабинет, Галич сидит на прежнем месте и по-прежнему смотрит в окно. Вначале следователю кажется, что капитан не только не вставал со своего стула, но и вообще не разговаривал с Марченко. И только присмотревшись внимательнее, он догадывается, что это не так. Лицо Галича покрыто непривычной для него бледностью, скулы резко заострились, губы плотно сжаты. Таким Улицкий видит его впервые.
Третьи сутки, днем и ночью, сменяя друг друга, Галич, Сванадзе и Роюк толкутся на железнодорожной станции, встречая и провожая пассажирские поезда. Собственно, их интересуют не столько поезда, сколько вагоны-рестораны этих поездов. И вот наконец долгожданная удача.
…Поздно вечером скорый поезд Одесса – Ленинград плавно останавливается у перрона Бережанского вокзала. Двери вагонов открываются и на перрон высыпают пассажиры. Слышатся радостные возгласы, звонкие поцелуи. Здесь же, у вагонов, мешая выходящим, в окружении чемоданов и сумок толпятся пассажиры, ожидающие посадки.
Лавируя между людьми и чемоданами, Галич спешит к середине поезда, где должен находиться вагон-ресторан. Его обгоняет, распугивая людей визгливым сигналом, электрокар с прицепом, на котором горками лежат посылки и мешки с письмами. Следом за электрокаром лихо катит грузовой мотороллер. В его кузове четыре ящика и каждый из них накрыт мешковиной. Судя по бугрящейся мешковине и мелодичному звону, в ящиках бутылки.
«Это то, что мне нужно», – думает капитан и прибавляет ходу. Мотороллер останавливается подле вагона-ресторана, и его водитель, молодой мужчина в потертой кожаной куртке, наскоро поздоровавшись за руку с показавшимся в двери носатым мужчиной, принимается спешно сгружать свой товар. Он подает ящики в тамбур, там их подхватывает, как его успел уже окрестить капитан, Носатый и относит в глубь вагона.
Подстегиваемый профессиональным любопытством, Галич начинает лихорадочно соображать, как бы ему, не вызывая подозрений, сдернуть с какого-нибудь ящика мешковину и увидеть, какой такой секретный груз под ней спрятан. На помощь приходит сам водитель мотороллера. Резко потянув один из ящиков, он неосторожным движением стягивает мешковину с соседнего, но тут же набрасывает ее обратно. И все же Галич успевает разглядеть на больших семисотграммовых бутылках красочные наклейки «Искристого», производимого Бережанским винзаводом.
«Так вот куда сплавляет неучтенное вино уважаемый товарищ Бондарчук! – задумывается, отойдя в сторонку, Галич. – Что ж, это уже открытие. Только какой мне от него прок? Разве что подброшу работенку ребятам их ОБХСС? А впрочем, давай-ка, Галич, пораскинем малость мозгами. Вспомни-ка: директор винзавода Бондарук Алексей Дмитриевич и директор ресторана “Золотой колос” Бондарук Елена Корнеевна с некоторых пор вроде как супруги. Почему в таком случае, когда директор винзавода Бондарук сбывает через этот вагон-ресторан излишки вина, его жена, директор ресторана Бондарук не может через этот же вагон-ресторан получать дефицитный французский коньяк, скажем, из Ленинграда или Одессы, где он наверняка бывает? Может? Вполне может! Ну а коль так, то вперед, Галич, за орденами! Только не торопись, будь поспокойнее».
Дождавшись, когда водитель мотороллера, выгрузив свой товар, отъедет, капитан поднимается в вагон. В полутемном тамбуре он видит Носатого. Склонившись над ящиками и что-то бормоча под нос, он пересчитывает бутылки с «Искристым». Галич осторожно трогает его за плечо.
– Ну что там еще? – не оборачиваясь, раздраженно спрашивает Носатый. Видимо, он принял Галича за возвратившегося зачем-то водителя мотороллера.
– Друг, можно на минуту? – отзывается капитан. – Дело у меня к тебе…
Услышав незнакомый голос, Носатый резко оборачивается.
– Почему здесь посторонние? Кто впустил? Сейчас же…
– Чего расшумелся? – перебив Носатого, обиженно ворчит Галич. – Можно подумать, что я у тебя кошелек с деньгами вытащил из кармана. Я же к тебе, как к человеку… Дело, говорю, есть…
С виду Носатому – не больше тридцати пяти. Потому-то и обращается к нему Галич на «ты». Так естественнее – люди, ищущие в такое время выпивку, особой воспитанностью, как правило, не отличаются.
Носатый меряет непрошеного гостя подозрительным взглядом и грозно спрашивает:
– Чего надо?
– Слушай, будь другом, выручи! – наклонившись к уху Носатого, горячо шепчет Галич. – Понимаешь… вот так бутылка нужна! В долгу не останусь.
– Носит вас тут леший по ночам! Работать только мешаете! – ворчит Носатый. Он достает из ящика бутылку «Искристого» и протягивает ее Галичу. – Пойдет? Гони чирик и чеши отсюда!
«Хорошенькое дело! – успевает подумать капитан. – Вино стоит шесть тридцать, а этот жук сбывает его по десятке».
– Слушай! – укоризненно смотрит на Носатого Галич. – Неужели я похож на человека, который станет пить эту бурду? Ты дай мне что-нибудь такое… понимаешь… «Камю», например, или… «Наполеончика». Сотню выкладываю без всяких!
– Так бы сразу и сказал! – в голосе Носатого появляются уважительные нотки. И все же он выразительно разводит руками и не без сожаления – причиной которого является, по всей видимости, упомянутая сотня, говорит: – Только вот… нету сегодня ничегошеньки. Не успел прихватить.
– Жа-аль! – огорченно вздыхает Галич. – Лучший друг, понимаешь, приехал – только что встретил, – хотелось так угостить, чтобы надолго запомнил нашу встречу… Денег полон карман, а стоящей выпивки хрен найдешь. Вот жизнь пошла!
Старания капитана не пропадают даром. Носатый чешет затылок и, прикинув что-то в уме, советует:
– Ты вот что… Пока еще есть время, бери такси и гони в ресторан «Золотой колос». В прошлый раз я привез им из Одессы ящик «Наполеона». Может, осталось что-нибудь… Спросишь Игоря. Он экспедитором там.
– Спасибо, друг, за совет! – благодарит Носатого Галич и идет к выходу.
В отличие от остальных шести бережанских ресторанов, обосновавшихся в самых людных местах города, «Золотой колос» приютился на окраине, в тихом укромном местечке на берегу сонной Луговицы. Вывеска этого ресторана более чем скромная, его окна по вечерам плотно занавешены тяжелыми гардинами, там не слышен грохот и визг современной музыки. Оркестр в «Золотом колосе», конечно, есть. И не плохой. Но играет он музыку тихую и мелодичную, располагающую к неторопливой приятной беседе. И тем не менее, несмотря на столь неудачное «географическое» расположение ресторана и некоторую старомодность, его коллектив из квартала в квартал перевыполняет план, получая за это премии и переходящие Красные знамена, а портрет директора Бондарук Елены Корнеевны вот уже пятый год не покидает городской Доски почета. И все потому, что этот ресторан из-за его неприметности и уединенности облюбовала местная элита, начиная от экспедиторов и завбазами и кончая ответственными работниками обкома и облисполкома.