Я никогда прежде не встречал людей вроде мамы и папы Алисии, пока не стал встречаться с ней, и сначала мне показалось, что они ужас какие крутые — я даже помню, что хотел бы, чтобы мои мама с папой были вроде них. Папе Алисии было лет пятьдесят, и он слушал хип-хоп. Он не очень его любил, я чувствовал это, но решил, что должен с этим познакомиться, и его не смущал язык и агрессивность этих песен. У него были седые волосы, которые мама Алисии по его просьбе подбривала сзади, а еще он носил в волосах заколку. Он преподавал в колледже литературу, а она преподавала драматическое искусство, еще до работы в муниципальном совете. Или она учила учить драматическому искусству — так будет поточнее. Она ходила во множество разных школ и инструктировала учителей. У них было все в порядке, думаю, у Роберта и Андреа, и они сначала были очень дружелюбны. Они явно думали, что я тупой. Они говорили немного и старались обращаться со мной так, будто не замечали моей безмозглости. Но я могу сказать определенно: они так считали. Я бы не спорил с этим, но Алисии я умнее. Я не рисуюсь и не задаюсь; я просто знаю, что это так. Когда мы смотрели фильм, она его не понимала, и не могла взять в толк, почему все так смеются над «Симпсонами», еще мне приходилось помогать ей по математике. А ее родители помогали ей по английскому. Они все еще думали, что она собирается в колледж и что ее разговоры о модельном бизнесе — это все так, кратковременный тинейджерский бунт. Она казалась им гениальной, а я — этаким бледненьким обалдуем, с которым она путается. Они вели себя так, будто я был Райаном Бриггсом или кем-то вроде него, но публично никогда не выражали своего неодобрения, потому что у людей вроде них это не принято.
И за этим семейным обедом, на который я был приглашен, потому что практически член семьи, я сидел, обдумывая свои дела, когда ее отец спросил меня, что я собираюсь делать после школы.
— Не всем быть учеными, Роберт, — быстро подсказала мать Алисии.
Видите как? Она хотела меня защитить, но сделала вот что — попыталась оградить меня от вопроса о моем будущем. Я что хочу сказать: все ведь что-то делают после школы, правда? Даже если ты всю оставшуюся жизнь сидишь дома и смотришь дневные программы по телику, это тоже какое ни есть, а будущее. Но это и было их отношение ко мне — не упоминать про будущее, потому что у меня его нет. И все делали вид, что это нормально — не иметь будущего. Именно это и сказала мама Алисии: не у всех есть будущее.
— Я знаю, что не всем быть учеными, — согласился Роберт. — Я просто хотел спросить его, кем он хочет быть.
— Он хочет изучать в колледже живопись и дизайн, — вставила Алисия.
— У тебя художественные способности, Сэм? — спросила ее мама.
— Ну да, ничего. Я только побаиваюсь, что там, в колледже, надо писать сочинения и все такое.
— А у тебя плохо с английским?
— На письме. И в устной речи. Остальное нормально.
Это восприняли как шутку.
— Надо только верить в себя, — сказала ее мама. — У тебя нет преимуществ, которые есть у многих других.
Я не знал, что на это ответить. У меня есть собственная комната, мама, которая работает, любит читать и следит, чтобы я делал домашние задания... Честно говоря, я не знаю, какие еще у меня могли быть преимущества. Даже то, что мой папа не живет с нами, — хорошо, потому что у него-то совсем нет никакого образования. Я не хочу сказать, что он заставил бы меня бросить учиться, но... А может, и заставил бы. Они с мамой вечно из-за этого ругались. Она рвалась в колледж, а он — водопроводчик, и он всегда старался заработать побольше деньжат, и это изначально стояло между ними, потому что мама постоянно чувствовала, что у него комплексы, из-за того что он ниже нее на социальной лестнице, и потому он внушал ей, что повышать квалификацию — пустая трата времени. С точки зрения родителей Алисии, ты плохой человек, если не учишься и не читаешь. А с точки зрения моего папы, наоборот, ты дурной человек, если делаешь это. Бред какой-то, да? Не чтение и тому подобные вещи делают тебя хорошим или плохим. Если ты грабишь, убиваешь, насилуешь, сидишь на игле — ты плохой. А не из-за книг. Не знаю, почему они все так из-за этого суетятся.
— Думаю, Сэм шутит, мама, — сказала Алисия. — Говорит он замечательно.
Мне это не показалось, впрочем, особенно убедительным. Они ведь слышали, как я говорю. Они могли составить собственное мнение. Мы, конечно, не беседовали о скейтинге, о том, как я катаюсь, — они же этого никогда не видели. Если бы они изъявили желание, чтобы им рассказали об этом, я бы мог, хотя было бы трудновато.
— Нет, он хорошо говорит, — сказала ее мама. — Но иногда, если ты не... Если у тебя нет...
Алисия рассмеялась.
— Продолжай, мама. Закончи фразу так, чтобы не окатить Сэма помоями с головы до пят.
— Он знает, что я имею в виду! — возмутилась та.
Да, я знал. Но это не значит, что мне это понравилось.
Но ее брат, Рич, был мне симпатичен. И не думал, что он мне внушит доверие, потому что играл на скрипке, а ребята, пиликающие на скрипочке, всегда ботаники из ботаников. Но он не был похож на ботаника. Он носил очки, но они были клевые, и любил посмеяться. Я бы сказал, если подумать, что я был ему по душе. Ну, во всяком случае, тогда. Как сейчас — не могу знать точно. Разница есть, правда? Думаю, он не вкладывал в это особой страсти. Не то чтобы я нравился ему потому, что у него не было других друзей. Я ему нравился потому, что был нормальным парнем, и оттого, я думаю, что у него было не так много знакомых, которые не были бы ботаниками и не играли бы на скрипке.
После обеда мы с Алисией и Ричем пошли к ней в комнату, поставили CD, мы с ней сели на кровать, а он на пол.
— Добро пожаловать в нашу семейку, — сказал Рич.
— Не говори так, — упрекнула Алисия. — А то я больше его никогда не увижу.
— Не все так плохо, — ответил я. Но все было именно так плохо. И если быть честным, вовсе не родители Алисии действовали мне на нервы. Когда я вышел из их дома, я не знал, вернусь ли сюда еще когда-нибудь.
В конце концов я пошел в чашку и возился там со своим бордом. Тот, кто изобрел катальную доску, — гений, так я думаю. В Лондоне можно всяким спортом заниматься. Там и лужайки есть, чтобы в футбол играть или в гольф. Но ты занимаешься этим спортом вопреки тому, что живешь в большом городе, потому что лучше было бы, если бы ты жил где-нибудь в деревне или вообще в каком-нибудь месте вроде Австралии. Но скейтингом ты занимаешься именно потому, что живешь в городе. Для него нужно столько асфальта, бетона, скамеек, заграждений, перил лестниц, сколько есть только в городах. И когда мир будет окончательно замощен, из всех атлетов останемся только мы, и по всему миру будут стоять статуи Тони Хоука, а на Олимпийских играх будет миллион соревнований по скейтингу, и люди по-настоящему смогут их посмотреть. По крайней мере, я приду и посмотрю. Я спустился по пандусу для инвалидных колясок, который идет от задних дверей и тянется за угол, выделывая фокусы — ничего особенного, обычные флипы. И я думал про Алисию и ее семью и понял, что собираюсь поговорить с ней о том, что не надо нам больше встречаться так часто, а может, и вообще больше видеться не надо.
Странно в самом деле. Если бы мне тогда, впервые в гостях, сказали, что я буду встречаться с Алисией, и что мы с ней будем спать, и что потом она мне надоест... Ну, я бы этого не понял. Это бы не имело для меня никакого смысла. Когда у вас еще никогда не было секса, вы не можете даже вообразить, откуда он возьмется, и уж конечно не можете представить себе, что вы бросите того, с кем у вас это было. Как это может произойти? Прекрасная девушка желает спать с вами — а она вам надоела? Может такое быть?
А я скажу вам, хотите верьте, хотите нет, секс — как все остальные клевые вещи: если они у вас есть, вы уже не так о них заботитесь. Это с вами, это здорово и все такое, но это не делает вас счастливым настолько, чтобы остальное пустить на самотек. Если регулярный секс — это значит постоянно выслушивать снобистские замечания папы и мамы Алисии, и забросить скейтинг, и не общаться с друзьями, не знаю, так ли уж вам этого захочется. Я хотел, чтобы девушка со мной спала, но я и жизни хотел. Я не знал — и сейчас не представляю, — удается ли другим людям с этим справиться. Моим родителям не удалось. Алисия, если говорить всерьез, была моей первой девушкой, и с нами это тоже случилось. Выглядит так, будто я слишком рвался переспать с кем-нибудь, что чересчур много за это отдал. Типа, ладно, сказал я Алисии, если ты мне дашь, я заброшу скейтинг, друзей, школу и маму (потому что я ее отчасти забросил — можно так сказать). Да. И если твои папа с мамой будут разговаривать со мной так, будто я безнадежный идиот, то пусть. Давай... раздевайся! И тут я начинаю понимать, что просчитался и заплатил многовато.
Когда я пришел домой, мама сидела на кухне с тем мужиком из пиццерии. Я его сразу узнал, но не мог понять, что он здесь делает. Я не понял и того, почему он отпустил мамину руку, едва я вошел.
— Сэм, ты помнишь Марка?
— Да-да, — сказал я.
— Он зашел... — Но она не могла придумать причины, по которой он зашел, и сказала просто: — Он зашел на чашку чая.
— Хорошо. — Думаю, что я скорее всего сказал это таким тоном, который значит: «И что?»
— Мы с Марком работали вместе, — сказала мама. — А после того как мы столкнулись в пиццерии, он позвонил мне на работу.
Окейно, подумал я. Зачем? Хотя я на самом-то деле знал зачем.
— Где был, Сэм? — спросил Марк вполне дружелюбно. Эдакий Дядя Марк.
— На скейтинге.
— Скейтинг? На коньках катался? Разве здесь поблизости есть каток?
Мама поймала мой взгляд, и мы оба рассмеялись, потому что она знала, что я терпеть не могу, когда мой скейтинг путают с другим скейтингом. («Почему ты не говоришь, что ты скейтбордист? И что был на скейтбординге? — всегда спрашивает она. — Что с тобой случится, если ты сделаешь это? Тебя арестует полиция за то, что ты недостаточно крутой?» И всякий раз, когда она произносила это «скейтбординг», оно звучало неприятно для моего уха; а она считает, что я сам виноват, если меня не понимают.)