тучать в ее дверь.
— Извини, Кроль. Я просто думаю, что лучше мне проделать все это самому.
— Ага. Ты прав. Я все равно не понимал, что это мы делаем.
И он отправился своей дорогой.
Когда Кроль ушел, я изменил тактику. Я переместился на другую сторону фонарного столба и прижался к ней всем телом. Теперь я хорошо просматривался из окна их гостиной, и если бы там кто-то был или захотел бы выйти и поговорить со мной, у него появилась такая возможность. Итак, вторая фаза моего плана подошла к концу, оставалась третья фаза — однако я побрел к автобусной остановке. Я провел остаток дня за просмотром передач судьи Джуди и «Дела и безделья», за поеданием всякого пищевого мусора, за который заплатил из денег, предназначавшихся на обустройство в Гастингсе. Хорошо все-таки у себя дома. Я сберег остаток от сорока фунтов, и теперь смогу, когда хочу, покупать себе чипсы.
Как раз к тому моменту, когда мама пришла с работы, я понял, что таращиться на окна Алисии, прислонясь к фонарному столбу, явно недостаточно. Надо постучать в ее дверь и спросить, беременна ли она, и как она поживает, и как ее родители. И таким образом вступить в следующую стадию моей жизни.
Но я этого все еще опасался. Я видел, на что эта следующая стадия похожа, и мне она совсем не понравилась. Если я буду сидеть дома и пялиться в телик, эта новая жизнь никогда не наступит.
9
Пару дней так и было, и я чувствовал себя могучим волшебником. Я сумел остановить время! Сначала я был осторожен: не выходил из дому, не подходил к телефону и сам никому особенно не звонил. Я сказал маме, что прихватил в том поганом отеле какой-то вирус и немного покашливаю, и она разрешила мне не ходить в школу. Я ел тосты и придумывал новую футболку для Тони Хоука. После своего возвращения я с ним еще не говорил. Я был на него несколько обижен. Я не хотел возвращаться туда, куда он послал меня после последней нашей беседы.
На третий день в дверь позвонили, и я открыл. Мама иногда покупает разные разности на Amazon, и, поскольку это Интернет-магазин, нам приходится или по субботам ходить на склад, или ждать посыльного оттуда.
Но это не был посыльный. Это была Алисия.
— Привет, — сказала она.
А потом она начала плакать. Я ничего не мог с этим поделать. Я не ответил на приветствие, не предложил ей войти, даже не прикоснулся к ней. Я думал о телефоне, лежащем на дне моря, и о том, как все происходящее напоминает мне SMS-ки, поступающие одна за другой.
В конце концов я очнулся. Я затянул ее в квартиру, посадил за кухонный стол, спросил, не хочет ли она чая. Она кивнула, все еще плача.
— Извини, — сказал я.
— Ты меня ненавидишь?
— Нет, — ответил я. — Нет, ну что ты! За что мне тебя ненавидеть?
— Куда ты уехал?
— В Гастингс.
— Почему ты не звонил мне?
— Я зашвырнул телефон на дно моря.
— Хочешь узнать результаты теста?
— Думаю, что и сам могу догадаться.
И даже сейчас, после того, как я сказал это, под ее плач, после того, как Алисия пришла ко мне домой, после того, как миллион разных знамений уже оповестил меня о дурных новостях, — даже после всего этого мое сердце не стало биться чаще. Потому что все равно оставался один шанс из триллиона, что она ответит мне: «А вот и нет» или «Нет, ничего не было». Еще не все было потеряно. Откуда мне знать, что она огорчена не нашим расставанием, не какой-нибудь ссорой своих родителей, а может, ее обидел какой-нибудь новый парень? Могло быть все что угодно.
Но Алисия кивнула.
— Твои родители убьют меня?
— Господи, я же им ничего не сказала, надеясь, что мы с тобой сделаем это вместе.
Я молчал. Отлично. Я провел в Гастингсе одну ночь, однако, пока был там, здесь ничего не изменилось. А ведь я отчасти потому и сбежал: боялся, что что-то начнет происходить. Например, что моя мама нечто узнает от родителей Алисии и расстроится. Но она вместо этого беспокоилась обо мне и потом простила меня. Мне захотелось обратно в Гастингс. Я ошибся, считая, что работа на мистера Брэди — это намного хуже, чем завести ребенка. Если мы родим ребенка, это убьет и мою маму, и маму Алисии, а все то, что можно обнаружить под кроватью мистера Брэди, не так ужасно, как это.
— Что же ты собираешься делать? — спросил я.
Она немного помолчала.
— Можешь сделать мне одолжение? — спросила она. — Когда ведем речь об этом, можешь ты говорить «мы»?
Я не понял, о чем она, и это, очевидно, было написано у меня на лице.
— Ты говоришь: «Что ты собираешься делать?», а надо: «Что мы будем делать?»
— Да. Извини.
— Ладно, я об этом подумала. То, что мы расстались, уже неважно, потому что это и твой ребенок, так?
— Да, наверное. Если ты так говоришь...
Практически в каждом фильме, который показывают по телику, мужики в таких ситуациях говорят что-нибудь в этом роде. Я даже не имел в виду ничего такого. Я просто выразился так, как и вы сказали бы.
— Я знала, что ты будешь... так вот.
— Как так?
— Я предполагала, что ты попытаешься увильнуть. Парни всегда так делают.
— Всегда? И сколько раз ты бывала в таких ситуациях?
— Пошел ты!
— Сама пошла! — по-идиотски ответил я.
Чайник закипел. Налить воду, положить пакетики, нацедить молока, расставить чашки — все это заняло немало времени.
Прежде чем пересказывать наш разговор, я должен остановиться и объяснить вот что: сейчас мне восемнадцать. А тогда, когда состоялся этот разговор, мне было шестнадцать. Так что это было только два года назад, а как будто десять лет прошло. Кажется, что куча всего случилась с той поры, но это и потому, что юноше, разговаривавшему с Алисией в тот день... едва исполнилось шестнадцать. Он был на два года моложе человека, который сейчас беседует с вами. У меня такое чувство, что тому мальчику тогда было восемь или девять лет от роду. Ему было плохо, хотелось расплакаться. Голос его дрожал всякий раз, когда он пытался что-то произнести. Ему хотелось к маме, но он опасался, что мама нечто узнает.
— Извини, — сказал я. Алисия уже перестала рыдать, но сейчас снова расплакалась, и я вынужден был хоть что-то сказать.
— Не очень-то хорошее начало, правда? — выговорила Алисия.
Я покачал головой, но от слова «начало» мне стало еще хуже. Она была права, конечно. Это было начало. Я хотел, чтобы ничего хуже того, что случилось, не происходило бы, и чтобы это кончилось, и не начиналось.
— Я собираюсь сохранить ребенка, — сказала она.
Я отчасти знал это, потому что провел ночь и день в будущем, так что забавно было услышать об этом в качестве новости. По правде сказать, я и забыл, что здесь возможен некий выбор.
— Ну, — сказал я, — и куда же делись «мы»?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты недавно сказала, что я должен говорить о том, что мы будем делать. А теперь ты говоришь о том, что ты намерена делать.
— Это же совсем другое, правда?
— Почему?
— Потому. Пока ребенок здесь, это мое тело. Когда он выйдет наружу, это будет наш ребенок.
Что-то в ее словах показалось мне не совсем правильным, но я не мог тыкать в это «что-то» пальцем.
— Но что мы будем делать с ребенком?
— А что с ним делать? Растить. Что с ним еще можно делать?
— Но...
Люди поумнее меня придумали бы какие-то аргументы. Но я ничего сообщить прямо тут, на месте, не мог. Тело ее, и она хочет ребенка. А потом, когда ребенок родится, мы вместе будем его растить. Тут, казалось, мало что можно добавить.
— Когда ты собираешься поведать об этом родителям?
— Мы вместе расскажем об этом моим маме и папе.
Мы. Я должен буду сидеть в комнате, пока Алисия рассказывает своим маме и папе о том, из-за чего они захотят меня убить. А может, она будет сидеть, а рассказывать им должен буду я. Когда я убегал в Гастингс, то понимал, что все будет хреново. Я не понимал, насколько хреново.
— Хорошо. Мы.
— Некоторые девочки не рассказывают родителям месяцами, до самого конца. Пока они уже должны... Я в Интернете читала, — добавила Алисия.
— Это разумно, — сказал я. Напрасно.
— Ты так считаешь? — сморщила она носик. — Тебе это кажется разумным, потому что ты собираешься слинять и отвертеться от всего этого.
— Вовсе я не собираюсь.
— Что ты делаешь сегодня вечером?
— Сегодня не выйдет!.. — ответил я не слишком быстро, но и не слишком медленно.
— Почему?
— Я обещал... (Что я обещал? Что я обещал?) что иду с... (Кем? Кем? Кем?) моей мамой... (Куда? Куда? Черт!) у них на работе междусобойчик... так что все приходят с кем-то, а она всегда одна, и я обещал ей сто лет назад...
— Ладно. Завтра вечером?
— Завтра?
— Ты же не собираешься сбежать, да?
Я собирался. Я правда собирался. Я хотел слинять навсегда. Но я знал, что не смогу это сказать.
— Завтра вечером, — ответил я, и от этих слов, слетевших с моих губ, мне захотелось в туалет. Уж не представляю, сколько раз мне захочется в уборную в ближайшие сутки.
— Обещаешь? Встречаемся после школы.
— После школы. Даю слово.
Завтрашний вечер — до этого еще целая вечность. Что-нибудь да произойдет.
— У тебя сейчас кто-нибудь есть?
— Нет. Господи... Нет.
— И у меня тоже. Это облегчает дело, правда?
— Да, наверное.
— Слушай, — сказала Алисия. — Я знаю, что я тебе осточертела...
— Нет-нет. Это не так, — ответил я. — Это было просто...
Но я не мог придумать, что это было, и потому запнулся.
— Ну как бы то ни было, — продолжила она, — я уверена, что ты — то, что надо. Так раз уж это у меня приключилось, я рада, что с тобой.
— Несмотря на то что я сбежал?
— Я не знала, что ты скрылся. Я знала только, что тебя не было в школе.
— Я не мог свыкнуться с этой мыслью...
— Ну да. Я тоже не могла. И сейчас не могу.
Мы попили чая и поговорили о разном, а потом она пошла домой. Когда она ушла, меня вырвало в кухонную раковину. Слишком много раз я завтракал, должно быть. И хотя не говорил с ТХ, я вдруг услышал его голос: «Я сидел на унитазе, а передо мной стояла мусорная корзина, потому что при каждом резком движении содержимое моего желудка выливалось через рот и нос». Забавно, о чем думаешь в такие минуты. Правда?