т — быть достаточно взрослым? Может, большинство людей не заводит детей в моем возрасте, потому что лишь малую часть своей жизни они могут тратить на беспокойство о чем бы то ни было, например о работе, о подругах, о результатах футбольного матча?
Мы некоторое время поиграли в песочнице, а потом он несколько раз спустился с горки, а затем покатался на деревянной лошадке — из тех, знаете, у которых внизу пружинка и на них можно качаться туда-сюда. Я помню, в детстве сам на таких катался. Я пять лет не был в парке, но я не думаю, что что-то изменилось с тех пор, как я здесь играл.
В кошельке у меня было двадцать фунтов. Руф съел мороженое, и у меня осталось девятнадцать фунтов, а после мы пошли гулять по Аппер-стрит, просто чтобы чем-то заняться. А потом он захотел зайти в магазин игрушек, и я подумал: «Ну, мы просто посмотрим, разве нельзя?» А он возжелал этот вертолет за девять фунтов девяносто девять пенсов, а когда я сказал, что не куплю его, он рухнул, стал кричать и биться головой об пол. Так что у меня осталось девять фунтов. А затем мы пошли в кино, и там показывали фильм для детей «Одежка для салата». Судя по афише, я подумал, что это что-то вроде сказочек о животных Уоллеса и Громита. Ну, он и захотел посмотреть это, а я решил: ну ладно, убьем пару часов. Это стоило восемь пятьдесят, так что у меня осталось пятьдесят пенсов.
Мы прошли в зал, а там на экране огромный говорящий помидор пытался убежать от бутылки с майонезом и солонки.
— Мне это не нравится, папа, — сказал Руф.
— Не глупи. Сиди тихо.
— МНЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ! — завопил он.
В зале было всего четыре человека, и они обернулись.
Огромный помидор с криком убежал от камеры, и как раз в этот момент Руф начал вопить. Я схватил его на руки, и мы побежали в фойе. Я потратил двадцать фунтов примерно за двадцать минут.
— А можно попкорна, папа? — спросил Руф.
Я повел его к Алисии. Она одевалась, когда мы пришли. И выглядела получше, хотя все еще неважно.
— Это все, больше ты не выдержал? — спросила она.
— Он неважно чувствует себя после прививки.
— Как все прошло?
— Как все прошло, Руф? — спросил я.
Он взглянул на меня. Он не понимал, о чем это я. Он забыл, о чем мы договаривались.
— У доктора?
— У них есть пожарная машина, — сказал Руф.
— А ты был храбрым? — спросил я.
Он поднял на меня глаза. Вы бы сказали, что он пытается что-то припомнить, но понятия не имеет что.
— Я был храбрым пожарником.
— Ну, хорошо, — сказала Алисия. — Вижу, это не очень его расстроило.
— Нет, — подтвердил я. — Он держался молодцом.
— Пообедаешь с нами? Или тебе надо идти?
— Да, — ответил я. — Ты же знаешь...
Я надеялся, что хоть она в курсе, потому что сам я не имел представления.
— До свидания, Руф.
Это правда, подумал я: до свидания. До скорого свидания. Если я, как предполагал, вернусь в свое время, мы увидимся через пару недель, когда он родится. Странное чувство. Мне хотелось обнять его, сказать, что, мол, сынок, увидимся, но, если бы я сделал это, Алисия сообразила бы, что я чужой в этом будущем, которое для нее не будущее. Истину, конечно, трудно было бы заподозрить, но все равно она подумала бы, что не все ладно со мной, если я говорю своему ребенку, что когда-нибудь с ним увижусь.
Он послал мне воздушный поцелуй, и мы с Алисией рассмеялись, а потом я пошел по тропе — так, чтобы видеть его хоть немного дольше.
Я пришел домой, а там никого не было, и я лег на кровать, уставился в потолок и почувствовал себя глупо. Кто не хочет заглянуть в будущее и посмотреть, что там и как? Но вот я в будущем — и не знаю, что мне делать. Беда в том, что это не будущее будущее на самом-то деле. Если бы кто-то спросил меня, на что будущее похоже. Я бы ответил, что в этом будущем у меня будет младшая сестренка и двухлетний сын — не слишком-то удивительные новости.
Я не знал, как долго я пролежал, погруженный в эти размышления, но через какое-то время пришла мама с Эмили и с кучей покупок, и я помогал ей, пока Эмили сидела на своем стульчике и пялилась на нас.
Внезапно мне захотелось кое-что узнать. В сущности, мне нужно было знать многое, например, чем я, как предполагалось, должен был сегодня весь день заниматься. Но в конце концов я спросил вот что:
— Мама, как я, по-твоему, справляюсь?..
— Да ничего. По крайней мере, на сей раз ничего не роняешь на пол.
— Нет-нет. Я не про то. По жизни — справляюсь?
— Что ты имеешь в виду? На какую оценку по десятибалльной шкале?
— Да.
— На семерку.
— Спасибо.
Семь — это звучало неплохо. Но это не помогало мне понять, что я должен делать.
— Звучит ничего, — подытожил я.
— Да, думаю так.
— А на чем я, ты считаешь, потерял три балла?
— К чему это, Сэм? Что это ты спрашиваешь?
Что это я спрашиваю? Думаю, я хотел знать, ждать ли мне от будущего стоящих вещей или одних неприятностей. Не то чтобы я мог что-то с этим поделать, но, по крайней мере, я узнаю, прав ли был Мусорник, и я в заднице.
— Как ты думаешь, — спросил я, — все будет хорошо?
Я не подозревал, о чем говорю и что имею в виду под словом «хорошо». Но хоть какое-то начало.
— К чему это ты? У тебя какие-то неприятности?
— Да нет, ничего, насколько я знаю. Ну просто, Руф и все такое... Колледж. Не знаю...
— Думаю, что все не хуже, чем можно было ожидать, — пояснила мама. — Потому-то я и ставлю тебе семь баллов.
«Чем можно было ожидать».
О чем она?
И я внезапно понял, что даже в будущем вы хотите знать, что будет дальше. А значит, насколько я мог понять, ТХ не помог мне вообще ничем.
Потом я пошел в чашку со своей доской, и никто не удивился — значит, скейтинг я не забросил. Маме и Марку я сказал, что есть не хочу, хотя и был голоден, потому что не хотел разговаривать с ними о том, что было вчера и сегодня, и о том, что случится завтра. Я поболтался по своей комнате, поиграл в компьютерную игру, послушал радио и лег спать. Когда проснулся, у меня не нашлось маек и трусов с логотипом Хоука. Значит, я опять в своем времени.
13
Ну вот, вы все и знаете. Больше мне нечего сказать. Я не в курсе, думаете ли вы, что я придумал всю эту фигню про будущее — только все это уже неважно, правда? У нас есть ребенок по имени Руфус. В настоящей жизни. Конец истории.
Ну а теперь вы считаете, что, если это конец истории, почему он не заткнулся? Это была правда, когда я сказал, что теперь вы имеете представление обо всем... Точнее, это была правда своего рода, если говорить о фактах. Я думаю, что несколько пунктов еще надо добавить. Однако у нас есть ребенок, у мамы есть ребенок, и мы с Алисией жили вместе в ее комнате, а потом перестали. Тут мы приходим к точке, где факты больше не имеют значения, и даже если вы знаете все, вы не знаете ничего, потому что вы не представляете, какие чувства вызывает каждое событие. А ведь именно в этом соль истории, так ведь? Вы можете изложить факты за десять секунд, если захотите, но факты — это ничто. Вот реальная подоплека «Терминатора»: будущее, суперкомпьютерные роботы властвуют над Землей и уничтожают человеческий род. Единственная надежда, которая есть у нас в 2029 году, — это вождь сопротивления. И вот роботы посылают Арнольда Шварценеггера, который и есть Терминатор, в прошлое, чтобы убить вождя сопротивления. И все. Ах да, еще участник сопротивления отправляется в прошлое, чтобы защитить маму вождя. И из-за этого весь сыр-бор. И вот есть беззащитная мама будущего вождя плюс участник сопротивления против Арнольда Шварценеггера. Хватит вам? Нет. Конечно нет, потому что ничего не почувствовали, а значит, это вас не занимает. Я, Алисия, Руф — это как «Терминатор». Если держаться только фактов, исчезнет вся суть истории. Ну так вот вам остальное.
Первое, что вам надо знать: я очень скверно упал там, в чашке. Никогда раньше я не получал там травм: ведь чашка — место так себе, только поразмяться. Если нужно как следует разбиться, надо ехать в Грайнд-Сити, где катание что надо, для настоящих скейтеров, а не перед домом, где у тебя в запасе пять минут до чаепития.
Это была не совсем моя вина, хотя, наверное, я мог бы так сказать, черт его знает? Я не был уверен, что это даже можно было назвать настоящим слэмом — падением на языке скейтеров. Вот что случилось. Кататься в чашке так, чтобы было хоть чуть-чуть интересно, можно таким образом: появляешься, делаешь трюк под названием олли, или даже ноли, если умеешь, и потом съезжаешь в чашку. Чашка, конечно, должна быть пустой, но даже в темноте ты сможешь увидеть и услышать людей, находящихся там, издалека, если только они не спят на дне чашки, подложив свою доску под голову. Так и сделал Кроль, но я этого не знал, пока чуть не приземлился ему на брюхо. Ну что это такое? Разве кто-нибудь так спит?
Ни один человек не удержался бы на доске в такой ситуации, так что я себя не виню. Я обвиняю Кроля и вешаю на него всех собак, когда дыхание вернулось ко мне и стреляющая боль в запястье вырвалась наружу.
— Какого хера ты тут делаешь, Кроль?
— Что я делаю? — удивился он. — Я? Что с тобой?
— Я-то скейтингом занимаюсь, Кроль. В чашке, которая для того и предназначена. Кто ходит спать в бетонную чашку, где люди катаются?
Кроль засмеялся.
— Не смешно! Я, может, руку сломал.
— Не. Ничего. Извини, брат. Я смеюсь, что ты подумал, будто я сплю.
— А что же ты делал?
— А я так, дремал.
— Какая, к черту, разница?
— Я не ложился здесь спать по-настоящему. Это бы странно было, а?
Я просто пошел прочь. Чтобы говорить с Кролем — правильное настроение нужно, а у меня было совсем неправильное настроение.
Мама в конце концов затащила меня на рентген, просто на всякий случай. Ждать пришлось черт знает сколько, а потом сказали просто-напросто, что ничего страшного нет, только вот рука болела адски.
— Думаю, больше тебе заниматься этим не надо, — сказала мама, пока мы ждали результата.