Я не понимал, о чем она. Чем заниматься? Ходить по больницам? Вообще куда-то с ней ходить?
— Скейтинг, — пояснила она. — Не уверена, что тебе и дальше надо кататься. Ближайшее время, по крайней мере.
— Почему?
— Потому что в ближайшие два года тебе будет не продохнуть. И Алисия не скажет спасибо, если ты сломаешь руку или ногу и не сможешь ничем помочь.
— Это Кроль такой глупый, — заметил я.
— Да. А раньше ты не попадал в такие переделки?
Действительно, я пару раз ломал себе пальцы на руках и ногах, однако это не могло помешать мне заботиться о ребенке.
— Я не собираюсь бросать скейтинг.
— Ты совсем чурбан бесчувственный.
— Ага, — хмуро подтвердил я. — Я не просил ее рожать.
Мама ничего больше не сказала. А я продолжал кататься, и как-то обходилось без сильных травм. Но это потому, что мне везло, и потому, что Кроль больше не использовал чашку в качестве койки.
Марк переехал к нам незадолго до того, как я съехал. Может ли человек быть противоположностью другого человека? Если да, Марк был полной противоположностью папы во всех отношениях, кроме того, что оба они были англичане, одинакового веса, с волосами одинакового цвета и с похожими вкусами в том, что касается женщин. Ну, вы понимаете, о чем я. Во всем остальном они были полными антиподами. Марк, например, любил Европу и тамошних людей. И иногда он выключал телевизор и открывал книгу. И он читал газеты, где были слова, а не только картинки. Мне он нравился. По крайней мере, я ничего против него не имел. И я был рад, что он рядом с мамой. Ей предстояло стать бабушкой в тридцать два года — беременной тридцатидвухлетней бабушкой, — а для нее это был шаг назад. А Марк — это шаг вперед. И, значит, в конечном счете она осталась там, где была изначально, а это лучше, чем то, что могло случиться.
Мама избегала говорить мне, что беременна, долго ходила вокруг да около. Она сказала мне об этом намного позже того, как сама об этом узнала, но с тех пор, как я об этом узнал, прошло еще больше времени. Иногда мне хотелось сказать ей: «Не беспокойся об этом. Думаю, я побывал в будущем, так что все уже знаю».
Потому-то я и чувствовал, что мама пытается набраться смелости, чтобы рассказать мне о своем ребенке.
Честно говоря, я смог бы догадаться об этом, даже если бы меня не забрасывали в будущее, потому что мама и Марк так беспомощно это скрывали. Это произошло как раз перед тем, как я съехал: мама перестала выпивать свой стакан вина за ужином. Я бы не был в курсе того, что многие женщины не пьют во время беременности, по крайней мере в первые недели, если бы так не было с Алисией. Но я знал, и мама знала, что я имею об этом представление, поэтому каждый вечер наливала себе стакан вина. А потом не притрагивалась к нему, как будто хотела меня обмануть. Наводить порядок на столе — это была моя обязанность, так вот я пять вечеров подряд брал со стола полный стакан и спрашивал:
— Мама, будешь?
А она отвечала:
— Ой, что-то сегодня настроения нет. Марк, не хочешь?
А он подхватывал:
— Если надо, — и высасывал этот стакан, смотря телевизор.
Это было какое-то безумие. Если бы я не понимал, что к чему, я бы спросил ее: «Мама, почему ты каждый вечер наливаешь стакан вина и не выпиваешь его?»
И она стала бы пить подкрашенную воду. Но именно потому, что я знал, в чем дело, я ни о чем и не спрашивал.
А однажды утром Марк предложил нам с мамой подвезти нас, потому что он вынужден был добираться до работы на машине, а мамина работа и моя школа были как раз по пути. Мы опаздывали, потому что маму стошнило в ванной, я слышал, как ее тошнит, и Марк это слышал, но поскольку он знал, отчего это, и я знал, почему это, — никто ничего не говорил. Есть в этом смысл? Он ничего не сказал, потому что не хотел, чтобы я узнал об этом от него. А я молчал, потому что не хотел подавать виду, что знаю. Я смотрел на Марка, а он на меня, и мы слышали, как лает какая-то собака и диджея по радио, то, что слушаешь все время, и не чувствовали, что должны что-то сообщить друг другу. А потом раздался действительно громкий звук — маму рвало, однако я сделал такое лицо, будто ничего не происходит; Марк заметил это и сказал:
— Твоя мама чувствует себя неважно.
— Да, — согласился я. — Верно.
— Ты в порядке? — спросил Марк, когда она вышла.
Мама строго посмотрела на него — мол, заткнись! — и сказала:
— Не могу найти свой мобильник.
А Марк в ответ:
— Я только что сказал Сэму, что тебе нехорошо.
— И зачем ты это ему сказал?
— Потому что тебя рвало так сильно, что стены содрогались, — ответил за него я.
— Давай уж лучше расскажем ему обо всем, — предложила мама.
— Я сейчас не могу... — смутился Марк. — Мне надо на совещание.
— Знаю. Хорошего тебе дня.
Мама поцеловала его в щечку.
— Позвони мне потом, — попросил он. — Дай мне знать, как... ну, ты понимаешь.
— Все в порядке, — сказал я маме, когда он ушел. — Что бы ты мне ни сказала, меня это не расстроит.
И вдруг в моей голове промелькнула ужасная мысль. А вдруг я ошибаюсь, и будущее меня обмануло, и мама сейчас скажет, что у нее какая-нибудь ужасная болезнь. Рак или что-то в этом роде. А я сказал, что меня это не расстроит.
— Я имею в виду, — поспешно добавил я, — это не расстроит меня, в случае хорошей новости. А если плохая — расстроит.
Это прозвучало совсем уж глупо, потому что плохие новости всех расстраивают, а хорошие обычно радуют.
— Если это хорошая новость, я обрадуюсь и совсем не расстроюсь. А если плохая — расстроюсь.
Мой папа говорит: «Если ты уже в яме, перестань копать». Это одна из его любимых пословиц. То есть если ты ошибся, не усугубляй свою оплошность. Он это всегда говорит самому себе: «Если ты в яме, Дэйв, перестань копать». Ну, я и перестал копать.
— У тебя есть предположения? — спросила мама.
— Надеюсь, да.
— Что это значит?
— Если я неправ, с тобой реально случилось что-то плохое.
— Нет, ничего такого со мной не произошло.
— Ну так все правильно. Как я и догадывался.
— Ты подозревал, когда еще ничего не было.
— Ага, значит, тогда я ошибся.
— Но почему ты решил, что я беременна? Я никогда не собиралась заводить второго ребенка.
— Мужская интуиция, — ответил я.
— У мужчин нет никакой интуиции, — возразила мама.
— У меня есть.
Это было неправдой, если рассуждать логически и оставить знание о будущем в стороне. Я был совершенно неправ в первый раз, а во второй я наблюдал, как она не пьет вино и как ее вырвало в ванной. Особого чутья для этого не требуется.
— Ты в самом деле не расстроился? — спросила мама.
— Конечно нет, — ответил я. — Я имею в виду, что это даже неплохо. Они будут друзьями, правда?
— Надеюсь. Во всяком случае, они будут ровесниками.
— А кем они будут друг другу?
— Я думала об этом. Мой ребенок будет твоему дядей или тетей. А мой внук будет на несколько месяцев старше своего родственника. Я на четвертом месяце, а Алисия на восьмом.
— Безумие, правда?
— Все бывает, — сказала мама. — Я только не думала, что это случится с нами.
— И что ты в связи со всем этим чувствуешь?
— Все хорошо. Я подразумеваю, что сначала не думала, что сохраню ребенка. Но потом... я не знаю... Пора ведь, правда?
— Тебе — да. — И я рассмеялся, давая понять, что шучу.
Внезапно моя мама перестала ею быть. Мы были друзьями, которые обрели друг друга, оказавшись в нелепом положении в один и тот же год. Странное это было время в моей жизни, если добавить еще и путешествия в будущее. Все происходило независимо от того, хотим ли мы этого, ждем ли мы этого, как в научно-фантастическом фильме. Мы могли посмеяться над этим, но... На самом деле это неправда. Мы сможем посмеяться над этим, когда настанет по-настоящему хороший день.
Я понял, что есть два будущих. Одно — то, в которое я был заброшен. И есть настоящее будущее, которого надо ждать, чтобы увидеть, в которое нельзя попасть — надо прожить все дни между реальностью и этим временем, один за другим... Однако это стало не суть как важно. Одна деталь только... До того как Алисия залетела, я проводил кучу времени, думая о своем будущем. А кто этого не делает? Но потом все прекратилось. Это было как... я не знаю... В прошлом году несколько ребят из соседней школы уехали на какой-то альпинистский праздник в Шотландию, и там все пошло наперекосяк. Они слишком поздно сделали привал, учитель, который был с ними, оказался неопытным альпинистом, стемнело, и они свалились в трещину, и их пришлось спасать. И вот многие из этих ребят, сидя в трещине, вряд ли думали: «Сдам ли я экзамен по английской литературе или французскому языку? Хочу я быть фотографом или веб-дизайнером? Ни за что не поручусь». Этой ночью все их будущее сводилось, знаете ли, к горячей ванне, к сандвичу, к согревающему питью, к звонку домой по телефону. Ну так вот, когда ты еще в школе, а у тебя подруга беременная — это то же самое. Мы с Алисией в своего рода горной расщелине и переживаем о том, как родится Руф (но тогда мы его Руфом еще не звали), и о первых неделях его жизни, но никогда не забегаем дальше вперед. Хотя мы не теряли надежды. Но это была другая надежда. Мы рассчитывали, что все как-нибудь само сложится не так уж плохо.
Но загвоздка состояла в том, что нам следовало предпринимать какие-то действия относительно будущего — ведь не вечно же нам будет шестнадцать? Окружающие — в школе, в колледже, учителя, родители — должны знать, какие у тебя планы, чего ты хочешь, и ты не вправе сказать им, что все твои желания сводятся к тому, чтобы все было в порядке. Это не может быть профессией.
Алисия была на пятом месяце, когда пришло время сдавать экзамены, и на восьмом, когда мы узнали результаты. Ее были поистине ужасны, а мои ничего, и ни те, ни другие ни фига для нас не значили. Но я все же вынужден был выслушать жалобы мамы Алисии на то, как случившееся плохо повлияло на ее дочку и как это несправедливо, что девочки страдают, а мальчикам как с гуся вода. Я не стал огорчать ее рассказом о том, что, когда я в первый раз встретил Алисию, она собиралась идти в модели. Это совсем не то, что ее родители хотели бы услышать. Не так они себе рисовали ее будущ