Ночной брат шевельнулся, помолчал, но всё же ответил:
– Спроси лучше, чего я не сделал.
– Чего ты не сделал?
– Не остался. Сбежал. Себя пожалел. Теперь и хотел бы вернуться, да нельзя.
– Почему?
– Будут пытать, а потом убьют.
– Почему убьют?
– Не знаю. Обещали наградить и отпустить.
– А на самом деле?
– Наградили. Отпустили. А потом засаду устроили.
Полынная горечь, степная жестокая жажда, безжалостно раздирающая сухой рот.
Хлопнуло полотно крыши. Зашелестела липа. Зазвенели медные пластинки над палаткой гадалки. Должно быть, перед ранним июньским восходом поднимался утренний ветер.
– Спишь? – шёпотом спросила Арлетта и услышала в ответ:
– Сплю.
– А ты… – начала было она и запнулась. Ну давай же, дуралей, колдуй, ворожи. Делай что-нибудь, чтоб я передумала. – Спой мне, – вырвалось у неё, – спой что-нибудь такое, за что в болотах топят и на костре жгут.
А он взял и ничего не ответил. Молчит, как пень. И ведь слышно, что не спит. Дышит неровно. Но молчит. Значит, так ему и надо. Потерпеть до завтра, завтра прямо с утра к гадалке, и дело с концом. Много денег и новая жизнь. Новая, счастливая, в которой можно сидеть за одним столом с важными господами, а плясать на балу – только для удовольствия. А лучше совсем не плясать.
– Гут нахт. Шла-афен. Спа-ать.
Повозка качнулась, принимая Бенедикта, трезвого, но сонного и ворчливого.
«Пёсья кровь!» – подумала Арлетта и бросилась, как в слепой прыжок без плаща и страховки.
– Некогда спать! Запрягать надо.
«Ой! Куда ж это меня несёт?! Зачем?! Зачем?! Зачем?!!»
– Чё, сей минут? А дньём нельзя-а-а?
– Сейчас! – Арлетта налетела на вялого Бенедикта, зашептала торопливо, на ходу соображая, как убедить его быстро и надёжно, – вечером к нам влезли, обшарили тут всё.
Бенедикт тут же проснулся и задал самый важный вопрос:
– Деньги?
– Не нашли. Поехали, пока чего похуже не случилось.
– Верно. Апсольман. Петит клеве гёл. Уи, я пошёл за лошадь.
А ночной брат всё молчал. Ничего не сказал, ни за, ни против. Но упряжь разобрал живо и запрягать помог.
Городской стены с воротами в Чернопенье не было. Так что развернулись по сырому лугу, мягко покачиваясь, выбрались на дорогу. Покатили потихоньку. Фердинанд хорошо отдохнул, шёл бодро. Фиделио высунул морду, с удовольствием принюхивался к свежим дорожным запахам. Арлетта взобралась на постель, пнула его, чтоб потеснился, уткнулась лицом в собачью шерсть и заплакала. Представила все будущие лиги, мили и вёрсты, все часы и дни бесконечной работы. Лизнула старую мозоль от шеста и заплакала ещё пуще. Так бы и плакала до самого Верховца, если б не бешеный, настигающий стук копыт.
Глава 14
– Стойте! Тпру! Стоять!
«Ну вот, – шмыгнув носом, подумала Арлетта, – сделала глупость – получай. Теперь не только награду не дадут, но ещё и в сообщники запишут».
Слабая надежда, что, может, это простые разбойники, быстро увяла. Всадники, плотным кольцом окружившие повозку, бренчали и звякали, как воз с медной посудой. Кирасы, наколенники, солдатские шпоры и куча всякого оружия. Стражники или солдаты. Много. Больше десятка. Гораздо больше. Неужто целую армию за ночным братом послали? Ну да, так и есть.
– Вы фигляры, что в Чернопенье представляли?
– Уи, – выдохнул Бенедикт, и Арлетта поняла, что он сильно напуган.
– Там многие представляли, – нахально, с растяжечкой, сказал ночной брат. Этот будет драться. Драться, пока не убьют.
«Ни за что не вылезу, – упрямо подумала канатная плясунья, – буду сидеть тут, и пусть они там хоть все друг друга поубивают».
– Эти? – спросил некий солидный, весьма уверенный голос.
– Вроде эти, – подобострастно доложил другой голос, менее солидный.
– С ними ещё девка была, – добавил третий.
«Надо бы спрятаться», – встрепенулась Арлетта. Но тут Фиделио, смекнувший, наконец, что любимой хозяйке грозит опасность, высунул лохматую башку из-под полотнища задней стенки и выдал своё коронное «р-р-р-гав!». Увиденное снаружи псу не понравилось, и он залаял, как в бочку заколотил, часто и громко.
– Сидеть! – вскрикнула канатная плясунья, но поздно.
Раздался треск рвущейся ткани, пахнуло ветром и пылью, и её выдернули из повозки, с маху усадили в чужое седло. Арлетта завизжала как можно противней и попыталась заехать нахалу локтем по кадыку. Промахнулась, но попала по носу. Крепко попала. Руки, державшие её, разжались. Зато челюсти выскочившего из повозки Фиделио, должно быть, сомкнулись на чём-то живом и чувствительном. Не то на коне, не то на человеке. Хотя кони таких слов не употребляют.
Соскользнув с лошади, Арлетта приземлилась на все четыре. Всё вокруг содрогалось от ударов копыт. Понимая, что сейчас её неминуемо растопчут, она наудачу метнулась вперёд и, вот повезло, наткнулась на колесо повозки. Недолго думая, нырнула прямо под облепленное свежей грязью днище, и живо пробралась вперёд, к козлам. К Бенедикту и к нему, к этому… из-за которого все неприятности. Этот и втащил её наверх, запихнул в повозку.
Фиделио разорялся, не переставая. Должно быть, вознамерился перекусать весь отряд.
– Ко мне! – крикнула Арлетта, опасаясь, что его затопчут или зарубят. Но вредный пёс, ясное дело, не послушался.
– О, вот и девка! – обрадовался кто-то.
– Что-то она неказистая какая-то, – хмыкнули совсем рядом.
Запахло потом и кожей, словно кто-то перегнулся с седла, стараясь разглядеть девицу поближе.
– Не пугайт её, – привычно затянул Бенедикт, – она есть ребьёнок ещё. Сущеглупая, ничего не понимает.
– Уберите собаку, – рявкнул начальственный голос.
– Место! – негромко сказал ночной брат.
И стало тихо. Фиделио, предатель, мгновенно унялся, забился под брюхо невозмутимого Фердинанда, жалобно заскулил. Как же, обидели бедную собачку. Опять помешали веселиться.
– Поедете с нами.
– За что, господин? – попытался сопротивляться Бенедикт, ничего не знавший об экзорсисте. – Мы честный шпильман, поём и пляшем, делаем разный трюк…
– Поговори у меня ещё!
Хрясь! Взвыл Фиделио. Обиженно и недоуменно заржал Фердинанд, которому ни с того ни с сего досталось плёткой.
– Пшёл!
И зажатая со всех сторон вооружёнными всадниками повозка покатила вперёд. Трясло так, будто они едут вообще без дороги, прямо по чистому полю. Арлетта забилась за спину Бенедикта, крепко держала его за пояс. Туда же забрался Фиделио, с которым очень хотел поквитаться покусанный и вдобавок побитый Арлеттой всадник.
– Не тронь, – вежливо посоветовал ночной брат, – собачка учёная, дорогая. Полжизни расплачиваться будешь.
И покусанный отчего-то заткнулся. Ни воплей, ни ругани, как отрезало.
Дальше ехали с лязгом, шумом и грохотом. Арлетта с детства ненавидела этот звук. Грозный топот множества лошадей, от которого дрожит земля и, кажется, гудит сам воздух. После такого как раз и начинались пожары, торопливое ночное бегство, голод и мор.
В общем, весело ехали. Перебрасывались шутками, радостно гоготали. Впереди кто-то всё норовил затянуть песню. Шутки и песни были до того вольные, что Арлетта снова с надеждой подумала о разбойниках. Но старшего они слушались, как солдаты. И команды он бросал, точно в армии. Резко, коротко, зная, что подчинятся. Каждый приказ непременно повторяли по всей колонне.
Вот пронеслось: «Стой! Сомкнись! В колонну по два!»
– Что? – шёпотом спросила Арлетта.
– Плохо, – буркнул Бенедикт. – Мост. Замок. Я думай, мы есть арестант.
– Похоже на то, – протянул ночной брат, – это Хольмберг. Все Хольмы погибли, новый король отдал его барону Хемницу. Штандарт над воротами, значит, барон здесь.
– Merde!
– Погоди причитать. Может, ещё выкрутимся.
Арлетта точно знала: ни за что не выкрутятся. Но помалкивала. Теперь уже никакими разговорами не поможешь.
Раздался гулкий стук копыт по сухому дереву. Фердинанд потянулся вместе со всеми. Колёса повозки загрохотали по доскам моста. Лязгнула сзади опущенная решётка. Грохнули, закрываясь, ворота. Всадники спешивались, уводили коней. Грохот метался по двору, отражаясь от стен.
– Налево! Налево заворачивай! – завопили над самым ухом. Повозка затряслась по брусчатке. Хорошей, ровной, без выбоин.
– Стой!
Но умный Фердинанд уже и сам остановился. Пахло конюшней. Шум и грохот остались сзади. Зато отчётливо слышался душераздирающий визг. «Свиней режут, – подумала Арлетта, – или пытают кого?»
– Оу, бон суар, шевалье Бенедикт.
– Бон суар, – не слишком приветливо отозвался Бенедикт, – вижу, тебя ещё не сожгли.
Фряжский у него был такой же корявый, как и все прочие наречия.
Зато Арлетта оживилась, рискнула высунуться из-за плеча Бенедикта, радостно залепетала, тоже по-фряжски:
– Бон суар, дядюшка Макс. А что вы тут делаете?
– Полагаю, то же, что и вы, – с достоинством ответствовал Магистр Максимилиан, Великий Маг, маэстро иллюзий и престидижитаций. Что всё это значит, Арлетта не знала, но звучало красиво. Публике нравилось.
– Вы же на свадьбу прибыли?
– На свадьбу? – тупенько переспросил Бенедикт.
– А ты полагал, здесь похороны? Сиятельная госпожа Катаржина, дочь князя Светинского, выходит за наследника Хемница. А ты заставил говорить о себе. Певец у тебя какой-то необыкновенный, плясунья каких свет не видывал. Это я о тебе, сердечко моё. Не забыла ещё старого Макса? Помнишь, как мы вместе скитались?
– Как можно, дядюшка Макс! Вы же такой! Незабываемый!
– А отчего солдат так много? – задумчиво спросил ночной брат. На фряжском спросил, небрежно так, будто на родном.
– То высокая политика, – значительно протянул Макс. – На свадьбу все вассалы Хемница явились. А нынче сам Светинский прибыл с малым войском. Это он вас привёз? Должно быть, в качестве подарка, невесту порадовать.
– Зачем мы ему? – Бенедикт упорно не желал верить в лучшее.