Вокруг топали и кричали. С лестницы спрыгнул Бенедикт и принялся торопливо стаскивать с неё крылья. Руки у него тряслись, растяжки выскальзывали из непослушных пальцев.
– Что случилось? – пискнула Арлетта, но никакого ответа не получила.
Совсем рядом послышались решительные шаги. Лязгнула проволока, за крыло рванули так, что Арлетта отлетела в сторону. Кругом топтались чужие ноги, звенели рыцарские шпоры, но она всё равно расслышала шорох разворачиваемой бумаги. Затем бумагу с треском порвали, скомкали и отбросили. Быстро заговорили по-фряжски, Арлетта почти ничего не поняла, лишь слово «беланрунг» тяжко рухнуло на камни двора. Страшное слово. Арлетта знала: «беланрунг» значит «осада замка». Осада. Голод. Жажда. Пожары от обстрелов. И неизменный спутник всяких бедствий – чёрный мор, от которого нет спасения. Два месяца семейство Астлей высидело в мятежном Хорне, осаждённом войсками императора Чарлониуса. Фердинанду тогда повезло. Оставили коняшку на лесном хуторе, который отчего-то даже не разорили.
А в Хорне уже к концу первого месяца всех лошадей поели. Да-а…
– На стены! К оружию!
Отчаянно надрывался рожок, играл боевую тревогу. Завизжала женщина, попыталась было причитать, но её быстро заткнули. К Арлетте прорвался, наконец, Бенедикт и молча потащил прочь, в облюбованный ими тихий угол за конюшней. Рядом семенил неизвестно откуда возникший Максимилиан и возмущался на своём картавом неразборчивом фряжском:
– Импосибль! Игноранс! Ну, раскрыли их преглупый заговор, ну, послание от короля – это я всё понимаю. Политика. Осадили замок, требуют немедленной сдачи. Тоже понимаю. Но в ребёнка-то зачем стрелять?
– Отчего же не выстрелить, – мрачно отозвался Бенедикт, – прекрасная мишень. Факелы в ночи за версту видно. А стрелок хорош. Мастер.
– Это что, в меня стрелой? – запоздало напугалась Арлетта.
Бенедикт опять ничего не ответил, лишь засунул в пустую повозку от греха подальше.
– Ой, а где же… где он?
Ночного брата в повозке не было.
– Вот ещё напасть, – проворчал Бенедикт.
– Как бы не сбили с ног в суматохе, – встревожился Макс.
– О, да вот он. Тащат. Пьяный, что ли?
– Принимайте вашего лабуха, – весело сказал Лотариус.
– Что это с ним? – неприветливо поинтересовался Бенедикт, переходя со скверного фряжского на такое же корявое местное наречие, – чего это он у твоих рьебят на плечах висит якобьи бельё на заборье?
– Так мы же на хорах работали, а там лестница крутая, а он ещё на костылях, – и вот… оступился. Арфу разбил, – тоном глубочайшего сожаления объяснил Латорис.
Жалобно звякнули искорёженные струны.
– А вот и костылик его, – ласково добавил другой голос, – извольте убедиться, костылик в целости. Второй, правда, треснул немного, но это ничего, ходить можно.
– О-у, – протянул Бенедикт, – оступился, значит. Костыли сломал. И арфа вдребезги.
– Жалость-то какая, – протянул Лотариус.
– О да, это есть печаль, – усмехнулся Бенедикт, – но знаешь, Лотариус, инсьтрумент я ему новая достану. А вот талант на торгу не купишь, хоть всех сопьерников до смерти убей.
– Я жив, – тихо, но отчётливо сказал ночной брат.
– Угу. Я смотрю, тебье и по пальцам кто-то потоптался.
– Там темно было, – заявил кто-то из музыкантов, – темно и тесно.
– Заживёт, – сказал ночной брат, – всё заживёт.
– Гад ты, Лотариус, – звонко сказала Арлетта, – мерин блохастый, чёрный мор тебя забери.
– Э, да за такие слова…
– Иди отсьюда, – мягко посоветовал Бенедикт, – иди, пока я тебя не пришиб.
Тем временем Арлетта встряхнулась и занялась тем, чем надлежало заняться в начале осады. Живо переоделась. Собрала в торбу всё ценное: еду, деньги, рабочий костюм с новой прекрасной юбкой. Остальное имущество сняла с крючков и сложила в сундук поверх старого реквизита. Тюфяки и одеяла свернула и отправила под повозку. Туда же отправились кожаное ведро и жаровня. Покончив с этим, она принялась развязывать верёвки, на которых крепилась крыша. Она знала, за прочные стены цитадели их, презренных шпильманов, не пустят, не стоит и просить. Придётся спасаться своими силами.
– Не спеши, – устало сказал Бенедикт, – может, ещё обойдётся.
Сразу после этих опрометчивых слов через стену с противным свистом перелетело ядро и врезалось в безупречную брусчатку двора. Во все стороны брызнула каменная крошка. В ответ в крепости тоже грохнула пушка.
– Не обойдётся, – пробормотал ночной брат.
И прямо как в воду глядел.
Страшное слово «осада» замкнуло ворота, опустило решётки, послало на стены арбалетчиков и мушкатёров, топот и крики которых всё время слышались над головой; наполнило воздух едким запахом дыма, от которого слезились глаза и всё время тянуло кашлять.
Следующие дни и ночи пришлось коротать под повозкой. Ни одного ядра, к счастью, на её долю не досталось. Пороху у нападавших было маловато. Но зато арбалетные болты втыкались исправно. Иные и насквозь пробивали. Добро бы простые, но осаждавшие повадились стрелять горящими. Правда, развлекались они так недолго. Пошёл дождь. Залил загоревшуюся было крышу конюшни. Дым и чад плавали по всему двору, но лошади уцелели, даже выводить не пришлось. А потом поднялся ветер, да такой сильный, что стрелять уже никто не пытался. Все стрелы, хоть свои, хоть чужие, уносило на север, к Чернопенью. Осаждавшие особо не огорчались. Просто стояли, перекрыв все входы-выходы из крепости.
Житьё под повозкой шло своим чередом. Спать на голой земле не привыкать, благо летние ночи тёплые. Кухарить лёжа на животе, так, что снаружи оставалась только жаровня, тоже нетрудно. Бравые защитники замка их не трогали. Должно быть, просто забыли. Арлетта очень боялась штурма, но Великолепный Макс, тоже перебравшийся к ним под повозку, заявил, что штурма не будет. Он всегда всё знал, а в высокой политике разбирался как никто. По его словам выходило, что барон вначале намеревался женить своего сына на принцессе Алисе. Оная принцесса числилась единственной наследницей трона, поскольку сын его величества был тяжко болен и вообще не жилец. Однако сынок внезапно поправился и на весеннем балу предстал перед двором полный сил и в своём разуме. Свадьба с принцессой теперь могла дать гораздо меньше. Тогда барон подумал-подумал и решил из союзника короны превратиться в противника. Принялся заигрывать с местной знатью, недовольной явлением нового короля, которого местные сочли чужаком, покушавшимся на их права и свободы. Хемниц быстренько сговорился с князем Светинским, женил сына на его дочери и под предлогом свадьбы собрал дворян-заговорщиков, прибывших с большими отрядами. Неплохой ударный кулак для броска на столицу. Однако король тоже оказался не дурак. Говорят, у него шпионы везде и всюду. Под видом обозов, пробиравшихся на Купальскую ярмарку, к Чернопенью стянули войска, и весь баронский кулак оказался зажат в осаждённом замке.
Ночной брат и Бенедикт выслушали всё это с интересом. Мужчины отчего-то любят порассуждать о таких вещах.
– А штурма-то почему не будет? – спросила Арлетта. Кто там у кого хочет отнять престол, она не очень поняла, про политику пусть мужчины думают. А ей надо думать, как выжить.
– Там за командира кто-то умный и опытный. Своих людей бережёт, – задумчиво проговорил ночной брат, – знает, что здесь народу впятеро больше обычного, а еды… – И он горестно присвистнул. – Барон в самом начале вылазку предпринял, попытался осаду сразу снять, да не вышло. Число едоков в крепости, правда, уменьшил. Но ненамного.
– Что ж, – вздохнула Арлетта, послушав, как ветер свистит в зубцах крепостной стены и скрипит флюгерами на далёких крышах, – в Хорне мы и крыс ели. Когда собаки и кошки кончились. Ой, Фиделио… Фиделио!
Встревожившись, она высвистела Фиделио, шнырявшего по крепости в поисках пропитания, и от греха подальше привязала к колесу повозки.
С едой и верно было худо. Первые три дня ели свои запасы, предусмотрительно закупленные на Купальской ярмарке. Арлетта бы растянула и на четыре, да Великолепный Макс, у которого, как всегда, никаких запасов не было, приклеился к ним как пластырь. Конечно, он старался быть полезным. И щепочки для жаровни собирал, и к колодцу под обстрелом пробирался, и, когда запасы всё-таки иссякли, отправился на поварню. В первый раз принёс миску тушёных овощей и немного смальца, во второй – полфунта крупы-просянки и четыре сухаря, в третий – ничего. В придачу ему дали по шее и растолковали, что приблудных фигляров кормить никто не собирается. Плату получили – и будет с вас. Плату-то они, конечно, получили, и вполне щедрую, вот только пользы от неё в осаждённой крепости было немного.
Бенедикт пофыркал, покряхтел, отправился проведать Фердинанда, которому всё-таки нашлось местечко на конюшне. Должно быть, в суматохе поставили вместе с боевыми конями, да так и забыли. Из конюшни старый шпильман вернулся с карманами, полными зёрен.
– Повезло, – заметил он, – думал, овёс, а оказалось, пшеница. Баронские кони не голодают.
– А Фердинанд?
– Фердинанду я тоже подбросил кое-чего. Пока не пропадёт.
Арлетта живо нашла в сундуке старую-престарую мельничку для пряностей и терпеливо перемолола все зерна. Так что ещё пару дней они питались не хуже баронских коней, подсоленной мучной затирухой. Вкуснота.
К несчастью, вторая попытка заставить коней поделиться не удалась. Теперь они жевали сено. А злосчастный Фердинанд не жевал вообще ничего. Печально обгладывал край кормушки. Стянуть для него на этот раз ничего не получилось.
Арлетта пришла в ужас. Сама она привыкла голодать дня по два, по три, да при этом ещё и работать. Но под телегой жалобно скулил голодный Фиделио. А Фердинанд… Он же старенький. Сил-то у него кот наплакал.
– Надо выбираться отсюда! – решительно сказала она.
– У-и. Хорошо бы, – хмыкнул Бенедикт, – только ради нас ворота не откроют и мост не опустят.
– А если попросить…
– О, Арлетт… Кто мы есть?
– Шпильман, – отрапортовала Арлетта. Задавать вопросы ей расхотелось. У шпильманов друзей нет. И просить им некого. Сам себе не поможешь, никто тебе не поможет.