– Сдурела? – хрипло каркнул он.
– Нет! – перекрывая грохот колёс, завопила Арлетта. – Ай ен ер скольд. Я твой щит!
– Что?!
Арлетта не стала ничего объяснять. Крепко обняла, прижалась к горячей спине, лицом уткнулась в жёсткие от краски волосы. Стала щитом. Ну, как смогла, как уж получилось.
– Откуда ты…
– Правь! Не отвлекайся, а то опрокинемся! Фердинанд без дороги сам не умеет. Давай, Фердинанд, давай!
Фердинанд услышал любимую хозяйку и полетел, как по некошеным лугам в далёком жеребячьем детстве, забыв про свист стрел, давящую сбрую и тяжёлую повозку, которая всё ещё болталась сзади.
– Правей, правей забирай! – заорал сзади Бенедикт, – к нам от леса бегут.
Свись! Свись! Свись!
– Мама! Прости! – тонким голосом взмолился юный флейтист. – Я больше никогда… никогда не буду!
– Только бы оси не подвели, – шепнул ночной брат. – Держись крепче. Упадём – всё пропало.
Арлетта держалась и держала его, спасая от всех напастей сразу. Держала, пока её не сбила с ног хлестнувшая по лицу толстая ветка.
Глава 17
Из правого борта повозки Бенедикт, ругаясь, выдернул восемь арбалетных болтов, из левого – только четыре. Но эти были длиннее и засели глубже, один даже разнёс верхнюю доску в мелкие щепы. Теперь менять придётся.
Повозку на руках затащили в неглубокий черёмуховый овражек. Распряжённого Фердинанда долго водили, осторожно, понемногу давали пить из зеленоватых лужиц, в которые за лето превратился текущий по дну оврага ручей, а потом охапками таскали ему свежую траву. За травой ходили Бенедикт, Макс и Лотариус. Юный флейтист отсиживался под черёмуховыми кустами в зарослях дикой смородины. Его то и дело рвало. Чахоточный ослабел, сильно кашлял, но бодрился, пытался помогать, хотя толку от него было мало. Арлетта тоже ничем помочь не могла, разве что причитать, жалея бедную лошадку. Лазить босиком без верёвки по незнакомому лесу она бы не сумела. Так что пришлось смирно сидеть в повозке. С лицом после удара веткой было что-то не то. Криво распухло, и небось опять всё исцарапанное. Но больше никто не пострадал. Ранен оказался только ночной брат. Болт воткнулся в невезучую сломанную ногу, разворотил лубок, но до костей и крупных сосудов так и не добрался. Крови, как сказал Бенедикт, вытекло немного. «Ты есть крейзи, – добавил он, – нас всех пьеребить. Знал бы, ни за что бы, никогда бы…» И ещё много чего добавил. Как раз тех самых солдатских выражений, которые юной девице повторять не годится, даже если она шпильман.
Ночной брат ничего на это не ответил. Лежал в повозке, глядел в небо, хотя, наверное, тут и неба никакого не видно. Густые кусты на дне и стенках оврага, а над ними ещё и деревья. Глухое место. Тихий комариный рай.
Вначале все опасались, что их будут искать. Ведь бежали, бежали к ним от дальней опушки фигурки в синем. Но Бенедикт всех успокоил. Успел заметить, как преследователи сцепились с невесть откуда выскочившими фигурками в красном. Правда, один раз в кустах страшно зашуршало. Арлетта вскрикнула было, предупреждая остальных, и тут же её уронили, истоптали и облизали с ног до головы. Объявился Фиделио. Запрыгнул прямо в повозку и, конечно же, сразу стал требовать, чтоб его любили и хвалили. И вправду, умник, хороший пёс. Всех опасностей избежал, всех врагов обманул и любимую хозяйку нашёл. Арлетта похвалила, в морду поцеловала, но есть не дала. У самих ничего не было.
Вместо этого потормошила осторожно ночного брата. Не понравилось ей, как он лежит. Будто мёртвый.
– Ничего, – отозвался тот обыкновенным голосом, – хорошо сошло. Примерно так я и рассчитывал. Вот только туман…
– Что туман?
– Не удержал.
– Чего не удержал?
– Ничего. Рану бы перевязать.
– Бенедикт перевязал уже.
– Плохо перевязал. Так и кровью истечь недолго. Лучше я сам. Тряпок дай каких-нибудь.
Легко сказать – дай. Арлетта повздыхала и решительно взялась за подол единственной нижней рубахи. Ветхая ткань расходилась легко, полосы получались почти ровные.
– Вот. Только перевязать не смогу вслепую-то.
– Ничего. Я же сказал – сам. Да лубок заменить надо. Палок бы каких или прутьев…
За ровными палками Арлетта погнала осоловевшего флейтиста. Что там с ногой, она, конечно, не видала, но запах был скверный. Никак не заживает проклятый перелом.
– К лекарю нужно, – заметила она, – ногу потеряешь.
– Я сам себе лекарь. Уй! Нор тебя изныряй.
– Смотри, ещё хуже будет. Один из наших вот так же хромал. Хромал, хромал, а потом всё. Ногу отрезать пришлось.
– Вот спасибо тебе на добром слове. Скажи лучше, откуда про щит знаешь?
Арлетта поёжилась. Сто раз с ней так бывало. Сначала сделаешь что-нибудь, а потом сидишь трясёшься в ужасе от того, что натворила.
– Хорошее заклинание, – похвалила она, – полезное. Без него нас бы точно всех поубивали. Хоть теперь признайся, что ты колдун.
– Это не заклинание вовсе. А ну-ка, вот тут придержи, я затяну… у-м-м… уф. Всё.
Снова упал на спину, со вздохом облегчения вытянул больную ногу.
– Я, конечно, колдун и этот, как его, двоедушник. Но это не заклинание. И на старосвейском его бормотать, язык ломать, не обязательно. Это я так брякнул. Вслух сказать надо было, так, чтоб все услышали, но не поняли и лишних вопросов не задавали.
– Чего сказать-то?
– Я ваш щит.
– Ну, я так и сказала. Вроде сработало.
– Да. Только… Так да не так. Чтобы попасть в меня, им надо было сначала попасть в тебя. Сама ты щиты строить не умеешь, но в тебя они попасть не могли, потому что твоим щитом был я. Хм. Не знал, что так можно.
– Чего можно? – жалобно переспросила Арлетта. – Ты сам-то понимаешь, что говоришь?
– Э-э… – сказал ночной брат. – Ну… Отстань, а?
И пока Арлетта отгоняла комаров, мрачно размышляя, обидеться или нет, взял и заснул. Даже всхрапнул тихонько. Комары его почему-то не ели. Или ели, но ему было уже всё равно. Ещё бы. Ночь-то не спали. Да и страху натерпелись довольно. Арлетта подумала, подумала, прикорнула рядом и сразу провалилась в глухой сон. Комары могли устраивать вокруг любые танцы и даже водить хороводы с громкими песнями, она всё равно не слышала.
Белые крапинки на синем ситце. Была у мамы Катерины такая кофта, праздничная, нарядная. Так что Арлетта точно знала, это – синее, а это белое. Синее было глубоким, ярким, блестело, будто шёлковое. Белые крапинки медленно скользили по нему, поворачивались, становились крупнее, превращаясь в пятнышки, потом в большие снежные комья, а синева выцветала. Поворот, ещё поворот, и комья стали островами пены, кипенно-белыми или уже растерявшими свою белизну, желтоватыми, грязно-серыми. Острова плыли по морю. Для Арлетты слово «море» означало мерный шум, странный влажный ветер и совсем особый, ни на что не похожий запах. Но сейчас она знала – это зеленовато-серое, покрытое светлой рябью, и есть море. И так много его было, этого моря… Далеко-далеко, во все стороны. Сверкает, дышит, движется.
«Как просторно», – подумала Арлетта и начала падать. Нет, свободно скользить вниз, и сама не заметила, как лёгкая рябь превратилась в длинные пенистые волны, а островки разрослись, растеряли плавные очертания, обернулись острыми, грозными ледяными горами. Про такое канатная плясунья никогда не слышала, но сейчас откуда-то знала: они опасны. Опасность грозила кусочку дерева, почти скрытому белыми крыльями. Корабль. Паруса. Слова такие Арлетте были, конечно, знакомы, но только слова. Однако она точно знала – это корабль. Там, на корабле, её тоже заметили и вроде позвали. И она спустилась ещё ниже, к самой воде. Стремительно пронеслась над волнами вдоль тёмного, вблизи огромного борта. Мелькнула надпись золотом. «Крыло бури», – прочла заведомо неграмотная Арлетта и очень этому удивилась. Но особо раздумывать было некогда. Её несло дальше. На корме у борта стояли двое. Стояли близко, укрытые одним плащом. Летели по ветру, сплетались длинные волосы, рыжие, как огонь, и белые, как морская пена. А вот лиц было не разглядеть. Ветер не позволял приблизиться, относил в сторону. Корабль удалялся, и те двое ничем не могли помочь. Никто не вылечит проклятую ногу, которая ноет без конца, днём и ночью, не снимет тяжкий груз с совести, не посоветует, как спасти ребёнка… И эта девочка, от которой болит в груди и стыдно за себя, потому что она тоже всего лишь ребёнок, которого надо спасать.
«Ой, – испугалась Арлетта, – что это я такое думаю… Или это не я думаю?»
Подумать, как всегда, не дали.
– Вставай!
Орали в самое ухо. А интересно, кого это будят, меня или того, кому это снится?
– Арлетт, лейзи инфант! Вставай!
Арлетта решила, что будят всё-таки её, встрепенулась и с трудом села прямо.
– Чего?! Где?!
Перед глазами ещё качалось холодное море, но всё, что она слышала и чувствовала, звучало и пахло не морем, а заброшенной лесной дорогой. Повозка тихонько ехала, хотя Фердинанд топал где-то сзади. Вокруг кряхтели, трещали ветками. Похоже, повозку тащили и толкали руками. Рядом тихо дышал ночной брат. Дрыхнет. Вот так. Заснёшь рядом с колдуном, ещё и не такое привидится.
Повозка перевалилась с боку на бок, дёрнулась и встала.
– Очухалась? – гаркнул Бенедикт. – Ты нам нужна.
– Ну? – неприветливо поинтересовалась Арлетта. Спать всё ещё хотелось ужасно.
– Мы дорогу нашли. Надо решать, куда ехать, направо или налево.
– Ага, – зевнула сонная плясунья, привычно перепрыгнула через борт и сейчас же об этом пожалела. Ударилась ступнями, и очень больно. Дорога оказалась каменистой, вымощенной крупным щебнем. Но мостили её давно. Сквозь битый камень там и сям пробивалась колючая трава.
Так-с. Значит, направо или налево?
Арлетта цыкнула на скакавшего рядом Фиделио, велела остальным, чтоб молчали, и стала слушать. Сначала просто так, потом прилегла, припала ухом к земле.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Бенедикт.
– В той стороне большая дорога. Не близко, но и не так чтоб очень далеко. Телеги, лошади… Много. Либо обоз, либо войско идёт.