«Прочь, – вопила флейта, – убирайтесь прочь. Стройтесь рядами, в колонну по три, держите шаг и прочь, прочь, прочь!»
Арлетта вскочила, ещё не зная, что будет делать. Злые трели подбросили, закружили, заставив забыть о том, что рядом обрыв, а в низкой траве могут попасться камни. Баллата-фуэте. Танец-кнут. Кнут для всех этих захватчиков, притворщиков, заговорщиков. Для всех, кто прикидывается, будто решает судьбы страны, а на самом деле обделывает свои мелкие делишки. Теперь кнут свистел вместе с флейтой. Гнал прочь всех, и красных, и синих, и королевских мародёров, и баронских прихвостней. Все дни осады, страха и голода Арлетта вложила в свою яростную баллату.
Уходите! Прочь! Прочь! Прочь!
– О-у! Только контракт. Сейчас. На любых условиях.
Бенедикт. Арлетта замерла. Выронила воображаемый кнут. Вот дура. Плясать в неизвестном, непроверенном месте. Так и ногу сломать недолго. Флейта поперхнулась и умолкла.
– Держи.
Флейтисту вернули его достояние. Сзади негромко зааплодировал Лотариус.
– Нет, ну ты лабух. Скажи честно, в Лютеции учился? Зачем скрываешь?
– Какой из меня лабух. Шпильманы мы. Поём и пляшем, делаем разный трюк.
«Выучил наконец, – подумала Арлетта. – Может, ещё настоящим шпильманом станет. Честным трудом начнёт на хлеб зарабатывать. Хотя, говорят, чёрного кобеля добела не отмоешь». Подумала и неуверенно побрела туда, где слышала Бенедикта. В незнакомом месте не то что плясать нельзя, ходить осторожней надо.
Глава 18
За ужином никто не наелся, но заснули быстро и спали долго и крепко. Даже сторожить никого не оставили. Лабухи поднялись раньше всех и ушли. Сами ушли и кошелю с мелочью, мирно лежащему в торбе, ноги приделали. К счастью, плата за работу на баронской свадьбе была надёжно упрятана в тайник, так что потери оказались невелики. Но Бенедикт всё равно разорался. Арлетте, которая спала на крыше, сильно досталось. И поделом. Так тебе и надо, девочка-неудача. Зато на крыше обнаружился растрёпанный хрусткий букет из черничных кустиков – скромный дар тоскующего флейтиста.
Ночной брат спал неизвестно где, а может, и вовсе не спал. Утром притащился с охапкой щавеля и корешками стрелолиста, которые, поджарив, можно есть вместо хлеба. Невкусно, но можно.
– Там, в сосняке, ещё маслята есть, – сообщил он Великолепному Максу, – молоденькие, только что выскочили. Жаль, собирать не могу.
– Кес ке «маслята»? – осведомился Макс.
– Грибочки.
– О-у! Грибочки!
Макс оживился, схватил ведёрко и укатился за маслятами.
– Трава. Сьено, – презрительно фыркнул Бенедикт, обозлённый пропажей денег. – Сам такое ешь.
Но гнаться за бессовестными лабухами не стал. Лес большой. Где их теперь найдёшь. Вместо этого отправился на охоту и добыл-таки мяса. Что это такое, Арлетта предпочла не знать. Может, змея, а может, и тритоны с лягушками. В общем, нечто, зажаренное на прутиках над горячими углями. Соль у них ещё осталась, и хорошо. С солью всё можно съесть, хоть червяка, хоть гусеницу. Голод не тётка. Всё же свою долю почти всю подсунула Бенедикту. Ему нужнее.
Сама осталась полуголодной. Но это дело привычное. Такой голод неделями терпеть можно. Хорошо Фердинанду. Трава везде растёт. Хочет – пасётся, не хочет – не пасётся. И Фиделио, морда наглая, часами шлялся по лесу, что-то себе добывал. Нет, чтобы хозяйке принести, поделиться.
Но голодать в лесу всё-таки было веселее, чем в осаждённой крепости. День да ночь – сутки прочь. Арлетта спала или просто валялась на крыше, надеясь, что солнце выжжет гнилой запах угла за конюшней, запах битого камня, пороха и пожара.
Пару раз её будил ночной брат, звал прогуляться, обещал показать что-то интересное. Не пошла. И этот туда же. Знаем мы, чем такие прогулки кончаются. Так и пробурчала в ответ. А ещё было совестно. Сначала обнимать бросалась с дикими воплями, на шею колдуну вешалась, а потом под боком у него и заснула. Почти в обнимку. А он, гад, ещё и свой сон ей приснил. Море с кораблями. Впрочем, в последнем Арлетта не была уверена. Сны – дело тёмное.
Зато чернику, принесённую на широком листе лопуха и подсунутую на крышу, не удержалась, съела. Не букет, конечно, как придумал печальный флейтист, но зато ягод гораздо больше. Есть хотелось всё время. Остальные тоже постоянно мечтали о чём-нибудь посущественней жареных ежей и грибного супчика. Обидно же, деньги есть, а жрать всё равно нечего. В общем, решили ехать. Неторопливо собрались, потихоньку тронулись. Арлетта лежала на крыше и слушала. Но никаких опасных звуков вроде конского топота и боевых труб слышно не было. Когда до главного тракта, по прикидкам Бенедикта, осталось совсем немного, он сам пошёл на разведку. Вернулся довольно быстро. Тракт был истоптан так, что травянистые обочины исчезли под слоем грязи, но пуст, будто никаких войск на свете нет и не было никогда. Арлетта прислушивалась так, что голова разболелась. Ничего, кроме птичьего свиста.
Не спеша, повернули направо, в сторону Верховца. Никаких встречных и поперечных. Поубивали их всех там, что ли? В гордом одиночестве выехали из леса к засеянным полям, посреди которых протянулась большая деревня. То есть целое село, с трактиром и церковью. И снова никаких солдат и стражников. В трактире узнали: да, прошли войска в сторону Чернопенья, так это когда было. Назад пока никто не вернулся. Насчёт осады здесь слыхали, но кто кого одолел, говорили разное. Тащиться к месту боевых действий, проверять самим ни у кого охоты не было. Хозяин трактира оказался добрым, или просто не пожелал отказываться от лишних денег. Презренным шпильманам не только позволили поесть в общей горнице, но и заночевать под крышей. Из-за этой доброты пришлось кормить блох на комковатом тюфяке, прислушиваясь к обиженному поскуливанию привязанного к повозке Фиделио. В конце концов Арлетта не выдержала и ушла к нему, взобралась на любимую крышу и услышала тихое: «Спокойной ночи». Оказывается, ночной брат тоже решил ночевать на воздухе. Арлетта подумала и пугаться не стала. Всё равно ему с его костылями наверх не залезть.
Заснула почти сразу. Но без кошмаров не обошлось. Привиделась зелень молодой весенней травы и на ней много-много пронзительно-жёлтых мохнатых одуванчиков. Арлетта стояла и смотрела на них. Просто смотрела. Она знала, что сзади десяток шпильмановких повозок, пасутся распряженные лошади, горит костёр. Но здесь были только одуванчики. Мохнатенькие. Прямо погладить хочется. Она и погладила. На руке остался жёлтый след.
– Венки плести умеешь? – спросили сзади. Арлетта вздрогнула. Повернулась. Ничего. Ни костров, ни родных повозок. Пустое поле и одуванчики. И кто-то за спиной настойчиво спрашивает:
– Умеешь?
– Умею, – шепнула Арлетта. Венки плести её научила мама Катерина. Пальцы у мамы были тонкие, ловкие, стебли ложились ровно. Маленькая Арлетта старалась всё делать так же, пыхтела, пачкалась горьким и липким одуванчиковым соком, а потом нахлобучивала свои кособокие творения на Бенедикта. Кажется, ему это не очень нравилось.
– Сплети для меня, – не отставал голос.
– З-зачем?
– Мне хочется.
– Ты кто?
Арлетта снова обернулась. Никого. Одуванчиковое поле под синим небом.
– Сплети.
Непослушными, как в детстве, дрожащими пальцами Арлетта принялась сплетать чуть влажные хрусткие стебли. Получалось криво и косо, но довольно скоро удалось сплести длинный вьюн. Осталось только прикинуть по размеру да связать.
– Примерить надо, – сквозь зубы процедила канатная плясунья. Этот, за спиной, ничего не ответил. Лишь волосы на макушке слегка шевелились от чужого дыхания. Близко подошёл, гад. Ну ладно. Не глядя, Арлетта хлестнула сплетённой одуванчиковой полосой назад и наискосок. Судя по звуку, попала-таки этому по лицу, не промахнулась. И сразу же, развернувшись на левой ноге, впечатала правую пятку примерно туда, где у невидимого вражины должно находиться ухо. Получай, гад. Мартелло, удар-молот. Часть беспощадной баллата-морте.
Не стоит дрыгать ногами, ночуя на крыше повозки. Арлетта рыбкой слетела вниз. Упасть, как всегда, не дал Бенедикт. Поймал, поставил на ноги, встряхнул за плечи.
– Дура… А если б меня тут не было?
– Да что, я ж ничего такого… Просто спала.
– Не сметь больше там спать.
– Да я…
Арлетта знала – от могучей Бенедиктовой хватки на плечах теперь будут синяки. Видеть она их не увидит, но публика может заметить. Да и болеть будут долго.
– Как я без тебя? – глухо, через силу выговорил Бенедикт.
Ну, за такое и боль потерпеть не жалко. Любит ведь, только не говорит никогда.
– Ноги переломаешь – чем жить будем?
– Если ты её щас придушишь, тоже жить будет нечем, – вяло заметил выползший из повозки ночной брат.
Бенедикт плюнул и ушёл, наверное, кормить Фердинанда.
– А какой я нынче сон видел, – зевая, протянул ночной брат. – Вот представь. Цветущий луг, красивая девушка. Я ей говорю – сплети мне венок. Честное слово, ничего не сделал, только веночек попросил. А она как заорёт дурным голосом, как врежет мне ногой с разворота. Тут-то я и проснулся в холодном поту. Не знаешь, к чему бы это?
– К тому, – рявкнула злая, как весенний медведь, Арлетта, – нечего в моих снах топтаться!
– Вообще-то это был мой сон, – с достоинством ответствовал ночной брат.
– Почему это твой?!
– Ты меня там видела?
– Не…
– Во-от! Во сне никто себя со стороны не видит. Значит, сон мой.
– Я не ведьма! Чужие сны подсматривать не умею!
– А у меня теперь фингал. И ухо болит.
– Врёшь!
На этом месте заявился Бенедикт с Фердинандом в поводу и, ворча, принялся его запрягать.
– Надо Макса разбудить, – сказала Арлетта.
– Но-у, – протянул Бенедикт, – не поедет Макс.
– Почему?
– Старость не радость. Вещи его выгружайт.
Что ж. Лишняя обуза им не нужна. Дорога не терпит старых и слабых. Но сердце щемило. Даже в носу зачесалось.
– Пойду попрощаюсь.