ной брат коня уводить не позволил. Мол, я эту тварь знаю, совладать может лишь хозяин. Не только продать не удастся, но даже до города довести не получится. Поэтому бешеного зверя, рвавшегося объясниться с брезгливо пофыркивавшим Фердинандом, наскоро привязали к ближайшему кусту и оставили дожидаться пробуждения хозяина. Сами же вернули повозку на дорогу и ни шатко ни валко потянулись всё вверх и вверх, к стенам и башням Верховца.
Городских ворот достигли уже к вечеру, так что времени идти глядеть на мосты и знаменитую церковь не осталось. Не было его и на другой день. Ни времени, ни сил. Канат натянули между домами над торговой площадью. Торг был оживлённый, доход хороший, работали с утра до вечера. Тащиться куда-то, чтобы полюбоваться на какие-то старые развалины, Арлетте совсем не хотелось. Ужин как-то ухитрялась готовить, и на том спасибо. И снова ночной брат был её глазами, а она – его костылём. Вместе ходили за покупками, пробираясь по скользким от грязи булыжникам, которыми в незапамятные времена был вымощен местный торг. Арлетта никак не могла приноровиться, то и дело спотыкалась и всё думала, как это будет потом. Вот уйдёт он, непонятный, опасный, вечная угроза для тех, кто рядом. Женится там, на ком хотел, или ногу вылечит, или убьют его, или схватят.
Ну и что. Ну и подумаешь. Всё будет как раньше. Раньше, надо признать, было не очень весело. И гнилой товар могли подсунуть, и обмануть при расчёте, и ходить приходилось по стеночке, беспрерывно считая шаги, и толкали её все кому не лень, и ругали – а при нём худого слова сказать не смеют. Не будет горячей руки на плече, тонкого запаха лесной мяты, разговоров, песенок, ярких картинок, которые можно увидеть чужими глазами. Но это пустяки. Есть у неё Бенедикт, и больше им никто не нужен. Бенедикт же любит её. Вот, поглядел, как она ноги бьёт на здешних корявых мостовых, и башмаки купил. Обещал и купил. Великоваты немного и, кажется, не новые, но зато целые, каши не просят. Арлетта долго держала их на коленях, все складочки огладила, каждый шовчик ощупала. Шутка ли, подарок от Бенедикта. Правда, самого Бенедикта, как всегда, не было. Но зато вернулся исчезнувший сразу после ужина ночной брат и тоже преподнёс подарок.
– Вот, держи, добыл по случаю.
Вложил в руку флакончик для притираний. Однажды, когда они жили в замке, Арлетте давали поиграть с такими. Только пустыми, конечно. А этот был холодный, тяжёленький, наполненный до пробки, так что даже не булькало.
Арлетта расцвела. Духи. Настоящий подарок от кавалера. Сразу захотела вытянуть притёртую стеклянную пробку, понюхать, чем пахнет. Но кавалер её руки удержал.
– Подожди.
– Чего ждать-то? Бала? Это ты по королевским балам танцуешь, а меня не пригласят. Я только понюхаю.
– Это не духи.
– А что?
– Ласточкины слёзы.
– Ласточки плачут? – Арлетта осторожно провела пальцем по покрывавшему флакон сложному узору. Что это? Цветок или птица? Но ночному брату её легкомыслие не понравилось.
– Ничего ты не смыслишь, – торжественно объявил он, – умные люди дознались и в учёных книгах сказано: если ослепнут у ласточки птенцы, то летит она в места глухие, пустынные, находит там некую траву, которую знает, уносит её и прикладывает к глазам птенцов, а сама слёзы льёт и печалится. А птенцы от той слёзы да от той травы прозревают.
– Что? – прошептала Арлетта.
– Видеть начинают, – рассердился ночной брат, – ты слушаешь или нет? Знающие люди, не тебе чета, ту траву со слезами собирают и делают зелье.
– А как же птенцы? – испугалась Арлетта.
– Да ласточки шустрые, ещё принесут, – утешил её ночной брат, – в общем, делаешь так. Каждый вечер смачиваешь этим зельем чистую тряпицу, кладёшь на глаза и думаешь о хорошем.
– И чего будет?
– Чего-нибудь да будет. Что тебе, трудно, что ли?
– О… – сказала растерявшаяся Арлетта, – это же… оно же, наверное, дорогое.
– Кому дорогое, а кому само в руки идёт.
– Украл.
– Ну почему сразу украл. Может, я его сам на скорую руку сварганил.
Арлетта ехидно хмыкнула, но в глубине души было приятно. Может, и вправду стащил, а может, купил на торгу за три гроша. И не поможет, конечно, ничего. Но всё-таки думал о ней, заботился. А ночной брат, похоже, обиделся.
– Ну что, будешь лечиться?
– Буду, – вздохнула Арлетта. Почему бы нет. Вдруг и вправду поможет.
– О хорошем думать не забывай.
– О чем таком хорошем?
– Ну, например, обо мне.
– А ты хороший?
– А то. Ещё бы. Мы, благородные душегубы, в глубине души все такие.
– Гав!
Между ними, по привычке сидевшими на козлах, влез Фиделио. Мол, обратите внимание, это я хороший.
– Правильно, – согласилась Арлетта, – вот о Фиделио буду думать. Или о Фердинанде. Он-то точно хороший. Умный. И меня любит.
– О да, Фердинанд заслуживает всяческого уважения. Я встречал людей гораздо глупее. Так что думай о Фердинанде. Или, скажем, об одуванчиках.
– Почему об одуванчиках?
– А чем плохо? Представь: жёлтое на зелени. Ярко и весело.
– А из-за спины загробный голос: спле-ети-и мне вено-ок.
Ночной брат рассмеялся, но ни о чём хорошем сегодня подумать не удалось. Пришёл Бенедикт, трезвый как стёклышко и злющий как аспид.
Сначала долго пинал колесо, ругаясь на всех языках обитаемого мира. Ночной брат наблюдал с интересом. Арлетта же, наученная горьким опытом, сунула подаренный флакончик в новые башмаки, башмаки от греха подальше в сундук, а сама шмыгнула на крышу.
Тем временем Бенедикт взгромоздился на козлы и громким голосом вопросил, за что ему всё это. Арлетта ответа на вопрос не знала и поэтому притаилась тише мыши. Ночной брат вместо ответа позвякал, побулькал чем-то и предложил Бенедикту. Бенедикт выпил залпом, крякнул и сообщил, что всё пропало. Напуганная Арлетта подползла к краю и свесила голову вниз.
– Работать запретили?
– Нет.
– Тройную плату требуют?
– Нет, пёсья кровь! А лучше бы уж потребовали. Всё равно деньги терьять.
– Да что случилось?
– Труппа Барнума приехала. Нынче вечером шатёр раскинули. Завтра работать начинают.
– Пёсья кровь! – сказала Арлетта.
– Молчи уж. Без тебья тошно.
– Да что такое? – удивился ночной брат. – Труппой больше, труппой меньше.
– Настоящий труппа, – по складам выговорил Бенедикт, – лошади, прыгуны, летуны, зверинец, большой шатёр, круг с опилками. Скамьи, пёсья кровь, для публики. Хоть уезжай. Ну или если ты споёшь.
– Один раз, – предложил ночной брат, – а потом нас всех загребут.
– Merde!
На следующий день выручка была вдвое меньше. Арлетта выкладывалась как могла. Устала до дрожи в коленках, но это не помогло. Однако Бенедикт уже не ругался. Напротив, был задумчив, шёпотом подсчитывал что-то, а после работы опять пропал. Зато ночной брат остался. Самолично уложил осоловевшую после еды Арлетту на комковатый Бенедиктов тюфяк, прижал к глазам влажную тряпочку, слабо пахнущую фряжской лавандой, и приказал думать о хорошем, пока не высохнет. Ещё и руку сверху на тряпочку положил. Как ни странно, Арлетта всё это стерпела. Послушалась беспрекословно, хотя следовало бы визжать и отбиваться. «Заколдовал», – мелькнула скверная мысль. Запоздало попыталась дёрнуться и сбежать.
– Цыц! – прикрикнул бессовестный колдун. – Лежать смирно, радоваться жизни. Море, небо, одуванчики.
Моря Арлетта никогда не видела, небо вспоминалось либо в дыму пожаров, либо в тёмных, беременных снегом тучах, одуванчики же… тьфу! Но что-то же есть у неё хорошее. Бенедикт. И она стала думать о Бенедикте. О подаренных новых башмаках, о том, как часто он твердил: «Ты да я, и никого нам больше не надо», о том, как доберутся до Липовца, сядут на корабль, поплывут по морю, а в конце пути будет дом. Тёплый дом с толстыми стенами и крепкой дверью, с коврами и занавесками.
– Сто шагов, – сказал Бенедикт, – сможешь так?
– Смогу, конечно, – заталкивая в рот холодные остатки вчерашней каши, пробормотала Арлетта, – ты же знаешь – сколько шагов, мне без разницы.
И только потом изумилась.
– Сколько-сколько? У нас канат всего пятьдесят. За концы привязываем – остаётся сорок.
– Ничего. Я ещё один взаймы взял. Тут ватаги таскать суда вверх по реке снаряжают, у них есть. И мастера хорошие. Два в один срастить обещали, почти без узла будет.
– А зачем?
– Нам с Барнумом не тягаться, – принялся объяснять Бенедикт, – всё равно уехать придётся. Но перед этим хороший куш возьмём. Пусть знают! Я вчера одну штуку придумал. И главное, просто и безопасно. Плясать не надо. Ну, если только сама захочешь. Прыгать не надо. Плащ, стало быть, мешать не будет. Просто пройдёшь, и всё. Туда и обратно. Туда просто так, а обратно – глаза завяжем.
– Публика не любит, когда безопасно, – возразила озадаченная Арлетта, – глядеть, как я туда-сюда хожу… Не, не шарман.
– Глюпый девчонка. Слушай отца, он дьело говорит. Всё зависит, где ходить.
Выслушав Бенедикта, Арлетта признала, что он прав. Штука могла получиться отличная. Такое она любила. Никакой усталости, никакого риска. Вообще ничего делать не надо, а публика – дура, думает, что всё это страх как опасно и ужасно.
Ночной брат не обманул. Город славился своими мостами через Верхову. Забивать сваи в дно здесь не было никакой возможности, поэтому здешним строителям приходилось пускаться на хитрости. Два моста – выгибавшийся крутой каменной аркой полуразрушенный Старый и висевший на крепившихся к мощным балкам цепях Новый – разделяли те самые сто шагов. Хитроумный замысел Бенедикта состоял в том, чтобы повесить канат между ними, прямо над бурной, бешено скачущей по камням Верховой.
Роскошный замысел.
– Э… – вмешался ночной брат, – я, конечно, не шпильман, но такой канат… он же сам себя порвёт. Слишком тяжёлый. А если не порвёт, то сильно провиснет. Как натягивать будете?
– Натянем, – решительно отмахнулся Бенедикт, – блоки, лебёдки, всё имеем. Наш канат я сам делал. В него три медных жилы вплетены, чтобы не тьянулся. И здешний прочный. Я же тебе говорю, такими канатами суда гружёные таскают. Сам себя он как-нибудь выдержит.