– А Арлетту?
– Что есть Арлетт? Пучок перьев. Что весит бабочка?
На этот вопрос ночной брат отвечать не стал. Судя по шороху, наклонился к самому уху Бенедикта, понизил голос до шёпота, но Арлетта, конечно же, всё слышала прекрасно.
– А ты не думал, что это… ну… опасно. Там же… кхм… саженей тридцать до воды. Да если бы только вода. Всюду камни торчат. Даже мне смотреть страшно.
– Очень страшно? – обрадовалась Арлетта. – Вот и хорошо. Чем страшнее, тем лучше.
– Опасно на перш работать, – снисходительно просветил неразумного Бенедикт, – а это… Это для дурней, которые у Барнума ломаются, опасно. А моя Арлетт пройдёт как по паркет.
– На паркете работать неудобно, – возразила Арлетта, – скользко очень.
Ночной брат остался при своём мнении, но слушать его не стали.
Весь следующий день ушёл на подготовку. С утра Бенедикт привёл Фердинанда, погрузил на него свёрнутый реквизит и отправился в нижний город, к канатчикам. Любимую дочку прихватил с собой, опробовать новый канат на месте. Арлетта обрадовалась. Давненько Бенедикт с ней никуда не ходил. Ухватила его за рукав и пошла, как в детстве, стараясь шагать в ногу. В детстве на каждый шаг Бенедикта приходилось четыре её собственных. С тех пор ничего не изменилось. Поспевать за ним по-прежнему было трудно. Да и кое-как вымощенные крутые улицы Верховца не располагали к быстрой ходьбе. То и дело попадались выбоины, неожиданные ступеньки и сточные канавы, почему-то прорытые поперёк переулков. Арлетта спотыкалась, Бенедикт ругался сквозь зубы, но до места всё-таки добрались. Неподалёку Верхова впадала в Либаву. Сквозь крики, стук, грохот и прочую человеческую суету отчётливо слышался голос двух рек. Верхова ревела и грохотала. Либава пела на низких нотах.
Канат срастили с новым продолжением. Срастили умело, волокно к волокну, узел почти не ощущался. Арлетта сняла новые прекрасные башмаки, прогулялась по разложенному на земле реквизиту, посчитала шаги. Ничего особенного, канат как канат. С десяток рабочих, обрадовавшись нежданному развлечению, принялись с уханьем перетягивать его, проверяя на прочность. Тут же набежал ещё народ из соседних мастерских и с ближних пристаней, кто помочь тянуть, а кто и об заклад побиться. Повеселились знатно. Новый канат всё выдержал. Заодно нашлись добровольные помощники, желающие самолично протянуть его от моста к мосту. На Старый лезть охотников не было. Зато Бенедикт, как истинный шпильман, забрался легко, невзирая на ненадёжность старой кладки, и закрепил всё сам. Конец обмотал вокруг каменных перил на другой стороне и груз повесил, мешок с камнями, что удачно попались под руку. Потом Фердинанд дотащил второй конец до Нового моста. Там соорудили что-то весьма сложное из деревянной рамы, дополнительных растяжек и двух лебёдок. Арлетта попробовала ощупать всё это, ничего не поняла и восхитилась. Надо же, какой Бенедикт умный. Всё-то он умеет.
– Как следует натянем завтра, – решил Бенедикт, – всё равно за ночь провиснет. Фиделио тут привяжем. Покараулит. А пока – публичность.
И тут же нанял мальчишек, чтоб кричали на торгу, да и по городу.
Ну, всё как положено. Прекрасная Арлетта, принцесса каната, королева воздуха. Смертельный трюк. Сто шагов над бездной. Танцы с птицами. Спешите видеть. Единственный раз перед отъездом.
Ну, может, и не единственный. В случае успеха можно и повторить раза два-три. Как публика пожелает.
Наутро стало ясно, что праздного народа в Верховце много и зрелищ он желает не меньше, чем во всех других городах и странах. Арлетта стояла на перилах Нового моста, изящно держалась за пахнущую свежим деревом раму крепежа, мило улыбалась и время от времени посылала воздушные поцелуи почтеннейшей публике, которая толпилась на Новом мосту, на набережной по обеим сторонам реки. Наиболее отчаянные влезли даже на Старый мост и торчали там рядом с поджидавшим её Бенедиктом. Сколько уже удалось собрать денег, Арлетта не знала. Этим занимались ошивавшиеся где-то в толпе на набережной Фиделио и ночной брат.
– Allez, Арлетт! – донеслось едва слышно сквозь шум реки и гомон толпы. Арлетта выпрямилась, подхватила прислонённый к перилам моста тонкий шест и под дружное аханье публики ступила на канат.
Шест ей навязал Бенедикт. Мол, так эффектней. Для пущего эффекта к концам шеста были привязаны пучки ярких лент. Ну, с шестом так с шестом. Какая разница. Шла неспешно. Старательно считала шаги. Работа оказалась не такой лёгкой, как она надеялась. За ночь канат отсырел от речных испарений и, конечно, провисал, хотя всё утро его подтягивали, не жалея лебёдок. Чем дальше от опор и ближе к середине, тем сильнее он крутился и раскачивался. Если на двадцатом шаге Арлетта ещё фокусничала, делала вид, что вот-вот упадёт, или изображала лёгкие танцевальные па и посылала в обе стороны воздушные поцелуи, то на сороковом шаге получалось только идти и ловить равновесие. В общем, Бенедикт был прав. Шест пригодился. Царапнул стопу стык, отмечающий середину. Семьдесят шагов, девяносто, руки Бенедикта, которые мягко легли поверх её рук, сжимавших шест. Радостные вопли и аплодисменты, начисто перекрывшие грохот реки. Кланяемся, улыбаемся, делаем реверансы.
– Осторожней, – сказал Бенедикт, придерживая её за талию, – здесь перила узкие, – и вдруг заорал мощным, проверенным на всех площадях мира голосом: – А теперь смер-р-р-ртельный аттракцион! Гр-ра-ан манифик! Сто шагов по воздуху с завязанными глазами.
Как и следовало ожидать, публика слаженно ахнула. На глаза лёг платок. Желающие проверить, честно ли он завязан, проделали все обычные телодвижения, которые приходят в голову особо недоверчивым личностям из публики. И Арлетта снова ступила на канат. Теперь уж танцевать не пыталась и шла нарочито медленно. Ей же трудно. Страсть как трудно. Глаза же завязаны. Бездна вокруг. Бездна под ногами. Как выглядит бездна, она понятия не имела и никогда её не боялась. Пусть публика пугается. Двадцать шагов. Тридцать. Сорок. Пробалансировала с шестом по ненадёжной середине. Восемьдесят шагов. Здесь канат почти не качался. Как договаривались, изобразила потерю равновесия и уронила ненужный шест. Под общий стон красиво выпрямилась, раскинула руки и пошла без шеста. Хорошо-то как. Час работы, куча денег и весь день свободен. Всегда бы так. Восемьдесят семь, восемьдесят восемь. Треск. Странный, резкий, как удар хлыста, звук. Жгучая боль, хлестнувшая по ногам, и восемьдесят девятый шаг в грохот реки, в облако холодных брызг. Так легко. Выбили из жизни одним щелчком, как того солдата из Хольма.
Привыкшее ко всему тело успело собраться и, будь вода подобрее… Ох! Арлетта пожалела, что не убилась сразу. Речные струи были твёрдыми, как натянутые канаты, и просто ледяными. Дыхание захватило мгновенно. Оно, может, и к лучшему. Вдохнуть можно было только воду. Канатную плясунью тащило, мотало, перемалывало этой водой, швыряло на острое и твёрдое. Лёгкой смерти, как Альф Астлей, девочка-неудача не заслужила. Где-то далеко, за холодом и грохотом звучали крики: «Канат! Держись! Хватайся!» Будь у неё глаза, Арлетта схватилась бы за первое, что увидела. Но кругом была только бешеная ледяная тьма.
А-а-а! Толпа завопила так, что на миг заглушила грохот реки. А потом вода вдруг стиснула её, выжимая последние остатки воздуха, да ещё и ударила подвздох. Арлетта ахнула, непроизвольно вдохнула. И оказалось, что она может дышать. Вокруг по-прежнему ревело и грохотало. В спину и затылок врезался скользкий холодный камень. Теперь поток нёсся мимо, пытаясь отодрать канатную плясунью от случайной опоры, но что-то мешало.
– Арлетта!
– Кх-кх-кх!
– Ага. Живая. Держись, ты же шпильман! Шпильманы смерти не боятся.
– Я… кх-кх-кх… б-боюсь… – прокашляла Арлетта.
– Чего?
– Смерти.
– Так никто не помирает, – ехидно сообщил ночной брат, – держись за меня, щас поплаваем немного.
Тяжесть, навалившаяся на неё сверху, исчезла. Должно быть, парень разжал руку, которой цеплялся за камень. Их сейчас же рвануло в сторону и понесло. Плыть нежданный спаситель даже не пытался, только старался, чтоб их не било да можно было дышать. Арлетта помогала ему как могла. Шевелила ногами и честно пыталась держать голову над водой. Получалось плохо, но сделать короткий вдох она успевала.
– Хватай!
По лицу хлестнуло, так что слёзы на глазах выступили. Если бы кожа не онемела от холода, боль была бы нестерпимой. Арлетта слепо замахала руками и каким-то чудом нащупала мокрый, скользкий, но родной, горячо любимый канат. Застывшие руки не слушались.
– Хватайся, дура! Я долго не продержусь.
Похоже, он цеплялся за канат, обмотавшись вокруг него, как плющ вокруг забора, обеими ногами и одной рукой. Вторая железным обручем впилась в спину Арлетты, больно обхватывала подмышками, прижимала к костистому, странно горячему телу. Канат дёргался, бился между ними, как чей-то живой длиннющий хвост. Вырвался из непослушных пальцев. Ледяная вода, из которой они высовывались по плечи, не отпускала, дёргала и тащила, пыталась отодрать от опоры.
– Руки!
Протянутые вверх руки внезапно окутало тепло. Дыханием греет – сообразила Арлетта. Торопливо зашевелила пальцами, разминая, и, наконец, смогла ухватиться за ускользающие волокна. Каким-то чудом зацепилась за канат и коченеющими ногами.
Ночной брат выдохнул, немного ослабил хватку.
– А теперь наверх!
Арлетта попыталась подтянуться, вытащить себя из воды. Не вышло.
– Давай! У нас время кончается. Холод нас убьёт.
– Н-не могу.
Теперь скрюченные пальцы впились в канат и, казалось, намертво к нему прикипели.
– Мы, – прохрипел ночной брат, – висим под Старым мостом. Не полезешь – завтра нас будут искать в Либаве.
– Бенедикт вытащит!
– Не вытащит. Слишком тяжело. Они там пытаются, но без толку. Лебёдка нужна, а у них нету! Лезь!
– Я с-стараюсь.
Удерживающая рука выползла из-за спины. Миг, и по мокрой голове скользнуло что-то, зацепилось за уши, упало на шею.