Заскрипела, стукнула дверь.
– Ты чего тут, заноза? А Фёдор где? Ну, я ему…
– Деда, к тебе скоромоха пришла!
И снова дёрнула Арлетту за руку.
– Давай грошик!
– Подожди.
Слова по-прежнему застревали в горле. Арлетта вдохнула поглубже, желая объяснить попонятней, поубедительней, сквозь кофту зажала в кулаке серебряный крестик.
– Какая такая скоромоха? А… Кхм.
В этом стариковском «кхм» было все презрение к проклятым фиглярам.
– К своему пришла?
Арлетта дёрнулась, торопливо потащила с шеи шнурок с крестом, чуть запнувшись, выдала тщательно хранимую тайну.
– Он не наш!
Но теперь уже всё равно. Мёртвого на каторгу не потащат.
– Как это не ваш? – строго переспросил дедок.
– Не наш! Случайно по дороге прибился. Вот! – подняла руку с зажатым крестиком. Шнурок намотала на запястье и держала крепко, чтоб не отняли.
– Это его! Крещёный он! Нельзя его просто в яму и при дороге закапывать нельзя! Его в освящённой земле хоронить надо.
Сказала и задохнулась. Впервые поняла, что его и вправду нет. Нету и больше никогда не будет. Ушёл. Совсем.
– Кхм! – снова прокашлялся старичок. Заскрипело, словно он усаживался на пороге, устраивался поудобней для долгого разговора.
– Нельзя его хоронить.
– Почему? – дрогнувшим голосом спросила Арлетта.
– Потому. У нас живых не закапывают. Хоть в яме, хоть при дороге.
– Как… живых?
Ноги подломились. Арлетта села, где стояла. Прижала к груди серебряный крестик.
– А вот так.
Старичок покряхтел, повздыхал и, наконец, выдал:
– Вначале я и сам думал, что он того… шутка ли, полсуток на косе провалялся. Выплыл как-то или вынесло его. Верхова-то наша шутить не любит. Весь в крови, голова разбита. Чистый покойник. Я мертвяков видал и покрасивей. Ну, принесли его сюда ногами вперёд. Вначале тихо лежал, как покойникам и положено, а потом возьми да и застони. Ну, я его того, рогожкой для тепла прикрыл. Только он всё равно не жилец.
– Где он?!
Арлетта рванулась вперёд и с налёту рухнула на весьма крепкого старика, споткнулась о закутанную в обмотки ногу, запуталась в холщовой рубахе, от которой несло смолой и почему-то редькой.
– Ишь ты! – не рассердился старик, подхватил за плечи, заставил сесть рядом.
– Пусти! Мне крестик ему отдать надо. Он сохранить велел, и я… вот… сохранила.
– Не шустри. Слепая, а торопыга. Нельзя ему ничего отдать.
– Пусти!
– Куда пусти, зачем пусти. Я ж тебе говорю, нет его там.
– Как нет?! – вскинулась Арлетта, собираясь немедленно бежать. – А где же…
– Да кто ж его знает. Забрали.
Арлетта поняла сразу. Сердце дрогнуло, пропустило удар.
– Кто забрал?
– Да кто их разберёт, – с удовольствием поведал дед. Ему явно нравилось, что вдруг появилась такая заинтересованная слушательница.
– Должно быть, стражники. За час до тебя заявились. Злющие, страсть. Сначала на меня орали, потом на него. Не простые стражники, не из наших городских, я-то ещё не совсем слепой, всё вижу. Должно быть, столичные. Ну, ему-то уж всё равно. Хоть сам король на него ори. Проорались, а потом бросили его на рогожку и уволокли.
– Куда?
– Чего не знаю, того не знаю. И тебе в это дело лезть не советую.
Арлетта выпрямилась под тяжёлой рукой старого лодочника. Крепче стиснула злосчастный крестик.
– Слышь, дед, а они хоть наградили тебя?
– Кхм. А тебе-то что?
– Да за него королевская награда положена. Четыреста монет. А может, уже все пятьсот.
– Кхм! Кхе-кхе-кхе!
Оставив деда приходить в себя, Арлетта встала. Надела крестик на шею, прижала к груди.
– А мне награду! – запищала дедова внучка. Канатная плясунья сунула руку в карман, молча протянула в пустоту весь мешочек. Его живо вырвали из руки.
В колено ткнулся Фиделио. Арлетта привычно вцепилась в шерсть на загривке и пошла вперёд по колючей траве, всё ниже и ниже, пока под ногами не заскрипел песок, а мощный голос Либавы не перекрыл все звуки, даже говор присмиревшей Верховы. Должно быть, та самая коса. Она опустилась на песок и стала слушать. Просто слушать, без всякой мысли.
Глава 22
Бенедикт нашёл её под вечер. Как находил всегда. Правда, в этот раз его привёл Фиделио, которому надоело скулить под боком у неподвижной хозяйки. Сбитые, расцарапанные ноги в кровавых струпьях, к которым прилип песок, болели так, что идти она не могла. Бенедикт заставил смыть кровь и песок в Либаве, а потом перекинул провинившуюся канатную плясунью через плечо и, ворча и ругаясь, потащил наверх, в город.
– Инфант террибль, дура сущеглупая, гранд амор выдумала. Радоваться надо, что избавились. Взяли его, а нас не затронули. Ноги повредила. Работать не сможешь. И так всё валится, а она сердечные терзания учиняет.
Арлетта отмалчивалась. Про великую любовь и сердечные терзания она не думала. Не было никаких терзаний. Просто… Будто руку отрезали. «Ну, живой же», – в который раз повторила она себе. Живой. И в тюрьме люди живут. Ему не привыкать. И так весь в каторжных метках. Отлежится и снова сбежит. Может, и про неё вспомнит. Вспомнит, найдёт. Крестик-то ему вернуть надо. И она вернёт. Скажет: вот, я сохранила.
Уморившийся Бенедикт, ворча, засунул её в повозку. Арлетта покорно уселась на тюфяке, обняла Фиделио и стала думать снова. Одно и то же. В который раз.
Тем временем старый шпильман привёл Фердинанда, принялся запрягать. Ну да, в этом городе больше делать нечего. Поедем, куда дорога ведёт. Дорога всё сгладит, всё покроет. Пылью и забвением. Повозка затряслась, поехали. Однако отъехали недалеко. Снаружи доносился стук молотков, редкое конское ржание, на которое Фердинанд отвечал со всем присущим ему достоинством. Бенедикт с треском откинул полог. Пахнуло лошадьми и резким, неприятным, но знакомым запахом. Ароматы зверинца Арлетта помнила с детства.
– Allez, – сказал Бенедикт, – обувайся и идьём. Контракт я уже подписал, но надо, чтоб и ты руку приложила.
– Контракт?
– Контракт, пёсья кровь. С Барнумом.
– Зачем? – вяло удивилась Арлетта.
– О-у. У нас же ничего нет. Канат пропал. Лебёдка нет. Один перш. Как работать? Контракт выгодный, ты не думай. Меня на кривой козёл не объедешь. Ты есть прима. Гран шарман. Да ещё такой публичность. Весь город про тебя говорит. Можем ставить условия. Так что обуйся, приведи себя в приличный вид и идьём.
Арлетта послушно открыла сундук, потянулась за новыми башмаками. Но, увы. Пока они с Фиделио гуляли по городу, в повозке кто-то побывал. Сама виновата. Нельзя повозку оставлять без присмотра. Старые парики и прочее шпильмановское имущество не тронули, но новые башмаки исчезли как не бывало. Пропал и спрятанный в одном из них прохладный флакончик с лавандовым запахом. Ласточкины слёзы, драгоценное лекарство. Значит, не суждено. Да и не нужно.
Арлетта вздохнула, пригладила волосы, отряхнула от городской пыли старую юбку. Что ж. Можно идти. Предстояло ещё вытерпеть выговор от Бенедикта за утраченные башмаки.
– О-ла-ла! Это и есть наша звезда! – господин Барнум лопотал по-фряжски бегло, как на родном, и был по-фряжски любезен. – Ай-яй-яй, пережить такое ужасное падение. Синяки, бедные ножки поранены. Когда ты сможешь работать, дитя моё?
Вечно этот вопрос. «Сможешь работать – не сможешь работать». Интересно, что будет, если ответить «никогда»? Но Арлетта была благоразумна и ничего такого отвечать не стала.
– Сегодня, – мрачно сказала она, – сейчас. Когда скажете.
Следовало бы сделать почтительный книксен. Сделала. Ноги не отвалятся.
– Согласно контракт, – добавил Бенедикт, – новый костьюм, прочность рьеквизит, услуги льекаря от вас. Жалованье вы платить по числу выходов.
Жалованье оказалось весьма неплохим. Поменьше, чем они с Бенедиктом зарабатывали в удачный день, но и побольше того, что удавалось выколотить из публики в день неудачный. Оказалось, господин Барнум лично наблюдал её вчерашнее выступление, и впечатления его были столь глубоки, что никакие расходы не казались слишком большими. Бенедикт, потерявший почти весь реквизит, наступил на горло своей гордыне, не позволявшей члену знаменитой семьи Астлей работать на чужого дядю, так что контракт был подписан к удовлетворению обеих сторон. Арлетта, как смогла, нарисовала кривой крестик, и дело было слажено.
Жизнь в балагане господина Барнума сильно отличалась от той жизни на дороге, к которой Арлетта привыкла. В сущности, никакой дороги она больше не видела. И жизни не видела тоже. Только работу. Скучную и одинаковую каждый день.
Конечно, если обдумать всё трезво, то жаловаться не стоило. Ехать в большом обозе из десятка крытых повозок, клеток со зверями и гружёных телег гораздо безопасней. Не всякие разбойники решатся напасть, тем более что крепких мужчин здесь хватает. Да и работать под полотняной крышей балагана намного легче. Под ногами ровная площадка, аккуратно посыпанный опилками пол. Размер площадки всегда одинаков, так что каждый раз запоминать число шагов вовсе не надо. Крыша не даёт разгуляться ветру и недурно защищает от дождя. Новый канат всегда сух и хорошо натянут. За этим и чистотой площадки следят служители. Барнум новую приму ценил и насчёт нового костюма не обманул. От старого осталась только любимая редкость – крылья бабочки да особые браслеты с бубенчиками. Трико по росту, без дыр и латок, юбка шуршащая, пышная, башмачки атласные, гладкие на ощупь, подошвы натёрты мелом, чтоб не скользили. Флейта, две трубы и виола играют правильно, подают в такт. В общем, работай – не хочу.
Арлетта не хотела. Её номер был частью большого представления. Пять-шесть представлений в день. Пять-шесть выходов с танцем, прыжком и полётом бабочки. Очень часто ещё какие-нибудь штучки на бис, по горячим просьбам почтеннейшей публики. Вроде бы не так много, но когда это продолжается изо дня в день, в одно и то же время, без перерывов, без поблажек на лишний отдых… Очень скоро Арлетта почувствовала себя молотом, которым без перерыва тупо лупят по наковальне. Больше ничего не осталось: ни походов на рынок, ни прогулок по чужому городу в компании Фердинанда и Фиделио, никакой возни с жаровней и готовкой, которую теперь Арлетта сочла бы хорошим развлечением. За небольшую плату для них и ещё для нескольких холостых работников Барнума готовила тётка Амелия, из бывших наездниц. Самому господину Барнуму она вроде бы доводилась тёщей. Кормёжка у неё получалась сытная, но какая-то унылая. Миску каши Бенедикту, миску Арлетте, такую же миску Фиделио.