– Ночь уже. Будешь в темноте слоняться по трущобам? – спросил Вальден.
– А мне без разницы, что в темноте, что белым днём, – огрызнулась канатная плясунья. По стеночке выбралась из палатки. Подставила лицо влажному ночному ветру, свистнула. Сейчас же под коленку ткнулся холодный нос. – Пойдём, Фиделио.
– Не глупи, – крепко стиснул её локоть Вальден, – сейчас отведу в повозку, а завтра на рассвете, так и быть, смотаюсь в город. Здесь не столица. Десять лавок да два кабака. Никуда твой Бенедикт не денется. Наверняка где-то пьёт.
– Ладно. На рассвете с тобой поеду. Наш Фердинанд в компании хорошо ходит. Даже править не надо.
Вальден с таким раскладом был не согласен и даже попытался что-то возразить, но тут в отдалении, сквозь хлопки бившегося под ветром полотна купола, послышались конский топот, тележный скрип и ругань нескольких человек, пробиравшихся в темноте через лагерь шпильманов.
Фиделио вскинулся, захлебнулся лаем и вдруг завыл, тоненько, как глупый щенок.
– Что случилось? – встревожилась Арлетта. – Пожар?
Пожаров она по-прежнему боялась. Откуда ни возьмись снова подкрался господин Барнум.
– Идём, – сказал он.
С господином директором не спорят, и лишними вопросами его раздражать не стоит. Арлетта прикрикнула на Фиделио и подчинилась, пошла, вытянув вперёд свободную руку, чтобы не наткнуться на протянутые там и сям между повозками верёвки со стираным бельём и проветриваемыми после выступления костюмами.
Шли они к источнику шума и ругани.
– Вот, – сказал господин Барнум, остановившись, – это его дочь.
– Это? – грохнули прокуренным басом откуда-то сверху, должно быть, с коня, – так она же слепая как крот.
– Иных родственников не имеется, – мрачно ответствовал господин Барнум.
– Ну и как она его опознает?
– Опознает? – повторила Арлетта, рванулась вперёд, налетела грудью на борт телеги и, не удержав равновесия, уткнулась лицом в знакомую до последней складочки куртку. Куртка пахла Бенедиктом. А ещё кровью и тем самым духом, что висел над остзейскими дорогами после мора.
Глава 23
– Я хочу его видеть.
Осиротевшая плясунья сидела у печки в повозке господина Барнума, укутанная в толстое одеяло, и тряслась так, что зуб на зуб не попадал.
– Бедное дитя, – всхлипнула тётка Амелия, сочувственно похлопав по одеялу, – полночи твердит одно и то же.
– Я хочу его видеть.
– Глупое дитя, – флегматично заметил господин Барнум. – Прима. Гран манифик. Редкий талант. И такая дура. Старый фигляр только портил номер.
– Я хочу его видеть.
От Бенедикта её оторвали силой. Телега, на которой его привезли, была казённой, и стражники настойчиво желали получить её обратно. Бенедикта нашёл ночной дозор. Нашёл утром в переулке под самой стеной. С дырой в животе и без копейки денег. Свидетели сказали, что он всю прошлую ночь провёл за игрой в кости в «Королевской Тени». Сказали, ему везло. Сказали, ушёл довольный. Только одиночкам, тем, кто в большом выигрыше, далеко уйти не дают. Теперь он лежал где-то на земле, совсем один, накрытый рогожкой. Пока Арлетта цеплялась за него, отбивалась, боролась со стражниками, кто-то окатил её водой. Мокрый костюм с неё стащили, чтоб вычистить и высушить перед завтрашней работой, но всё равно она дрожала так, что руки не могли удержать кружку с чем-то горячим, которую всё совала ей сердобольная Амелия. Питьё расплескалось. Тяжело запахло сивухой.
– Будет работать с Вальденом, – продолжал рассуждать господин Барнум. Публика принимает прекрасно. А мы примем в семью. Что скажешь, Вальден?
– Угу.
Какую ещё семью? Семьи Астлей больше нет. Только и остались Фердинанд, Фиделио и Арлетта.
Даже смерть не может остановить представление. Особенно если это смерть шпильмана. Хоронить Бенедикта было решено через день, в воскресенье, когда всякие представления воспрещались. Субботние доходы терять никто не собирался. С утра тётка Амелия растормошила застывшую в углу Арлетту и вручила ей высушенный костюм. Вальден без церемоний подхватил на руки вместе с одеялом и отнёс в родную повозку, переодеваться и прихорашиваться. Арлетта неловко выбралась из одеяла, натянула трико, расправила юбку, старательно подвязала, переплела ленточки туфель, откинула крышку сундука и уселась перед зеркалом расчёсывать волосы. Ни к чему ей зеркало, но так полагается, так всегда делала мама Катерина. «На всё свои правила, – говорил Бенедикт, – делай по правилам, и всё будет хорошо». Бенедикт!
– Я хочу его видеть, – шепнула она и будто проснулась. – Да нет же. Это не Бенедикт. Надо только посмотреть самой, убедиться и других разуверить. Бенедикт не игрок. Не на что нам играть. Мы же на дом копим.
Торопливо, опасаясь окрика Вальдена, который мог помешать, Арлетта сунула руку в левый дальний угол сундука, в котором были припрятаны завёрнутые в тряпицу сокровища. Нитка порвалась, и стеклянные бусы посыпались на пол, разбегаясь по щелям, выскальзывая из повозки и падая на землю. Под дрожащими пальцами совсем раскрошился давно увядший букетик. Но это всё сейчас было не нужно. Вот! Она выпростала из лоскутного свёртка тряпочку с лавандовым запахом. Аромат был совсем слабым, едва пробивался сквозь миазмы зверинца и Амелиной кухни. Но ведь не в запахе дело.
Арлетта растянула тряпицу на ладонях, прижала к глазам. Попыталась, как велели, думать о хорошем. Ничего хорошего не вспоминалось. Только сырость, холод, тряские дороги и работа, работа, работа.
– Арлетта! Долго ещё? Allez!
Она вздрогнула, уронила тряпицу в сундук и выбралась наружу. Надо работать. Изображать великую любовь, прекрасную бабочку, радость и красоту.
Два представления сошли благополучно. Или три. Арлетта не помнила, сколько было выходов, и вообще не думала. Куклы думать не умеют. Только считать. Делать батманы и пируэты, книксены и воздушные поцелуи. Играла музыка, публика кричала и хлопала, но всё это где-то далеко, будто за стеной.
Снова Вальден взял её за руку на верхней площадке, обнял, сделал вид, что целует на прощание перед опасным номером, поправил плащ, развернул к канату. Арлетта раскинула руки, сделала первый шаг и пошатнулась. Перед ней легло светлое поле, рассечённое чёрной чертой. И по этой тонкой, исчезающе тонкой черте надо было идти. Над ней колыхался алый край юбки, на неё опирался белый мысок туфли. А под чертой была бездна, глубокая страшная бездна. На смертельно далёком дне копошилось, шумело нечто пёстрое, мохнатое, безумно опасное. Музыка ударила по ушам, понуждая идти вперёд. Вальден слегка подтолкнул в спину. По привычке Арлетта подчинилась, сделала шаг, наступив на скользкий, дрожащий, слишком тонкий канат, взмахнула руками, стараясь удержаться, колени дрогнули, и бездна метнулась навстречу. Канатная плясунья падала, а цветной мир вертелся вокруг, полный ярких пятен, вспышек света и отчаянно громких звуков. Обморок настиг её раньше, чем удар о дно бездны.
– Отчего ты не предупредил, что она сегодня не может работать?
Господин Барнум, как всегда, говорит сухо и отчётливо.
– С утра работали. Не знаю, что на неё нашло.
А это Вальден. Бубнит, как в пустую бочку.
– Пятьдесят гульденов. Вычесть из её жалованья и выдать Люлю и Коко. Вознаграждение за труд и риск. Коко плечо вывихнул. Крылья отдать Амелии. Пусть починит как можно быстрее.
Люлю и Коко были нижними гимнастами. В номере Арлетты они следили за лебёдками, за тем, как натянут канат. Спассировали, значит, девочку-неудачу. Ну да, они люди опытные, всю жизнь у Барнума. Надо их отблагодарить. Удар, конечно, был сильным. Всё болит. И с головой что-то. Шея едва ворочается. Арлетта пошевелила пальцами на руках и на ногах. Ничего, слушаются. Вдохнула поглубже. Порядок. Рёбра целы.
А потом она открыла глаза и увидела небо. Небо было серым и качалось, то приближаясь, то удаляясь. Хлопало, надувалось и опадало. Разобраться помог именно этот хлопающий звук. Крыша. Полотняная крыша какой-то палатки. Ещё перед глазами болталось нечто ярко-красное и блестящее. Арлетта подняла руку, пытаясь отогнать это, и наткнулась на весьма твёрдую мускулистую грудь, обтянутую гладким атласом.
– Вальден?
– Угу. Что ты вытворяешь? Нашла время чувств лишаться.
– Вальден, я вижу.
– Что?
Бахрома, украшавшая рубашку напарника, исчезла из виду, зато над Арлеттой склонилось нечто ужасное, бесформенное. Выступы, рытвины, глубокие впадины. Арлетта моргнула. Да это лицо. Смуглое, грубоватое, окружённое встрёпанными светлыми волосами. И вовсе не страшное. Лицо как лицо. Глаза голубые. Арлетта попыталась дотянуться до него, ощупать, увериться.
– Я тебя вижу.
Лицо дёрнулось, исчезло.
– Сколько пальцев я показываю?
Арлетта вжалась в жёсткую лавку, стараясь отстраниться от пальцев, которые ткнули ей почти в самый нос. Честно посчитала, старательно шевеля губами.
– Три.
– Угу. Хорошо, – одобрил Вальден, – не придётся со слепой возиться.
– Зачем со мной возиться? – прошептала канатная плясунья, глядя на потолок. Он всё качался, и от этого ещё сильнее кружилась голова.
– Будешь моей женой, – деловито сообщил Вальден.
Сил у наречённой невесты было маловато. Рот удивлённо приоткрылся, а новый вопрос так и не прозвучал. Застрял в горле.
– Отец решил, – счёл нужным разъяснить Вальден. – Ты прима, но одной тебе нельзя. Войдёшь в семью Барнум. Мы тебе защиту, твой доход в семью. Взаимная выгода.
– У меня своя семья. Семья Астлей.
От отчаяния к Арлетте даже вернулся голос.
– Нет больше никаких Астлей. Помер твой Бенедикт. Забыла, что ли? От удара память отшибло?
Вальден добродушием не страдал и особым тактом не отличался.
– Не забыла, – твёрдо сказала Арлетта, скрепилась и попыталась сесть. Получилось. Болела спина и шея. Кружилась голова, но уже терпимо.
– Где он? Я хочу его видеть.
– За зверинцем под навесом пока положили, чтоб публику не отпугивать. Пойдём уж, провожу, – проявил неожиданное благородство сидевший на корточках у Арлеттиного ложа Вальден, – только недолго. Мой выход скоро.