Картинка была очень красивой. Яркой такой. Наверное, ночной брат всё время так видит. Если, конечно, ещё жив. Арлетта встрепенулась, глубоко вдохнула прохладный, пахнущий осенью воздух. Погладила тёплый ноздреватый камень.
Но я-то точно жива.
Я живая. Я не кукла.
– Я не кукла! – закричала она, забыв о том, что кто-то может услышать. В голове что-то рвалось с сухим треском, точно ниточки старой марионетки, лопался пузырь с затхлым застойным воздухом, которым её окутали в шатре Барнума.
Живая.
Болит отбитая ещё неделю назад и измученная целым днём в седле спина. Зудят исколотые до крови руки. Ноги, тоже сбитые в кровь после хождения по лесам, стынут на холодной земле. Да и вообще холодно. И есть хочется так, что впору мышей ловить. Но живая и свободная. Совсем. Захочет – будет работать ради пропитания. Не захочет – не будет. Так и останется лежать здесь, глядеть в потухающее небо, поглаживать тёплый камень. Никакого счёта, никаких танцев, никаких улыбок и комплиментов. Ни о ком не заботиться. Только о себе. Другие же так живут, вот и она будет. Никто больше не посмеет сказать ей: «Allez, Арлетт!» Так. Про Бенедикта нельзя. Это слишком горько и страшно. Про это можно будет подумать как-нибудь потом. Вот будет всё хорошо, сытно и покойно, тогда и начнёт про это думать. Посидит. Поплачет. Вспомнит. Только не сейчас. Сейчас не надо.
А что надо? Раз живая – надо попробовать жить. Одной. Свободно и счастливо. Пережить хотя бы эту ночь. Солнце садится, а такие ясные ночи тёплыми не бывают. Так, что у нас есть для новой свободной жизни? Обуви нет. Кресала костёр разжечь – нет. Еды нет. Денег нет. Но зато есть завязанный крест-накрест поверх кофты любимый шерстяной платок, единственная тёплая одежда на зиму, весну и осень. Его можно повязать иначе, закутаться как следует, и тогда холод не страшен. Ну почти не страшен. Есть кофта с юбкой, которым двадцать лет сносу нет, и, конечно же, пёс с конём. Крестик ещё есть, серебряный. Но это… продать, конечно, можно, но в самом, самом крайнем случае.
– Эй, Фиделио, тебя, что ли, продать? Да кому ты такой нужен. Жаль, Фердинанд говорить не умеет. Он бы посоветовал что-нибудь.
Пока Фиделио вертел задом, припадал к земле и вилял хвостом, доказывая, что он очень даже нужен, Фердинанд вытянул морду в сторону монастыря и тихонько заржал.
– Нет, – сказала Арлетта, – в монастырь нас не пустят. Кто мы есть? Правильно, мы есть шпильман. Выгонят, да ещё по шее надают. Но вообще ты прав. Где монастырь, там и дорога. Где дорога, там и деревня. Поедем потихоньку, найдём сеновал или амбар какой, переночуем, утречком поесть чего-нибудь добудем.
С холма сползали долго и трудно. Пустились в обход, прятались за гребнем, чтобы из монастыря не заметили. Дорога там, конечно, была. Огибала монастырскую стену, разливалась у ворот широкой вытоптанной площадкой и двигалась дальше на север, ныряла в густой перелесок. Туда же нырнула и Арлетта на вяло переставляющем ноги Фердинанде. Солнце зашло, сумерки понемногу сгущались, но путники никуда не торопились. Фердинанда темнота не пугала, Арлетту тем более. Дорога была ровной, ухоженной, с вычищенными канавами по бокам, с аккуратно засыпанными ямами. По такой дороге можно ехать с закрытыми глазами. Арлетта так и сделала. Зажмурилась, а потом и вовсе, как в детстве, улеглась, уткнувшись лицом в гриву Фердинанда. И ручки, и ножки свесила. Фердинанд тёплый, Фердинанд умный, Фердинанд знает, куда идти и что делать.
– Р-р-р-гав! Гав-гав-гав!
Фиделио принёс-таки пользу. Арлетта проснулась и успела уцепиться за жёсткую гриву. Фердинанд вдруг выкинул фортель, которому его выучили в далёкой цирковой юности. Подскочил, как кошка, на всех четырёх и прянул к обочине. Арлетта всё-таки сползла с его спины, едва не свалилась в канаву и с ужасом увидела, как мимо грохочет чёрная карета, запряжённая двумя лошадьми. Одна лошадь делала отчаянные усилия, чтобы бежать, другая же всё спотыкалась. Карету мотало от обочины к обочине, внутри кто-то отчаянно визжал. Через сотню саженей левая лошадь всё-таки упала, после чего карета с лязгом и дребезгом завалилась набок. Правая лошадь, чудом устоявшая на ногах, возмущённо заржала, ударила задом и скрылась в лесном сумраке, унося с собой часть упряжи.
– Слышь, Фердинанд, это чего такое?
Фердинанд неодобрительно фыркнул. Он терпеть не мог, когда пахнет кровью. А от всего этого кровью просто несло. И лошадиной, и человеческой. В карете уже не визжали, а плакали. Тоненько так, жалобно. Да ещё раздавался слабый, но упорный стук.
Ребёнок там, что ли? Арлетта оторвалась от Фердинанда и побежала к поверженному экипажу. В зарешеченном оконце свободной двери мелькали светлые волосы и бледное личико, не то женское, не то детское. Дверь заклинило. Арлетта дёрнула раз, другой и поняла, что эта задача ей не по силам.
– Фердина-анд!
Когда страшно недовольный старый конь приблизился, канатная плясунья уже успела вытащить и связать остатки постромков. Получившуюся верёвку пропустила через решётку, другой конец сунула в зубы Фердинанду.
– Allez!
Фердинанд сдал назад, что-то хрястнуло, дверца повисла на одной петле. Наружу тут же выбрался белокурый подросток лет двенадцати. Губы у него тряслись, но рыдал определённо кто-то другой. Подросток перегнулся внутрь и извлёк из кареты зарёванного мальчишку, на этот раз черноволосого. «Не братья, – определила Арлетта, – не похожи нисколько. Младшему ещё мамка нужна. Или нянька. Одежда хорошая, дорогая. Должно быть, из благородных».
Младший с ужасом огляделся, прижался к карете и крепко зажмурился.
– Благодарю вас, прекрасная поселянка, за столь своевременную помощь, – куртуазно, хотя и немного хрипло сказал старший.
«По-фряжски выражается, – подумала Арлетта, – стало быть, всё ещё фряжские земли. Это хорошо. Тут особых холодов не бывает».
– Что случилось, добрый господин? – спросила она по-фряжски.
– За нами гонятся, – выдал подросток, тревожно всматриваясь в сумрак, клубившийся над дорогой.
«Жизнь кипит, – подумала Арлетта, – за всеми кто-нибудь гонится. Впрочем, эти вряд ли от стражи бегают».
– Разбойники? – уточнила она на всякий случай.
– Д-да. Разбойники.
– Быстро в лес!
Встречаться с разбойниками на большой дороге канатная плясунья терпеть не могла.
– Прячемся!
– Там… Там ещё…
Из кареты раздался стон.
– Пёсья кровь!
В четыре руки Арлетта и её новый знакомый извлекли наружу мужчину солидного, но ещё стройного, с отлично ухоженной бородкой, одетого по-дорожному, добротно и удобно. От мужчины несло порохом, а перёд камзола был липким от крови. Кровью залито было всё лицо, а лоб выглядел так, будто господину снесло полчерепа. Однако, вытащенный из кареты, на ноги он встал сам. И на преклонившего колени Фердинанда уселся сам.
– Придержи его, – приказала старшему мальчишке Арлетта и сама подхватила на руки младшего. – Фердинанд, в лес!
– А… А как же…
– Живо!
Вся компания ворвалась в подлесок и три минуты ломилась через него, пока не ссыпалась в неглубокую сухую балку. Арлетта прислушалась. Вроде никто не едет. Обернулась назад. Дороги не видно. Сплошные кусты, кое-где сохранившие листву, и очень удачно подвернувшиеся на пути заросли можжевельника. Густые такие, вовсе непроглядные.
– У них собаки были?
– Не заметил.
– Не заметил или не было?
– Не было.
– Тогда, может, отсидимся.
– Там ещё брат Серафим.
– В карете?
– Угу.
– Чей брат? Твой?
– Не… Брат монах. Из самой Остербергской Академии.
– Ладно. Пойду посмотрю. А вы не высовывайтесь. Перевязать сможешь?
Спросила без особой надежды. Обычно такие чистенькие мальчики мало что умеют. Снятый с коня неизвестный господин лежал на земле и более никаких признаков жизни не подавал.
– Смогу, – неожиданно заявил блондинчик, – меня учили.
Арлетта кивнула, с сомнением покосилась на младшего парнишку, который свернулся клубком, как ёж, и прикрыл голову руками, свистнула Фиделио и кружным путём, чтоб не оставлять лишних следов, отправилась к месту крушения. Походя закидала опавшими листьями отпечатки копыт Фердинанда, красовавшиеся на дне и берегах придорожной канавы, живо затёрла грязью подозрительно белеющие свежие заломы на кустах. Пообщаешься с иберийскими торговцами луной, ещё и не тому научишься.
Брату Серафиму не повезло. Он сидел у второго окошка и получил болт прямо в висок. Арлетта попыталась нащупать живчик, вздохнула и старательно вытерла руки о мягкую каретную обивку. Добротная ткань. С удобствами ехали. Должно быть, и еды с собой захватили.
Проверить это помешал лай Фиделио и бодрый топот копыт. Арлетта вынырнула из кареты, но сбежать уже не успела. Лишь ухватила ярившегося пса за загривок. Ещё бросится, а эти раздумывать не будут, просто убьют.
На разбойников вновь прибывшие были не очень похожи. Встрёпанные, взъерошенные, кое-кто без шляп, двое, кажется, ранены, но одеты слишком хорошо и как-то одинаково. Может, это, наоборот, помощь? Слуги или охрана?
– Помогите, добрые господа, – завопила она, опережая любые вопросы и как можно тщательнее выговаривая по-фряжски, – там, о, мой Бог, там…
Всадники, которых прибыло числом штук двадцать, окружили карету, но спешиваться не торопились. В сгустившихся сумерках они казались очень большими и страшными.
– Что ты здесь делаешь? – отрывисто поинтересовался один из них.
– Я бедная сиротка, – затараторила Арлетта, – иду в монастырь за подаянием, иду-иду, а тут вот… карета… а внутри… ах… добрые господа… там покойник… да-да, совсем мёртвый, до смерти убитый… а тут ночь, темно уже… ы-ы-ы…
Вот так. Дурочка я, и взять с меня нечего. Главное, чтоб Фиделио не вырвался.
Двое всё-таки спешились, сунулись в карету и выругались отнюдь не по-фряжски.
– Тут монашек. Уже того, остывать начал.
– Где остальные? – нависая над съежившейся Арлеттой, спросил третий.
Сказать или нет?