– Чего хотели? – резко спросил Бернард.
– Я не знаю. Про товар не спрашивали, ничего не искали. Я наверху пряталась, пока не уехали. Я слезла, зову, кричу, а господин Филин не отзывается. А потом Фиделио как завоет. Фиделио это собачка моя. Иди сюда, мой хороший. Вы его не помните, он всего год с нами. Фиделио дяденьку Филина и нашёл. Только уже совсем мёртвого. А я побоялась там одна оставаться. Я же не вижу ничего. Как одной?
«Не видит?» – удивился Эжен. Девчонка видела как сова ночью. Не всякий может разглядеть дорогу под слоем грязи и тины.
– Сюда как попала? – отрывисто спросили с той стороны костра.
– Фердинанд привёз, добрые господа. Ваши лошади пошли, а он за ними. Он у меня умненький.
– Фердинанд?
– Конь это её, – хмуро пояснил Бернард, – смышлёная скотина. Всю жизнь ей вместо отца-матери.
– Это правда! – весело подтвердила Арлетта.
– Есть хочешь?
– Да! Я, добрые господа, два дня не ела.
Арлетте вручили большой кусок чего-то определённо съедобного. Во всяком случае, она сейчас же впилась в это зубами. У Эжена прихватило живот, а рот немедленно наполнился слюной. Лопает. А про них с Лелем и думать забыла. Надо вылезать. Хорошие люди, жалостливые. Сейчас бы горбушку, да с корочкой.
– Попей горячего, – участливо предложил Бернард, протягивая солидных размеров кружку.
Эжен сглотнул. Арлетта приняла кружку, погрузила лицо в исходящий от неё пар и вдруг распрямилась, как согнутый ивовый прут. Кружка впечаталась в лицо взвывшему Бернарду, а сама девчонка кинулась, как показалось Эжену, прямо в костёр, который полыхнул так, будто в него попала праздничная шутиха. Искры и головни полетели во все стороны, заметалась в странной пляске стремительная тень. К ней бросились другие тени, мощные и широкие. Эжен поперхнулся. На какой-то миг ему показалось, что девчонка упала на руки и лихо раздаёт удары длинными гибкими ногами. Судя по воплям и ругани, раздаёт удачно. Костёр потух. Эжен торопливо ощупывал кусты в поисках хоть какого-то оружия, палки или камня. Канатную плясунью, схлестнувшуюся аж с шестью кромешниками, надо было спасать. Но тут его выдернули из куста.
– Ходу! – орала Арлетта. – Ходу! Фердинанд! Фиделио!
С шумом и треском они проломились сквозь сырые заросли и снова вылетели к воде, на этот раз текучей, полной живых звуков и чистых речных запахов. У воды лежали две длинные лодки – плоскодонки, а неподалёку торчало что-то, в темноте не различить, должно быть, сгнившие мостовые сваи. За рекой, саженях в пяти, было черным-черно, то ли крутой берег, то ли лес до неба.
– Плавать умеете? – спросила Арлетта, как оказалось сжимавшая в руках какой-то мешок.
– Да, – бодро ответил выросший на Либаве Эжен, пока Лель вдумчиво пытался понять, о чём его спрашивают.
– А я нет, – заявила Арлетта, – зато Фердинанд умеет. Лель, садись верхом! Держи, не потеряй.
И вся компания: конь, собака и девица – с шумом ринулась в воду.
Эжен покосился назад, откуда доносились невнятные крики, стиснул зубы и с разбегу кинулся вслед за ними. От холода сразу захватило дух и, кажется, остановилось сердце.
– Х-х-х…
Он хотел сказать «холодная», но его мнения никто не спрашивал. Конь, собака и девица, поднимая тучи брызг, в темноте казавшихся почти белыми, упорно плыли на ту сторону. Канатная плясунья цеплялась за своих спутников обеими руками, ногами колотила отчаянно, то и дело погружалась с головой, но двигалась вперёд.
– Не боритесь с течением! – выдохнул Эжен, догнав их, – пусть само к берегу выносит! – И тут же охнул, наткнувшись на невидимую в темноте корягу, которая оказалась корнем упавшего дерева. Берег, внезапно нависший над ними, был крутым. Наверх выбрались с большим трудом, еле втащили Фердинанда. К счастью, Лель впился в его гриву как репей. Выбрались, выкарабкались и оказались в густом лесу. Кругом нечто колючее, на ощупь молодые ёлки. Наверху сплошная чернота, одним словом, лес матёрый, густой, непроходимый.
На том берегу раздавался плеск и отчётливо ругались по-фряжски.
– Х-х-х… – снова начал Эжен.
– Правильно! Ходу! – по-своему поняла его противная девчонка.
– К-куда?
– Не знаю. П-прочь отсюда.
Тоже так замёрзла, что с трудом слова выговаривает.
– Костёр бы…
Арлетта только фыркнула. Эжен прислушался к звукам, доносившимся с того берега, и понял, что она права.
– У них лодка?
– Две там привязаны. Только я шесты в воду выбросила. Найдут, конечно, но не сразу.
– А чего ты так с ними? Какая муха тебя укусила?
– Такая. Уходим.
– Куда?
– Заладил, как кура: куда-куда. От реки подальше.
Мокрый дрожащий Эжен толкнулся было туда и сюда, но вокруг были сплошь колючие ветки да путался под ногами мокрый дрожащий Фиделио, который всё норовил отряхнуться.
– Держись за Фердинанда, – приказала Арлетта, – я поведу.
– Так темно же.
– Да мне что светло, что темно – всё едино. – И уверенно пошла вверх по склону, раздвигая колючки где-то добытой палкой.
– Левее забирай, – посоветовал Эжен, – там был мост, значит, и дорога должна быть.
– А если они по этой дороге да за нами?
Лес не был к Эжену благосклонен. Корни, упавшие стволы с топорщащимися во все стороны сухими ветками, моховые подушки, в которые нога проваливалась почти по колено, цепкая молодая поросль. Арлетта тихо ругалась, Фердинанд спотыкался, фыркал, по мокрой шкуре пробегали волны дрожи. Внезапно над головами раскрылась длинная полоса неба, а ноги провалились в заросшую колею. Та самая старая дорога. Фердинанд решительно развернулся и пошёл по ней. Арлетта не стала спорить. Лишь бы подальше от реки и проклятых болот.
Дорога сильно заросла, но здесь получалось ломиться сквозь лес быстрее. Эжен даже начал согреваться. Первыми согрелись и заявили о себе старые мозоли. Фердинанд тоже прихрамывал, дышать начал нехорошо, с хрипом. Но Арлетта окриками, уговорами и странным словом «Allez» всё гнала и гнала их вперёд. Так продолжалось до тех пор, пока заснувший на спине Фердинанда Лель едва не свалился Эжену на голову. Эжен успел подхватить его, но упал сам. Упал и остался лежать в засыпанной хвоей колее, решив, что больше никуда не пойдёт. Хорошо. Мягко и уже вроде не холодно.
– Надо бояться? – сонно спросил устроившийся у него на груди Лель.
– Нет, – хрипло каркнула вконец запыхавшаяся Арлетта, – всё, привал. – И ушла куда-то, уведя тяжко дышащего Фердинанда.
Эжен понял, что их бросили, и заплакал, молча, стараясь не всхлипывать, чтобы не напугать Леля. Но девчонка вернулась, подхватила на руки его сонное высочество, а самого Эжена больно пнула под рёбра.
– Вставай, нечего тут разлёживаться.
Так пинками и загнала на взгорок в стороне от дороги. Место было чистое, без кустов и травы. Только неохватные ровные стволы и толстый слой иголок под ними.
От неподвижности снова стало холодно. Очень холодно, до боли в скрюченных пальцах.
– Н-надо к-костёр, – сказала Арлетта, – иначе всё. Ночь не переживём.
– Н-надо, – согласился Эжен, но ничего делать уже не мог. Только свернуться в клубок и дрожать. Рядом притулился Лель. То ли заснул, то ли в обмороке. Несгибаемая девица всё сделала сама. Натаскала сухостоя, наломала сухих еловых веток на растопку, разгребла до земли хвою, чтоб не наделать пожару. Трут и кресало благополучно сохранились в мешочке за пазухой Леля. Костёр получился хороший, почти без дыма. Эжен подполз к огню. От мокрой одежды сейчас же пошёл пар.
Через пять минут удалось распрямиться, ещё через пять – стянуть пыточные сапоги. Тем временем Арлетта уложила спящего Леля поближе к костру на развёрнутом плаще и сама уселась рядом, принялась потрошить уворованную у кромешников суму.
– Так, посмотрим, что у нас здесь. Хлеб, ещё хлеб, полголовки сыру, два солёных огурца, о, пряные колбаски. Закуска.
– Буду! – сказал Эжен.
– После них пить хочется.
– Наплевать. Я, наверное, теперь на воду неделю смотреть не смогу.
– Ага, а вот и выпивка.
В свете костра мутно блеснул стеклянный полуштоф.
– Это не буду, – отказался Эжен и медленно, но упорно пополз к колбаскам и хлебу.
– Ладно, – пробормотала Арлетта, рассматривая сомнительную жидкость на просвет, – ещё пригодится.
– Слышь, – прочавкал парень, – а не опасно это? По костру они нас живо найдут.
– Найдут – буду драться, – мрачно отозвалась канатная плясунья.
– А чего это такое было? Теперь скажешь? Они вроде по-хорошему, поесть предложили, питья горячего…
– Ага, по-хорошему. Особенно питьё. Настоящий остзейский ёрш. Кружка эля, полстопки первача, щепотка снега.
– Это чего такое?
– Сильная дурь, что из-за моря привозят. Среди товара, что мы нашли, было. Бернард мог бы просто ножом пырнуть, да, видно, руки марать не хотел. Не поскупился, гад. Щедро добавил, чтоб я уж точно не встала. Только забыл, что я запахи как собака чую. Как есть гад. Ведь он меня с детства знает. От стражников убегали вместе. Да я для него столько раз на стрёме стояла. Дважды, считай, жизнь спасла. Ну, может, не жизнь, а от каторги точно уберегла.
– Решил, что ты можешь выдать?
– Наверное… Путь этот через болото дорогого стоит. Да и за дурь уже не каторга полагается. Неправильная я какая-то. Девочка-неудача. Оттого, должно быть, меня все предают.
– А ещё кто?
– Бенедикт.
– Парень твой?
Эжен знал, девицы вечно страдают из-за своих парней.
– Отец, – отрезала Арлетта и отвернулась.
Эжен перестал жевать, прищурился на огонь.
– Взрослые всегда предают. Никто никого просто так не любит. Пока им что-то от тебя надо, ты и милый, и хороший. Это называется оправдывать ожидания. Вот твой отец чего от тебя хотел?
– Выходит, что денег. И побольше. Не смогла бы работать, живо бы избавился.
– Угу. А матушка с отчимом хотели, чтоб я придворную карьеру сделал. Пока меня во дворец не взяли, отчим только и мечтал куда-нибудь с глаз долой, а матушка… Вот зачем она замуж вышла?! Мой отец был герой. Ему даже памятник в Липовце поставить хотят, только деньги не соберут никак. А она нашла себе какого-то… с пузом!