а длинную полосу. Хватило и обмотать ноги, и привязать к ним остатки сапог. Идти можно.
Плащ свернул как можно плотнее, затолкал в разбойничий мешок, в котором сиротливо побулькивал полуштоф. Туда же засунул нож. Мешочек с кресалом повесил себе на шею. Костёр почти потух. Подбросить, что ли, а то ведь замёрзнет дурочка? Или не стоит?
– Пошли, Лель.
Но его высочество, натянув свои замшевые сапожки, которые не слишком пострадали в пути, направился к канатной плясунье и решительно потянул её за кофту.
– Вставай. Пойдём.
Арлетта села прямо, уставилась на дотлевающее костровище. Лицо обыкновенное, голос тихий.
– Идите. Я тут посижу.
Платок на земле, на волосах снег. Так и будет сидеть, пока не замёрзнет. Эжен подумал, почесал нос и вновь спустился на дорогу. Вернулся оттуда с полными пригоршнями снега и щедрой рукой сунул всё это Арлетте за шиворот. Ещё и размазал как следует, чтоб лучше чувствовалось. Почувствовала. Взвизгнула. Чем врезала, рукой или ногой, он так и не понял, но приложила знатно. Дух вышибло напрочь.
– Дура! – заорал он, сидя на земле.
– Сам, – тускло ответила девица. Но ответила же и на ноги встала.
Стоит, покачивается, одёжа во вчерашней грязи и тине, как на палке, болтается. Руки стиснула и опять неведомо куда смотрит.
– Пойдём, – потянул её Лель, – лошадка устала. Отдохнёт. Нас догонит.
– Не могу, – забормотала Арлетта, – не пойду, не брошу. Его волки найдут, грызть станут, он без меня пропадёт.
– А мы его похороним, – быстро сказал Эжен, – щас хвоей засыплем, ветками закидаем, никто до него не доберётся. Смотри, тут хорошо, горка, курган будет, как у героя, деревья стоят, как колонны в храме. А до настоящего храма доберёмся, панихиду закажем, как по человеку.
– Нам в церковь нельзя. Мы шпильман. Поём и пляшем, делаем разный трюк.
– Но похоронить-то можно.
– Да. Шпильманов при дороге хоронят.
– Ну вот, значит всё правильно.
Почти час дорогого светлого времени убили на то, чтобы схоронить несчастного коня. Эжен думал, что волки всё равно почуют. А не волки, так лисы. В лесу охочих до падали много. Но Арлетта отошла, зашевелилась, только шептала: «Это всё из-за меня. Он же старый был, старенький. Сердце не выдержало. Нельзя было его гнать. Болото это страшное. В реке вода холоднющая». Эжен сочувственно мычал. Коня было и вправду жаль. Но себя и Леля он жалел больше.
Глава 5
Сначала шли споро. Впереди Эжен с мешком на плече, потом чёрный пёс, потом Лель с Арлеттой. Кто кого за руку ведёт, непонятно. Каждый со своей блажью. Бродяжка и принц. Бредут по мягкой от хвои земле, по сухой подорожной травке, по снегу, что медленно копится в неглубоких колеях. Тянутся-спотыкаются сапожки с пряжкой и грязные разбухшие поршни. Эжен шагал бодро, чувствуя себя мужественным предводителем отряда. Час так шагал, а может, и все два. Бодрость потихоньку куда-то делась. Самодельные завязки на обуви расшатались. К старым мозолям явно добавились новые. А лес всё не кончался и даже не менялся нисколько. Со всех сторон одинаковые еловые стволы в мелких чешуйках коры, клочья, а то и целые бороды тонкого бледного мха на сухих нижних сучьях. Ну, не бывает таких бесконечных лесов. Колдовство какое-то.
Дороги выводят к жилью. Иначе зачем они вообще нужны? Но эта дорога то прорастала густыми кустами, то щетинилась колючим еловым подростом, то ныряла под упавшее дерево. Куда ведёт? Зачем? Может, вообще замкнулась в кольцо? Солнца нет. В небе со всех сторон ровная белёсая муть.
– Ноги не идут, – тихо сказал Лель и сел прямо на землю. Бледный какой. И глаза блестят не по-хорошему. Эжен растерялся. Он знал: если Лель что-то для себя решил, уговорить его будет трудно. Да ведь и самому отдохнуть хочется.
– Привал, – объявил он бодрым голосом опытного вожака.
– Нельзя, – вздохнула Арлетта, – сядем, застынем, потом не встанем, – забирайся, Лель. – И, стиснув зубы, подсадила мелкого на закорки.
«Сейчас переломится», – испугался Эжен. Но семижильная девица встала, разогнулась и пошла. Потом они поменялись, Эжен вручил Арлетте мешок, и тощий Лель оказался непомерно тяжёлым. Потом принц попытался идти своими ногами, поковылял немного и почти сразу упал.
– Плохо дело, – сказала Арлетта, поддерживая безвольно свесившуюся голову мальчишки, – у него жар. Простыл, наверное.
– Как? – поразился Эжен. – Он же почти не промок.
– Ему хватило.
Да-а. Это вам не королевский парк.
Эжен огляделся. Не увидел ничего нового, кроме того, что мокрый снег сделался сухим, злым и мелким, а тусклый дневной свет стал темнее.
– А чего у тебя в мешке? – вдруг спросила Арлетта. Видать, с утра совсем не в себе была.
– Плащ, нож, бутылёк с этой отравой. Знаешь чего, если этим делом дрова полить, костёр сразу вспыхнет. Заночуем здесь.
– Нельзя. Замёрзнем. Устали, заснём оба, костёр не удержим. Что ж ты раньше про плащ-то молчал, бестолочь.
Бесчувственного Леля положили на плащ. Когда можно, тащили волоком по сырой хвое, через кусты и завалы – несли. Спотыкались, падали, снова вставали. Эжену уже казалось, что ползти гораздо удобней. А ещё лучше лежать в колее. Мягко, ноги почти не болят, и можно, не наклоняясь, лизать горячий и терпкий снег.
Но Арлетта умела больно пинаться. Приходилось вставать и мучиться дальше.
Шли до тех пор, пока идти стало совсем нельзя. Во-первых, быстро темнело. Во-вторых, путь заступили кусты пополам с высоким бурьяном. Ни насквозь пройти, ни кругом обойти.
– Опять болото, – простонал Эжен и сел где стоял.
– Похоже на то, – протянула Арлетта, – ночью в болото лезть нельзя. Придётся всё-таки костёр. Помрёт принц-то. С такой лихорадкой в тепло надо.
– Гав? – сказал Фиделио. – Гав-гав-гав!
– Волки, – прошептал Эжен. Впрочем, сейчас ему было всё равно. Пусть бы и волки, только бы не идти никуда.
– Погоди, – Арлетта вытянулась в струнку, стиснула руки.
– Чего?
– Не мешай, я слушаю.
Постояла и метнулась к ближайшему дереву, оказавшемуся не ёлкой, а чем-то ветвистым и развесистым. Сбросила неуклюжие поршни и шустрой белкой полезла вверх, только ветки шуршали да летел в глаза Эжену какой-то сор. Спрыгнула тоже быстро.
– Пошли.
– Куда ещё?
– Туда.
Обулась, вскинула вялого Леля на закорки и устремилась куда-то. Эжен подобрал плащ и потащился следом. Фиделио бодро бежал впереди, показывая дорогу. Долго продирались сквозь кусты, пока они из высоких и хлёстких не стали низкими и колючими. Темнота немного развеялась. Лёг на низкие тучи отсвет белого снега. Будто много его там, целое широкое поле. Болото, наверное, замело. Заскрипело, и среди кустов открылась низкая дверь. За дверью томился густой мрак и пахло застоявшейся сыростью.
– Ну, чего стоишь? – сердито сказал мрак голосом Арлетты. – Заходи. Только дверь пока не закрывай.
Эжен шагнул через высокий порожек, сейчас же споткнулся, но Арлетта не дала упасть, подхватила, пихнула куда-то в угол. В углу было сыро, пованивало гнильцой, зато можно было сидеть и не шевелиться. Шевелилась и шуршала в темноте несгибаемая Арлетта. Должно быть, эти шпильманы совсем иначе устроены, чем обычные люди.
– Кресало где?
Эжен снял с шеи и протянул в темноту заветный мешочек. Стук, треск и загорелась вонючая сальная свечка. Жалкий огарок был прилеплен к широкой обмазанной глиной печи. Кроме печи здесь помещались кучка камней размером с кулак, большая кадка и лавка. На лавке лежал закутанный в плащ Лель, под лавкой свернулся Фиделио.
– Это чего? – нашёл в себе силы спросить Эжен.
– Дурень! Баня. Слыхал про такое?
Слыхал, конечно, но бывать в деревенской бане как-то не приходилось. Арлетта ныряла в дверь, шустро таскала откуда-то дрова и заталкивала их в печку.
– Можешь спать, – великодушно разрешила она, – теперь не замёрзнем.
Холодно в этой бане было, как на улице, но Эжен поверил, благодарно закрыл глаза и рухнул в тяжёлое забытьё.
В забытьи скоро стало тепло и уютно. Кто-то стянул с него мерзкую обувь и сырую, давящую одежду, и стало совсем хорошо. Главное, не шевелиться, тогда и больно не будет. Немного мешало назойливое звяканье и бормотание. Арлетта возилась с Лелем, раздевала его, растирала из склянки с разбойничьим пойлом, брякала печной дверцей, подбрасывала ещё дров. Становилось не просто тепло, но жарко. Аж в горле засвербело. Эжен подполз, пристроил голову на пахнущего мокрой псиной Фиделио и заснул по-настоящему.
Глава 6
Рожа была жуткой. Тусклые поросячьи глазки, почти задавленные разбухшими синими веками, редкая белёсая щетина вокруг набрякшего густой краснотой носа и пасть с пеньками гнилых зубов, из которой вываливались ошмётки слов. Слова были сплошь непонятные. Эжен было решил, что блуждания по лесу привели в какую-то неведомую страну, например к белым свеям, но потом смысл некоторых выражений начал до него доходить. Их частенько употребляли липовецкие пацаны, играть с которыми категорически запрещалось. Впрочем, юноши из обучавшихся в Академии благородных семейств тоже не чурались подобных речей, хотя у них выходило не так смачно.
– Пошли вон, нищеброды, – закончила рожа на языке родном и всем понятном. У рожи выросли руки, схватившие Эжена за грудки, видимо, чтобы выкинуть его вон. Эжен слабо сопротивлялся. Он точно знал, что «вон» это туда, где холодно, снег, колючие кусты, ёлки и вообще гадость.
– Доброго утречка, дяденька. Поправиться не хотите?
Голос Арлетты и бодрое бульканье произвели магическое действие.
– Вы кхто? – просипел дяденька, выпуская Эжена и протягивая руки к приятно поблёскивающему полуштофу. Надо же, пригодился.
– Сироты мы, – пропела Арлетта, – в кусочки по дворам ходим. Нам бы хоть денёк перебыть да ночку переночевать. Сделайте благое дело, не откажите.
Полуштоф перекочевал в руки, скорее напоминающие кузнечные клещи.
– Ладно, – согласилась рожа, не без удовольствия принюхиваясь к притёртой пробке, – чтоб завтра к утру вас тут не было.