– Не прикидывайся, – вкрадчиво сказал незнакомец, – мальчик, девять лет, хрупкого сложения, черноволосый, при нём слуга или камердинер лет двенадцати.
– Нету тут никого.
Руки в дорогих фряжских перчатках сомкнулись на тощей шейке канатной плясуньи. Придушил, потом парой ударов снова заставил очнуться. Эжен лежал ни жив ни мёртв и только Леля держал, чтобы тот не высовывался.
– Не трогайте меня, дяденька, – прохрипела Арлетта, – они ушли.
– Врёшь. Когда?
– Сегодня.
– Куда?
– Не знаю.
– Врёшь.
– Лихоманка у меня, дяденька, не понимаю ничего. Не трогайте меня, я и так скоро помру.
– Это точно, – согласился незнакомец, – говори, где они, а то шею сверну.
«Свернёт, – обречённо подумал Эжен, – сначала ей, потом нам. Затем и пришёл».
Арлетта пискнула, как придушенная канарейка, и вдруг резко ткнула в глаза нападавшему тонкими растопыренными пальцами. Ткнула, похоже, куда надо. Тот завыл, а Лель вдруг вывернулся из-под руки Эжена и сиганул с полатей прямо на голову чужака. При этом раздался тот самый визг, от которого дворцовая прислуга готова была бежать на край света и даже опытные, прошедшие войну стражники пригибались, как под обстрелом. Чужак такого точно не ожидал. Отвалился от Арлетты, развернулся, шибанул цеплявшегося за него Леля об угол печки и одним змеиным движением выдернул из-за голенища нож. Лель от удара отвалился и затих, но, как говаривала Клара, такой визг и мёртвого подымет. Федул же был вполне жив. Неизвестно, что булькало и варилось в его проспиртованной головушке, но, увидев перед собой чужака с обнажённым ножом в руке, хозяин дома завопил:
– А-а-а, опять ты! Сгинь, анчутка седой! – И от всей души приложил незнакомца подвернувшимся под руку поленом. Приложил хорошо. Полено раскололось, будто по нему врезали колуном, незнакомец зашатался, шагнул вперёд и, перед тем как упасть, воткнул-таки нож в разъярённого Федула. Лучина, затрещав, погасла. В темноте тоненько заскулил Лель.
– Иди сюда, – хрипло сказала Арлетта, – не плачь, всё кончилось. Всё пройдёт, всё забудется. Эжен!
– Ну?! – пробубнил Эжен, сползая с печи. Ему было стыдно. Даже Лель драться полез. Девчонка больная, и та отпор дала. Пусть грязный приём, уличный, но сработало же. И только он, сын героя Эжен Град, струсил, как последняя сявка.
– Беги на улицу, стучись к соседям, ори «Караул! Грабят-убивают!». У этого помощник может быть. И хозяин живой ещё, нехорошо, если из-за нас помрёт без помощи.
Крики «Караул! Убивают!» под бурный собачий лай, поскольку к Фиделио радостно присоединились соседские псы, никакой пользы не принесли. Дома оставались тёмными, а двери запертыми. Тогда слегка охрипший Эжен, поразмыслив, заорал: «Пожар! Горим!» Это помогло. Леща ему, конечно, за неуместные вопли дали, но стражу позвали, Федула с оханьями и причитаниями куда-то унесли и опасного незнакомца уволокли тоже. Живого или мёртвого, Эжен выяснять не стал. Лель с Арлеттой в это время прятались на полатях от греха подальше. Наконец, все ушли, остался выстуженный дом, затоптанный пол с пятном крови посредине и три беглеца при шипящей лучине.
– Откуда… кх-кх-кх… откуда он узнал, что мы здесь?
Арлетта сидела, закутавшись в одеяло и крепко прижимая к себе Леля.
– Я не знаю.
– Где еду взял?
– В трактире, на площади. Но я там ничего такого не делал, ни с кем не говорил, только хлеба у подавальщицы попросил.
– Как попросил?
– Простите, добрая госпожа, нам бы хлебушка.
– Значит, простите-извините, добрая госпожа? Да ещё шапочку снял, ножкой шаркнул, поклонился вот эдак?
– Ну и что?
– А то. Благородным воспитанием от тебя за версту несёт. А одежда крестьянская. Может, он разговора твоего и не слышал, но поклончик заметил. Умного соглядатая к нам приставили. Самое плохое, если он не один был. Но даже если один… Наверняка он должен кому-то весть подавать. Раз в три дня или, скажем, раз в неделю. Соображаешь?
– Нам нельзя здесь оставаться. Бежать надо.
– Надо, – печально подтвердила Арлетта, – только… Хм…
Эжен и сам понимал, что беглецы из них сейчас никудышные. Они с Лелем еле ноги таскают, Арлетта вообще в жару, да ещё побили её. Вот если бы ехать на чём… Деревня на тракте стоит, нанять подводу до следующего города… Да нет, чепуха… На тракте их как раз и караулят. Не один небось соглядатай. Этот за старой дорогой присматривал, а сколько там новую дорогу сторожат, даже подумать страшно. Да, южный тракт, дорога вдоль Либавы, пристань, у пристани лодьи, последние перед ледоставом. Сегодня-завтра уйдут.
– Нам надо попасть на лодью.
– Какую?
– Всё равно. Уплывём хоть до ближайшей пристани. Они нас потеряют.
– Слушай, а может, вам всё-таки к страже, да во дворец. Он слабенький совсем, да и напугался. Я вам не защитница.
Эжен подумал.
– Не доедем. Убьют.
Подумал ещё.
– Надо найти кого-то влиятельного, кто сможет отвезти нас прямо к королю. Тайно и под охраной. Только сейчас важнее от погони уйти.
Посидели. Помолчали. Слушали, как трещит лучина, смотрели на мечущийся на конце щепки огонёк.
– В Пригорье бы, – вздохнул Эжен.
– Зачем?
– Сестра у меня там. Старшая.
– Это далеко?
– Очень.
Арлетта вздохнула, закашлялась.
– Никто нам не поможет. Дай-ка я умоюсь, и будем собираться.
– Ты идти-то сможешь?
– Не знаю… кх-кх-кх… надо попробовать.
Уходили окольными путями, в обход деревни. Эжен с мешком, Лель с узелком и Арлетта с Фиделио просто так. Себя бы донести по мёрзлым комьям и щетине сухого бурьяна. Хорошо, что идти надо было под гору.
Огни на лодьях догорели, наверху тоже было темно. Только и видно, что белый берег, припорошенный снегом, да чёрную, как холодный камень – агат, тихо текущую реку. Лишь на длинном причале, у сходней, положенных на лодью, теплился огонёк. Кого-то ждали.
– Ну и как мы туда попадём? – устало спросила Арлетта, усаживаясь прямо на землю.
Этого Эжен не знал. С горя проверил здешние лодки. Все они оказались вытащены на берег, перевёрнуты для зимовки, да ещё каждая на цепи. Ну да, село проезжее, чужих много, ни чужим, ни своим никакого доверия.
Фиделио зарычал. Плеснула вода под закачавшимся причалом. На влажные доски ступили двое. Один нёс факел, а вот второго Эжен узнал. В Липовце его знали все. Коваль младший, сын знаменитого оружейника Влада Коваля, с весны до осени водивший «Шалунью» и «Хлопотунью» вверх по Либаве с грузом кирас, палашей и прочего, что закажут в столице или даже в остзейских землях. Вниз же, чтобы не ходить порожняком, брал что придётся. Команда у него была небольшая, но справная. Во время войны привыкли отбиваться не только от речных разбойников, но и от кого покруче. Среди уличных мальчишек о нём ходили легенды. Эжен не был уличным, но легенды слыхал и самого Коваля видел не раз.
– Знаешь его? – прошептала Арлетта.
– Я его знаю, а он меня нет.
Тут в голове у Эжена снова сложилась задачка с простым ответом. Он подхватился и, теряя валенки, бросился к причалу. Догнал здоровенного Коваля, заступил ему дорогу, задрал голову и начал врать. Быстро и много. Из вранья выходило, что сами они из Липовца, гостили у деда с бабкой, которых Эжен, вспомнив кое-что из землеописания, поселил в Верховце. Дед помер, бабка отправила их домой в Липовец, они и поехали, ехали-ехали обозом, напали разбойники, обоз разбили, а они, он и сестрицы его, горемычные, успели убежать, да остались в чём были, и теперь им очень надо в Липовец, потому как тятька с мамкой ждут, а обоз-то теперь не приедет.
– Стой, не части, – гаркнул Коваль, – так ты липовецкий?
– Ага.
И носом шмыгнул, и рукавом утёрся. Простые мы, простые как оглобля. Никакого благородного воспитания.
– Из каких ты?
Эжен напрягся, выдумал и имя, и фамилию любимого тятеньки. С перепугу даже не запомнил какую, лишь постарался, чтобы звучало по-простонародному.
– Не знаю такого, – хмыкнул Коваль.
Эжен и сам такого не знал, поэтому потупился и лишь ковырял доски причала валенком.
– Живёте где?
– Так в Слободке, дяденька Коваль.
В Слободке обитал народец средней руки, небогатый, но и не такой бедный, как в Норах.
– Меня откуда знаешь?
– Так вас в Липовце все знают. Вы на низ идёте, пока река не стала. Возьмите нас, дяденька, я денежки сберёг, сполна заплачу.
Тем временем до них добрела Арлетта. Привела за руку Леля в платочке, в сарафанчике, торчащем из-под полушубка. Встала позади, поглядела жалобно. Рядом, с таким видом, будто его тут вовсе нет, уселся Фиделио.
– Обычная цена – пять серебряных с человека. С кормёжкой.
– И собачка бесплатно, – нежным голосом, стараясь не хрипеть, добавила Арлетта.
Эжен не знал, хватит ли в его кошеле денег, но немедленно согласился. И за собачку обещал приплатить.
– С рассветом отплываем, – порадовал их довольный Коваль. Хорошо ему, и совесть чиста, вроде детям помог, и выгода не упущена.
– Так мы это… пойдём? – осторожно поинтересовался Эжен, мечтавший оказаться на борту «Шалуньи», чёрной речной водой отгородиться от всех бед и опасностей.
И были шаткие сходни, низко сидящий борт, весь в угольной пыли, потому что «Шалунья» везла особенный чистый уголь для Ковалёвой кузни. Был угол под палубным настилом, в тесном трюме, который Арлетта живо застелила плащом и одеялами, тихий плеск воды и сон. Во сне Эжен из последних сил бежал по лесу, уверенный, что всех остальных уже схватили, но, проснувшись, увидел всё то же: дощатые стенки, плеск воды, угольная пыль на всём, запах перегара и ядрёного мужского пота. Арлетта, Лель и Фиделио спали, обнявшись. Эжен подумал было, что канатную плясунью лучше не трогать, не цепляться за неё так отчаянно, дать покой, но в конце концов махнул рукой и выполз на палубу. Поставили парус, «Шалунья» ходко шла вниз по течению. От опасных Больших Костоломов не осталось и следа. Тянулся берег то с кустами, то с открытыми косогорами, то с редким унылым лесом. Дальний лес был серым, ближний чёрным, заснеженный берег белым, и только вода менялась, отражая светлые края облаков и голубые промоины в небесах.