Голос к нему вернулся только во дворе.
– Где вы были?!!
– Мы написать, – радостно сказал Лель, – теперь всё быть хорошо.
– Что хорошо?!
– Они не умеют, – солидно объяснил совершенно счастливый Лель, – я написать.
– Что написать?
Лелю пытались растолковать, что он должен говорить всё в женском роде, он ничего не понял, запутался и теперь выражался неопределённо.
– На стене. Краска всё, но я написать.
Мышильда, глядя жалобно, протянула Эжену пустую баночку из-под чёрной краски.
– Я написать: «Птица, найди меня!» – гордо доложил Лель.
– Уф, – выдохнул Эжен, – молодец. Теперь точно всё будет хорошо. – И быстро загнал всю компанию в дом, запер дверь, запретил орать и зажигать огонь, чтоб дым не увидели с улицы, и стал ждать Арлетту.
Арлетта явилась в темноте, в компании верного Малька. Никто ничего плохого ей не сделал и даже удалось немного заработать. Правда, Малёк рассказал, что припёрся Аспид, но на девчонку не пялился, по своим делам приходил. Вникать в дела Аспида никому не хотелось. Вместо этого Эжен утащил Арлетту на чердак и там поведал ей про письмо и королевского кавалера.
– Уходим, – решила плясунья, – прямо сейчас. Если они узнали твой почерк, то должны догадаться, где ты можешь прятаться.
– Я печатными писал. И не писал, а рисовал. Кисточкой.
– Всё равно. Они проверят этот дом. Странно, что до сих пор ещё не проверили.
– Ждут, что я сам приду?
– Уходим. Малёк поможет.
– В Норы? – ужаснулся Эжен.
– В Норы. А потом на корабль и ходу отсюда. Я скопила немного. Поплывёте в трюме, на это хватит.
– А ты?
– А я потом. Меня убивать никто не собирается.
Призванный на совет Малёк в Норы лезть не советовал. Арлетта наврала ему с лицом столь честным, что даже Коряга поверил бы. Мол, работала с кромешниками на фряжской границе, узнала слишком много, хотели убить, сбежала, а теперь Эжен вроде бы видел их в городе.
– В Норы нельзя, дознаются и сдадут, особенно если за это денег пообещают, – со знанием дела разъяснил Малёк.
«Да, – глядя в темноту, укрывавшую город, – подумал Эжен, – эти денег не жалеют, все Норы купить могут, а значит, никому веры нет. Тот же Малёк продаст, если правду узнает. Но он её не знает, а Арлетту на самом деле не ищут. О том, что Арлетта была с ними, знает только кавалер. Но кавалер, похоже, на их стороне. Ещё Арлетту видел соглядатай в Больших Костоломах, но того вроде убили. Будем надеться, что убили».
Эжен так задумался, что прослушал, как Малёк излагает свою придумку.
– Годится, – сказала слепая плясунья.
Годится так годится. Эжен ей верил и переспрашивать не стал. Нечего его высочеству в Норах делать. Там эти, черви, ползают, крысы по ночам пляшут или люди – грибы вроде Коряги заводятся.
Собрались при одной тусклой свечке. Быстро увязали в узлы котелок с кастрюлькой, ложки, тюфяки и одеяла. Арлетта проследила, чтоб забрали всякую мелочь, чтоб и следа не осталось. Золу в очаге залили и разметали, будто его сто лет не топили. Сначала хотели спалить рисунки Леля, но Арлетта пожалела и велела собрать всё до листика и снести на чердак, запихнуть куда-нибудь поглубже. Мало ли чья детская мазня в семейном доме на чердаке валяется. Вышли в сырую темноту, чёрный ход снаружи заложили доской, и Малёк задами и переулками повёл их куда-то вверх, явно на Гору с её садами, парками и богатыми особняками. Очень скоро они оказались в настоящем лесу с густыми кустами, пятнами снега под вековыми деревьями и совсем не городской тишиной. Фиделио прыгал и рвался, мечтая побегать, но Арлетта крепко держала его за ошейник.
– Здесь, – заявил Малёк, – ого, оказывается, тут замо́к. Но это ерунда, это мы щас…
Замо́к сдался быстро, и вольная сырая темнота сменилась темнотой сырой и затхлой.
– Это дворец Ставров, – зашептал Малёк, – с войны пустой стоит.
– Ну да, – протянул Эжен, – Ставров-то всех поубивали.
– На кой нам дворец? – пробурчала Арлетта, которая после тяжкого рабочего дня очень хотела спать.
– Да не, – растолковал Малёк, – дворец там, в саду. Там жить нельзя. У него уж и крыши нет. А это сторожка привратная. Наши её не любят, потому что от всего далеко и стражи на Горе много бродит. Тут печурка есть и кровати настоящие, от прежних хозяев остались. Только днём не топите, а то дым увидят. И ночью без света придётся.
– Потому что увидят свет, – закончила Арлетта. – Всё, спать давайте. В кучу собьёмся – не замёрзнем.
– А что мне за это будет? – с надеждой спросил Малёк.
– Почёт и уважение, – вздохнула Арлетта, – пирог с потрошками тебе куплю.
– Бессердечная. Чрез твою жестокость должен я жизнь свою порешить. Глаза закроются навек, и сердце биться перестанет.
– Хм. Сам придумал или научил кто?
– Муська портовая из книги прочла. Говорит, все бабы такое любят.
– Я не баба, я шпильман.
– Так чего тебе надо-то?
– Того у тебя нет.
– Ну и ладно. Я вот за Мышильдой ухаживать буду. Она красивая.
Мышильда испугано зашуршала, норовя скрыться куда-то во тьму. Мальку с дамами отчаянно не везло.
Глава 12
Так началась жизнь на Горе. Кровать тут оказалась всего одна. Весьма узкая, ибо привратнику полагается спать вполглаза. Тюфяки разложили вокруг печки с большой плитой, которая быстро наливалась жаром. Арлетта целый день привыкала, ощупывала всё чуть ли не ползком. Стола в круглом помещении не имелось, но Эжен устроил под одним из четырёх каким-то чудом уцелевших окон Леля с его красками. В город он больше не ходил. Прогуливался с принцем в запущенном парке Ставров, ждал весну и кораблей с юга. Мышильда хозяйничала. Арлетта работала с Фиделио и Чернышом. Говорила с ним только по-иберийски, чтоб, если кто захочет её узнать, прикинуться приезжей с дальнего юга. Долгий пост и не думал кончаться, поэтому приходилось работать в порту, в «Галере» или ещё более скверном «Гнезде». У Фиделио, несмотря на постоянный доступ к трактирным объедкам, сильно испортился характер. Зато иные обитатели Нор, желавшие пообщаться с иберийской скоморохой приватным образом, теперь точно знали, что собачка больно кусается и на пустое гавканье не разменивается, хватает прямо за горло. Другим что-то объяснил проявивший немыслимое благородство Аспид. Может, совесть его замучила, дошли слухи, что Арлетта ослепла из-за него. Но это дело тёмное. Есть ли совесть у таких, как Аспид, нет ли её, никому не известно.
По вечерам по-прежнему приходили Малёк и Лапоть. Садились у печки, смотрели, как мелькает в щели над чугунной дверцей рыжий огонь, грели застывшие руки, рассказывали новости.
Кто-то подломил-таки городскую казну. Перебежали по доске с крыши соседнего дома, влезли в трубу, а решётку, её прикрывавшую, сняли. Нашли, стало быть, ловкого пацана. В порту, в груде каких-то редкостных брёвен, ещё прошлой осенью привезённых с совсем уж далёкого юга, пригретая весенним солнышком, вывелась ящерица о двух головах. Зеленющая, страшнющая, с вот такенным гребнем. Сидит, шипит, близко никого не подпускает. К Коряге приходили какие-то, искали двух пацанов, что держатся вместе. Таких, чтоб один волосом светлый, вроде Эжена, а другой помладше, черноватый, вроде Черныша. Страшные деньги обещали. На всю жизнь обогатиться можно.
– Давайте Эжена с Чернышом сдадим. И заживём.
«Живой не дамся», – подумал похолодевший Эжен.
– Не один ты такой умный, – хмыкнул Малёк, – я слышал, как Аспид ругался. Народец у нас ушлый, тут же натащили и беловатых, и черноватых, один даже пытался девку за парня выдать.
– И чё?
– Ясное дело, не те. Там сидел один такой, из благородных, глядел, кого привели. И никто ему не показался.
– Жаль, – вздохнул Лапоть. – А ещё говорят, объявился Чёрный человек. Не, какой видом, никто не знает. Плащ у него чёрный до самых пят. И лица не видать, чернота одна. Ходит по городу и того… малых детей крадёт. Подплывёт как по воздуху, накроет плащом, и всё, поминай как звали.
– И уже многие пропали, – загробным голосом добавила ехидная Арлетта.
– А то! – подтвердил Лапоть. – Михрютка Косой пропал. И Слепень из-под моста. И Тимка Хромой. Чёрный человек таких выбирает, убогих или совсем малых, чтоб убежать не могли.
– Враньё, – заявил Малёк. – Слепню я вчера врезал. – И незаметно потёр распухшую скулу.
– Так то вчера было, – не унимался Лапоть.
– Ты, Арлетта, осторожней ходи, – встревожился Эжен, – а вы не болтайте.
Малёк и Лапоть солидно покивали. Случись что с Арлеттой, исчезнет тёплое убежище, место, где можно, если дела идут совсем плохо, согреться, поесть и потому выжить. Поэтому слепота плясуньи скрывалась тщательно. Желающих воспользоваться её слабостью в Норах могло оказаться очень много. В городе её глазами был Черныш, и старался он на совесть. Малёк подарил ему заточку, и оказалось, что в ловких пальцах иберийского мальчонки она порхает лёгкой бабочкой. Должно быть, учился этому раньше. Скоро кончится пост, и снова можно будет работать на площади. Всё-таки не так опасно. А там и лёд в устье Либавы растает, и корабли придут.
Весна в Липовце начиналась рано и длилась долго. Снег под деревьями исчез, оставив на палой листве влажные пятна, из которых поднялись ростки голубой пролески. На давно затянутых землёй кучах мусора расцвели жёлтые первоцветы. Распушились росшие прямо на стенах замка кустики козьей ивы.
Мышильда обрадовалась, долго ворковала, гладила цветочки, собрала букетик, да, жаль, поставить его было некуда. Посуды, кроме котелка и кастрюльки, в сторожке не имелось. Лель выбрался на воздух, рисовал первоцветы, а потом полез на развалины, мол, оттуда вид красивый. Эжен стащил его с шатающихся кирпичных куч и попытался объяснить, что золотистая козья ива на фоне голубого неба в беленьких лёгких барашках – это тоже красиво. Убедил. До вечера Лель рисовал освещённые солнцем развалины и радовался. Вернулись Черныш с Арлеттой, принесли еды, Мышильда кинулась готовить. В темноте заявился Малёк и первым делом спросил, где Лапоть. А Лапоть не пришёл. Ни этой ночью, ни следующей. Пропал. Арлетта с Мальком осторожно поспрашивали в Норах. Никто ничего не знал. Был Лапоть и нет его.