Как и многие другие люди, которые обрели зрение во взрослом возрасте, Лиам сосредотачивался на деталях и с трудом составлял из них значимые объекты, и из-за этого ему было сложно читать лица. Более того: человеческие лица поначалу не показались ему ни красивыми, ни вдохновляющими. Сразу же после первой операции Лиам почувствовал отвращение, когда увидел шевеление губ матери во время речи. До установки интраокулярных линз Лиам не мог разобрать черты лиц собеседников: их нос и рот всегда были размыты в неясное пятно. Он, конечно, знал, что его губы шевелились, когда он говорил, но он пришел в шок, увидев губы и язык других людей в деталях.
Поскольку Лиам не мог воспринимать лицо как единое целое, он не узнавал одного и того же человека в разное время: во время речи или выражения каких-либо эмоций их лица совершенно менялись. Это затруднение напоминает мне замечания Чака Клоуза, который писал портреты несмотря на лицевую агнозию (прозопагнозию) – а, может быть, и благодаря ей. Клоуз не узнает лица. Как он сказал на Всемирном фестивале науки в 2010 году, «В реальности, если вы слегка наклоните голову, я увижу перед собой новое, совершенно незнакомое лицо»[90]. То же самое испытывала и Шейла Хоккен, у которой в детстве было очень плохое зрение и которая ослепла к взрослому возрасту, а затем в результате операции снова начала видеть. В своих воспоминаниях под названием «Эмма и я» она писала: «У каждого человека не одно лицо: у него сотни лиц»[91]. Чаще всего, когда мы смотрим на чье-то лицо и видим его в динамике, мы воспринимаем не одни только выражения, но и самого человека за ними. С другой стороны, и Чак Клоуз, и Шейла Хоккен с каждым движением мимических мышц собеседника видят перед собой совершенно новое лицо. Малейшее изменение – и перед ними возникает абсолютно новая картинка. Проблемы с узнаванием людей и распознаванием выражений лиц очень часто встречаются среди людей, которые в течение долгого времени были слепыми, но во взрослом возрасте обрели зрение[92]. Даже если человек был слепым от рождения из-за катаракты, но обрел зрение в течение первого года жизни, он все равно испытывает некоторые трудности с узнаванием лиц[93].
Новорожденные уже на девятой минуте жизни предпочитают смотреть на лица людей, а не какие-либо другие объекты[94]. Этот поразительный факт был открыт в результате эксперимента, в ходе которого в поле зрения новорожденного вводили три разные картинки. Когда перед младенцем водили картинкой, представляющей человеческое лицо (овал в качестве головы и черточки на месте глаз, носа и рта), ребенок поворачивал голову и глаза и следил за этим рисунком – но, если фигуры были перемешаны так, что они больше не походили на лицо, ребенок следил за картинкой намного менее активно. Мы не рождаемся со способностью узнавать предметы домашнего обихода или природные объекты, но, похоже, у нас есть врожденные базовые навыки узнавания лиц.
Более того, уже через двое суток после рождения дети предпочитают смотреть на лицо матери, а не какой-либо другой женщины[95]. Возможно, в первые два дня жизни они соотносят лицо матери и ее голос, который они слышали еще в утробе. Дети сталкиваются с самыми разными предметами в зависимости от того, где они живут, но все они для выживания должны взаимодействовать с другими людьми. Следовательно, вполне логично, что младенцы предпочитают смотреть на лица людей – в особенности на лицо человека, который заботится о них больше всего.
Когда мы смотрим на лица, в нашем мозге особенно активна веретенообразная извилина[96]. Интересно, что та же область активизируется, когда профессиональные шахматисты смотрят на доску[97]. Почему важная для распознавания лиц область активизируется и у профессиональных шахматистов во время игры? Чтобы узнать лицо, нам нужно не просто увидеть глаза, нос и рот, но мы должны проанализировать их пространственную конфигурацию; для победы в шахматах точно так же нужно понимание пространственного расположения фигур на доске. Веретенообразная извилина отлично распознает общие пространственные структуры и закономерности. Скорее всего, дети или уже рождаются с подходящими для этой задачи нейронными контурами, или же формируют их сразу после рождения, и эти нейроны впоследствии тренируются благодаря тому, что младенец предпочитает смотреть на лица людей: эти два фактора превращают веретенообразную извилину в зону распознавания лиц. Эта роль окончательно закрепляется нашим жизненным опытом и важностью распознавания лиц в повседневной жизни. Профессиональный шахматист может применить нейронные контуры обработки пространственной конфигурации объектов, заложенные в веретенообразную извилину, для анализа шахматной позиции[98].
Когда Лиам учился в колледже, ему поначалу понравилось играть в шахматном клубе, но со временем он бросил: он постоянно пропускал возможности для атаки со своей стороны и угрозы со стороны противников. Что-то похожее происходило и в его повседневной жизни, когда он не замечал людей и предметы рядом с собой, и ему не нравились видеоигры, где ему приходилось защищаться от сыплющихся со всех сторон атак. Из-за всего этого он задумался: возможно, он плохо обрабатывает информацию с периферии зрения и плохо распознает общие пространственные структуры; а кроме того, возможно, у него слабо развита веретенообразная извилина.
Острота зрения у новорожденного намного хуже, чем у взрослого, так что маленькие дети видят лица без особых деталей. Им может быть проще узнать лицо матери по периферическим деталям – например, по прическе и цвету волос – нежели по таким особенностям, как, например, расстояние между ее носом и губами[99]. Лиам тоже опирался на периферические детали, чтобы узнать свою собственную мать, и именно поэтому он никогда не разрешал маме носить головные уборы. Однако дети с возрастом начинают различать на лицах людей больше деталей; Лиам же начал видеть такие детали только после установки интраокулярных линз. Даже после операции он с трудом узнает лица: ему проще узнать кого-то по фотографии или в телевизоре, нежели в реальной жизни.
Возможно, здесь важную роль также играют привычки. Поскольку до операции черты человеческих лиц, включая форму губ и носа и их пространственную конфигурацию, для Лиама были размыты в одно пятно, они были малоинформативны. Даже если он родился с желанием смотреть на человеческие лица, его детский опыт не мог подкрепить эту привычку. В колледже Лиам, который никогда не отступает перед трудностями, решил выучить американский жестовый язык, построенный на движениях рук и мимике, а не на звуке. На этих занятиях его зрительные навыки подверглись суровому испытанию. Однажды студентам предложили посмотреть видео, где у героя был такой сильный нервный тик, что они постоянно отвлекались от его жестов – но Лиам этого вовсе не заметил. Остальные студенты были просто поражены. Как писал Лиам, они завопили: «Да КАК ты ВООБЩЕ мог этого НЕ ЗАМЕТИТЬ?!?!» Отчасти его проблемы с распознаванием лиц могут быть связаны с тем, что он не смотрит на лица автоматически.
Одним из первых людей, которых Лиам узнал своим новым зрением, был его преподаватель – профессор Джо. Вот что Лиам написал доктору Тайксену в 2012 году: «У Джо черные волосы с проседью и усы. Волосы я узнаю лучше, чем лица; особенно если волосы и растительность на лице не одинакового цвета (даже если я не могу их точно описать, когда я отворачиваюсь). Так что, когда я автоматически узнал его на территории кампуса вне занятий, я должен был ему сказать, как это для меня важно и что он первый человек, которого я смог узнать».
Внешность людей Лиам распределяет по категориям в зависимости от тех особенностей, которые он видит лучше всего (короткие или длинные волосы, в очках, без очков – и так далее). Ему кажется, что иногда эти категории позволяют ему улавливать сходство между людьми. Так было, когда Лиам смотрел видео и увидел на нем человека, который был похож на доктора Тайксена. Он сказал об этом матери, которая почувствовала невероятное облегчение. Синди подумала, что человек на видео кого-то ей напоминает, но она не могла понять, кого именно. Так как этот человек был сильно моложе доктора Тайксена, Синди не связала их; Лиам же незамедлительно увидел сходство.
Многие люди с лицевой агнозией с трудом распознают лица, но без проблем воспринимают их выражения – однако Лиам испытывал сложности и с тем, и с другим. Через восемь лет после операций я показала Лиаму мультяшные лица, отражающие самые разные эмоции – счастье, удивление, сомнение, неодобрение, замешательство, страх и печаль. Лиам сказал мне, что он по-честному понимает только счастье и печаль. Возможно, эта проблема отчасти связана с тем, как Лиам смотрит (или не смотрит) на лица? Я читала одну поразившую меня статью о женщине С. М., у которой очень редкая болезнь уничтожила миндалину – структуру переднего мозга, связанную с переживанием страха[100]. С. М. не демонстрировала нормальные реакции страха, но была феноменально доверчива и дружелюбна. Она могла нарисовать лицо, на котором были написаны счастье, печаль, гнев или отвращение, но она не могла нарисовать испуганное лицо, – и точно так же она не могла распознать испуг на фотографиях.
Чаще всего мы определяем выражение лица по глазам. Когда ученые отследили движения глаз С. М. во время просмотра фото, они обнаружили, что она не смотрела на глаза. Многие эмоции, например счастье, можно определить по губам, но, чтобы увидеть страх, нужно смотреть на глаза. Если стереть с лица человека глаза, испытуемые в контрольной группе теряют способность узнавать испуг. Поразительно, что когда ученые попросили С. М. смотреть прямо на глаза людей на фотографиях, ее умение распознавать страх выросло до нормального уровня.