[130]. Такая информация о целостности объекта и его расположении в пространстве намного более надежна, нежели данные о его цвете или текстуре. Один объект может обладать разными цветами или текстурами, но он в любом случае будет двигаться в пространстве как единое целое.
Чтобы стоять прямо, мы опираемся на зрение, вестибулярную систему (органы равновесия в нашем внутреннем ухе) и проприоцепцию (ощущения о положении наших мышц, сухожилий и суставов). Зрение при этом играет важнейшую роль: сравните, сколько вы сможете простоять на одной ноге с открытыми глазами и с закрытыми. Однако Лиам выработал прекрасное чувство равновесия невзирая на то, что еще с детства у него было плохое зрение. Даже до установки интраокулярных линз он обожал кататься на сноуборде. При таких обстоятельствах резкое улучшение остроты зрения могло ухудшить его чувство равновесия, а не улучшить его, – но Лиам быстро адаптировался. «Мы достаточно быстро едем?» – спросил он меня. На его велосипеде стоял спидометр, и он показывал скорость 13 км/ч. Для меня это была комфортная скорость, но Лиам обычно ездил на скорости 16 км/ч, а если опаздывал – 24 км/ч. Это очень впечатляло, поскольку, когда мы едем на велосипеде (или идем пешком, или едем на машине), нам кажется, что мир вокруг нас постоянно находится в движении, хотя на самом деле он остается на месте. Если мы движемся вперед, глядя прямо перед собой, окружающие объекты по обеим сторонам от нас движутся назад. Поверните голову и глаза по часовой стрелке, и мир двинется против часовой стрелки. Поднимите глаза вверх, и мир поползет вниз. Этот феномен называется оптическим потоком, и он помогает нам решить одну важную зрительную задачу. Когда мы стоим на месте, но объект находится в движении, его изображение движется по нашей сетчатке, но когда мы движемся, а объект стоит на месте, его изображение тоже движется по нашей сетчатке: как же тогда понять, кто движется – мы или этот объект? Этот вопрос нам помогают решить рецепторы нашего внутреннего уха, суставов и мышц, но оптический поток также играет при этом важную роль. Когда мы движемся, это значит не только то, что изображения объектов перемещаются по нашей сетчатке; вместе с нами движется и весь мир, – как объекты, так и фон – и это всеобщее движение помогает нам понять, что в движении находимся мы сами, а не отдельные объекты.
Психолог Джеймс Гибсон понял важность этого явления и дал ему название. Во время Второй мировой войны он получил задание определить, какими навыками обладает хороший пилот. Гибсон обнаружил, что во время посадки самолета весь мир в восприятии пилота пролетает мимо него[131]. Когда пилот готовится к посадке, он удерживает взгляд на середине взлетно-посадочной полосы, из-за чего мир по обе стороны полосы в его восприятии надвигается на него и расширяется. Когда вы едете на машине вниз по автостраде, дорожные знаки по обе стороны дороги расступаются, и по скорости их приближения вы можете определить свою собственную скорость. В кино этот эффект используют постоянно. Например, в сценах погони мы видим происходящее из окна стремительно летящей машины, и нам кажется, что мир проносится мимо, а когда машина разворачивается, оптический поток меняется, и мы чувствуем, что движемся в другом направлении.
До установки интраокулярных линз Лиам жил в зрительном коконе диаметром не больше метра: из-за этого в движении он не видел, что происходит на периферии зрения, и как следствие – не замечал и то, что мир проплывает мимо него. Восстанавливаясь после первой операции, Лиам попытался встать, но тут же упал. Его оптометрист, доктор Джеймс Хойкель, объяснил ему, что в двояковогнутых линзах его старых очков все казалось ему мельче, чем на самом деле. Без очков и с новыми интраокулярными линзами все становилось крупнее, как будто объекты надвигаются на него: естественно, первой его реакцией было отклониться назад, и из-за этого он потерял равновесие. Кроме того, когда мы поднимаемся со стула, мы движемся вперед, из-за чего мир с обеих сторон в нашем восприятии движется назад. Поскольку периферическое зрение Лиама значительно улучшилось, этот эффект был для него намного заметнее – и, возможно, из-за этого он отшатнулся и потерял равновесие. То, что Лиам, получив зрение, сумел быстро восстановить чувство равновесия и научиться двигаться, свидетельствует о его невероятной приспособляемости.
Когда Лиам ехал на велосипеде, он держал взгляд по центру тротуара, и мир наплывал на него с обеих сторон. Если он входил в поворот по кривой, мир в его зрительном восприятии больше расширялся с какой-то одной стороны. Когда Лиам проезжал сквозь арку, то ему казалось, что по мере приближения проем арки расширяется – и чем быстрее он ехал, тем быстрее было и это расширение. Чтобы проехать сквозь арку, он должен был удерживать взгляд на этом расширяющемся проеме. Всему этому Лиам научился, скорее всего, бессознательно – пока он продолжал день за днем ездить на велосипеде.
Оптический поток так важен для нашего ощущения движения, что за обработку определенных его аспектов отвечает отдельная область коры головного мозга – верхняя часть медиальной височной области, которая является составной частью канала действия[132]. Однако наша чувствительность к оптическому потоку иногда мешает нашему восприятию. Многие из нас сталкивались с такой ситуацией: допустим, вы сидите в поезде, а через окно купе видно другой поезд. Если второй поезд тронется вперед, вы на мгновение почувствуете, что это вы сами двинулись назад. То же ощущение может возникнуть, когда мы смотрим на стремительно летящие по небу облака или при просмотре фильма на экране IMAX. Когда большая часть нашего поля зрения движется как единое целое, как в примерах выше, мы интерпретируем это не как движение внешних объектов, но как наше движение.
Если Лиаму во время езды нужно посмотреть на дорожный знак, он должен сфокусироваться на нем и, проезжая мимо, следить за ним взглядом. Если, проезжая мимо знака, он поворачивал голову вправо, то ему нужно было переводить вправо и взгляд, чтобы удержать знак по центру поля зрения. Чем ближе к нему был знак, тем быстрее изображение двигалось по его сетчатке и тем быстрее ему приходилось компенсировать это движением глаз. Эту задачу намного проще выполнить, если оба глаза направлены на знак одновременно, так что мозг получает одну и ту же информацию с обоих глаз[133]. Я сама столкнулась с этим, когда научилась лучше координировать работу глаз на курсе зрительной терапии. Теперь я наконец-то могла следить за дорожными знаками и читать надписи на них: до этого я годами сбивалась с пути, когда ехала на машине, поскольку постоянно сворачивала не туда, куда нужно. Возможно, Лиам останавливался на каждом перекрестке именно из-за того, что ему было сложно отслеживать объекты в движении, и он предпочитал спокойно убедиться в том, что можно безопасно пересечь дорогу.
Когда Лиам описывал, как он ходил за продуктами поздно ночью, он писал: «На улице все было спокойно, и я даже не думал о зрении. Как только мы вошли в здание, все вокруг меня начало двигаться – не в каком-то конкретном направлении, но просто все вокруг было в движении, кроме меня». Возможно, это ощущение только усиливалось от того, что отделы в супермаркете были узкими: расставленные на полках продукты зрительно «напрыгивали» на Лиама, и из-за этого он чувствовал себя еще более некомфортно.
Если Лиам в разговоре должен повернуться от одного собеседника к другому, из-за оптического потока он может почувствовать головокружение. Многие другие люди, которые получили зрение во взрослом возрасте, упоминали похожие проблемы. Когда Шейла Хоккен только обрела зрение, она отправилась в магазин и обнаружила, что земля под ее ногами несется с головокружительной скоростью. Деревья «напрыгивали» на нее так быстро, что ей казалось, что они снесут ее. В результате она закрыла глаза и позволила своей собаке-поводырю довести ее до самого магазина[134]. Однако большую часть времени Лиам чувствует себя комфортно при восприятии оптического потока, вызванного его движением при ходьбе или езде на велосипеде – хотя когда он едет в быстро движущейся машине или в поезде, это не так. Когда мы смотрим из окна быстро едущего поезда, мир не кажется нам размытым: мы видим, как пейзаж за окном плавно проплывает мимо. Почему же мы так спокойно можем смотреть на проплывающий мимо пейзаж, когда движемся намного быстрее, чем нас могут нести ноги? Ведь на протяжении большей части истории человека как биологического вида мы никогда не передвигались с такими скоростями. Здесь нам помогает оптокинетический нистагм. Когда мы смотрим в окно быстро едущей машины или поезда, наши глаза фиксируются на определенном объекте – например, на каком-нибудь дереве или доме – и мы продолжаем следить за ним взглядом, пока он не пропадет из нашего поля зрения. Тогда наши глаза автоматически возвращаются назад, находят новый объект и начинают следить за ним. Оптокинетический рефлекс у Лиама был развит слабо, из-за чего вид из окна машины или поезда был для него не таким стабильным, внятным и понятным.
Лиама очень заинтересовала книга But Now I See («Но теперь я вижу»), в которой покойный Стивен Холкомб, завоевавший золотую медаль на Олимпийских играх 2010 года, описывал свою историю борьбы за зрение[135]. Холкомб начал слепнуть из-за заболевания роговицы, однако он продолжал тренировки. Это может показаться невозможным, но Холкомб управлял бобом, опираясь почти исключительно на внутренние ощущения. Благодаря новейшему методу лечения он смог восстановить зрение, но после этого он обнаружил, что возможность видеть пролетающий мимо мир его только отвлекает. В итоге он начал надевать грязный шлем, в котором мало что видел.