If a Tree Falls) Дженнифер Рознер описывает похожий, столь же скрупулезный подход к обучению языку своих двух глухих дочерей, одна из которых носила слуховой аппарат, а вторая – кохлеарный имплантат[159]. Рознер сделала книжки с картинками «кто» и «где», в которых содержались все места, где в течение недели были ее дочери, и люди, с которыми они встречались, а затем использовала эти книжки, чтобы пересказывать эти события снова и снова. Она постоянно говорила со своими детьми. «Нельзя было отвернуться, задуматься, заняться другими делами. От меня требовалась постоянная включенность и близость», – писала Рознер.
Идея использовать картинки, чтобы проиллюстрировать слова для предметов и действий, кажется простой, но как Нажма научила Зохру абстрактным концепциям вроде любви и справедливости? Когда я задала Зохре этот вопрос, она сказала, что для нее выучить эти понятия было не сложнее, чем для других людей. Чуть позже в тот день я спросила об этом Нажму и получила тот же ответ.
Удовлетворительное объяснение я смогла найти только в письмах Энн Салливан. Она писала, что врачи постоянно спрашивали ее, как она смогла научить Хелен прилагательным и абстрактным идеям[160]. «Так странно, что люди поражаются такой простой вещи, – писала она Хопкинс, – ведь научить ребенка названию идеи, если она оформилась в его сознании, столь же просто, сколько и названию предмета». Однажды Хелен билась над решением математической задачи, и Энн настучала пальцами ей на лбу: «Подумай!» Хелен мгновенно поняла, что это значит, и с тех пор всегда правильно использовала это слово. Салливан описывала, как дети по опыту учатся различать такие чувства, как, например, счастье, грусть или сожаление, а затем взрослые учат их словам, обозначающим эти чувства. Абстрактные идеи – например, любовь или справедливость – можно выучить по ассоциации: любовь ассоциируется с лаской, а справедливость – с определенными сюжетами рассказов. В диалогах и взаимодействиях со взрослыми и друг с другом дети осваивают не только абстрактные идеи, но и правила поведения, что такое хорошо и что такое плохо, а также присущие их культуре обычаи и верования.
К облегчению и радости Нажмы Зохра сказала свои первые слова – «ма», «ама» (мама) и «верх» – в полтора года. Но умение Зохры понимать устную речь и читать намного опережало ее умение ясно говорить. Путь она и владела языком, но ей было трудно общаться с другими. Ее слух даже со слуховым аппаратом не позволял ей хорошо слышать звуки собственного голоса. Большинство из нас обучаются говорить инстинктивно, но Зохра осваивала речь с большим трудом. Нажма использовала зеркало, чтобы показать Зохре, как нужно шевелить губами для произнесения тех или иных слов, и просила ее дотронуться до губ, когда она произносила звук «м», и до горла – когда она говорила «к». Пользуясь неистощимым воображением, Нажма составила еще один альбом – на этот раз для звуков речи. Сложнее всего Зохре давался звук «к», особенно в начале слов. Нажма показывала ей в альбоме картинку книги (book), и они учились произносить звук «к» на конце этого слова. Потом они тренировались произносить cup («чашка») и coffee («кофе»). «Когда я в первый раз научилась правильно произносить звук “в”, – сказала мне Зохра, – это было для меня потрясающим достижением. Я была в таком восторге от своего умения правильно произносить этот звук, что я повторяла его до вечера без остановки, так что всем остальным это страшно надоело».
К трем с половиной годам Зохра овладела всеми звуками, и тогда же она научилась составлять простые фразы и вопросы из трех-четырех слов, например «Я хочу молоко» или «Что говорит папа?» Однако ей исполнилось почти пять лет, прежде чем другие люди помимо Нажмы и других членов семьи начали понимать ее речь, и даже тогда ее понимали только ее друзья и учителя, которые ее хорошо знали. Ее голос звучал необычно. «Он как бы исходит изнутри, из горла», – писала Нажма.
Слышащие дети обычно сначала осваивают язык, а затем учатся читать, но Зохра благодаря своим альбомам и занятиям с Нажмой выучила язык отчасти через чтение. К тому моменту, когда она в три с половиной года пошла в детский сад, она уже освоила букварь. Воспитательница очень удивилась – не только потому, что Зохра уже умела читать, но и потому, что она не знала алфавит. Нажма научила Зохру всем буквам, но не в алфавитном порядке. Возможно, это и неудивительно: чаще всего мы учим английский алфавит по детской песенке. Более того, Зохра научилась читать, узнавая слова целиком, а не произнося их по буквам. Хелен Келлер в своей автобиографии описывает, как она общалась с другими, выстукивая буквы пальцами, и как она тоже ухватывала целое, а не только составные части: «Я не ощущаю каждую букву отдельно, так же, как вы не рассматриваете отдельно каждую букву при чтении»[161]. Через сто лет специалисты по зрению Мерав Ахиссар и Шауль Хохштейн повторили эту мысль в своей теории обратной иерархии: мы мгновенно ухватываем суть увиденного, поначалу не замечая детали[162].
Зохра пошла в обычный детский сад, а не в специализированную школу для глухих. Пусть глухота и отчуждала ее от других детей, ей нравилось в школе. Она отлично справлялась с арифметикой, писала в прописях и учила разные звуки и как они соотносятся с буквами. Большую часть уроков она и слушала учителя, и читала по губам, и ей нравилось играть во дворе с другими детьми в игры, где действия были важнее слов. Но больше всего ей нравилось читать, и страсть к чтению она разделяла со своей бабушкой. В детстве ее любимым местом был «зеленый книжный магазин». Как писала Нажма в своем дневнике, Зохра росла счастливой любящей девочкой, которая постоянно задавала всем вопросы.
Однако когда Зохре было четыре года, она подхватила инфекцию, которая временно лишила ее даже того слуха, который у нее был. На выздоровление у нее ушло шесть недель, и Зохра пропустила целый семестр занятий. Нажма переживала, что за этой инфекцией могут последовать новые, а кроме того, она считала, что у Зохры в школе мало развивается речь и владение языком, так что она отправляла Зохру в школу только два-три раза в неделю, а в остальные дни продолжала тренировать ее слух. Зохра обычно не реагировала, когда ее окликал кто-то, кого она не видела, поэтому Нажма иногда подкрадывалась к Зохре со спины и негромко ее окликала разными голосами. Кроме того, она обошла весь дом с диктофоном и записала разные звуки и короткие сообщения от семьи Зохры, а дальше проверяла по ним слух Зохры. Вечерами они вместе садились на балконе, и Нажма показывала Зохре список слов. Затем, прикрыв рот, она произносила одно из этих слов вслух, а Зохра должна была найти его в списке. Когда у Зохры получалось найти нужно слово в коротком списке, список становился длиннее. Нажма никогда не упускала возможности научить Зохру активно пользоваться тем слухом, который был ей доступен.
Когда Зохре было пять лет, они с Нажмой переехали в Дар-эс-Салам и поселились неподалеку от того места, где жили родители Зохры с детьми. Братья и сестра звали Зохру почемучкой: она постоянно задавала всем вопросы. На третий день учебы в школе Зохра, которую всегда тянуло к людям, уже знала имена всех одноклассников и составила их список. Хотя иногда она чувствовала себя изолированной от остальных учеников, которые так легко говорили и общались между собой, она все же завела тесную дружбу с несколькими одноклассниками, сформировав свой маленький социальный круг, который для нее был как вторая семья. Нажма работала в школе Зохры сначала библиотекарем, а потом учителем – но не в ее классе. Так как Нажма с восемнадцати лет преподавала в религиозном центре, она без проблем справлялась с обязанностями учителя, но вскоре она решила уволиться. Учителю нужно постоянно говорить в течение дня, а Нажма проводила вечера, без остановки разговаривая с Зохрой.
Несмотря на все старания Нажмы, к восьми годам ее голос стал более гнусавым, обрел назальный оттенокстал более назальным. Нажма заподозрила, что эта перемена вызвана тем, что слух Зохры ухудшился еще больше, так что она повезла уже девятилетнюю Зохру в США, в Школу слуха и речи Кларка в Нортгемптоне (штат Массачусетс). Зохра получила новый слуховой аппарат, но он не очень ей помог, а ее речь уже была лучше, чем у большинства детей в той школе. Они остались там только на один семестр.
Вернувшись из Нортгемптона, они снова поехали в Моши, к родителям Нажмы (бабушке и дедушке Зохры), которые держали магазин матрасов. Зохра пошла в международную школу, где занятия шли на английском языке. Ей нравилось учиться, и, возвращаясь домой, она сажала бабушку рядом с доской у них дома и учила ее. Зохре повезло, что ее бабушка знала английский: большинство пожилых женщин в их сообществе им не владели. И Зохра, и ее бабушка обожали читать, так что они часто обсуждали любимые книги, и бабушка делилась с Зохрой историями из своей жизни. Нажма успевала работать с отцом в магазине, что ей очень нравилось, и смогла выстроить бизнес, но все свое свободное время она по-прежнему посвящала Зохре. «Запри дверь и иди позанимайся с Зохрой», – говорил ее отец, и Нажма так и делала, занимаясь с Зохрой по три часа в день.
Однако Зохра слышала все меньше и меньше, и в результате ее речь продолжила ухудшаться. Примерно в то время дядя Нажмы прочитал статью о кохлеарных имплантатах – устройствах, которые могут помочь глухим людям. И снова Нажма повезла уже двенадцатилетнюю Зохру в Лондон, в Портлендскую больницу, где ее подозрения подтвердились. Слух Зохры ухудшался: она не слышала звуки тише 110 децибел. Слуховые аппараты здесь уже не работали. Зохре помог бы только кохлеарный имплантат, но он стоил почти 50 000 долларов.
Нажма вернулась в Моши подавленной. Она сказала своему дяде, что надежды больше нет: они никогда не смогут получить ту единственную вещь, которая могла бы помочь слуху Зохры. Но дядя Нажмы взял дело в свои руки. Он разослал письма родственникам, все они прислали денег, а брат Нажмы получил кредит на 10 000 долларов. С этими деньгами Нажма и Зохра вновь отправились в путешествие, на этот раз в Торонто, где жили родственники Зохры. Там установка имплантата стоила чуть дешевле: 48 тысяч долларов.