Ну и шум был вчера у моих соседей! У них в саду горели лампы, так что стало светло и у меня в комнате. Три ночи они праздновали свадьбу сына. Какое серьезное лицо было у Хаджи Голь Мухаммада Эюби! А как приветливо он отвечал, когда с ним здоровались. Почему у него шапка всегда так плотно сидит на голове? Кудси говорит, что за одну только ночь было истрачено двадцать пять тысяч туманов. И это при нынешней дороговизне! Как все-таки этот Юсеф любит злословить! Он рассказывал: «Я знаю жениха. Он из тех бессовестных воров! Люди умирают с голоду, а он наживается да еще всюду хвастает этим. Такие, как они, за всю свою жизнь не работали столько, сколько мы за один день». Зачем он так говорит? Ну хорошо, у него растет сын, у него свои мечты. Такова жизнь! Бог захотел и сделал того богатым – кому какое дело? Кудси говорит, что невеста черна и безобразна. На кого, спрашивают, она похожа? Да на бабку Хамиру. Будто ее основательно нарумянили и набелили… А вот несчастный Заги умер. Бедные его отец и мать! Сообщили ли им? Бедняги, завтра они прочтут в газетах. Может быть, его родителей нет в живых?.. Завтра я все разузнаю. Какой он был славный, надежный человек! Если мать потеряет ребенка, она его никогда не забудет. Когда у Худжасты от оспы умер ребенок, сколько лет она плакала, да и сейчас еще, бедная, рыдает и вопит в дни рузы! У каждого своя судьба… но быть убитым таким образом…
О боже! Что там было написано? Когда Аббас набирал разные извещения, он с чувством прочитал вслух. Аббас тоже знал Заги. Но он произнес те слова, которые нужны партии!.. Потому-то он и прочел не своим обычным голосом: «Похороны трех борцов». А там было написано: «Пышные похороны трех свободолюбивых рабочих». Завтра утром я куплю газету и прочту сам. Имя Мехди Резвани, известного как Заги, напечатано на первом месте. Они все были рабочими типографии «Заинде руд». Нет, это не может быть другой человек. Неужели опечатка? Такая грубая опечатка? Бывают и худшие ошибки. Могут ли быть худшие? Вообще вся его жизнь – сплошная опечатка. Все же, поскольку это было письменное сообщение, оно не могло быть типографской ошибкой, вероятно, ошибся телеграфист! Наверное, те двое других тоже были молоды… Ну что ж, они все бастовали. «Да здравствует!..» И тут войска дали по ним залп. Пули не летят в сторону, они попадают в народ. Нет, конечно же, они были руководителями, они шли впереди. Не зря им устраивают «пышные похороны». Власти знают, в кого стрелять!
Он работал вместе с нами четыре-пять месяцев назад… Но как будто это было вчера… У него были смеющиеся глаза… спутанные вьющиеся рыжеватые волосы падали на лоб, нос был небольшой, губы толстые. Вообще-то, он не отличался красотой, но лицо у него было очень симпатичное. Всякому хотелось стать его приятелем, перекинуться с ним словечком. Когда он входил в комнату, он будто вносил с собой радость…
Заги всегда сам накатывал краской набор и относил его в печатный цех, хотя мог позвать для этого новичка.
В то время мы работали в маленьком и душном помещении, литеры глухо и тяжело звякали, когда их клали в верстатки или размещали по наборным кассам. Заги всегда насвистывал сквозь зубы мелодии из кинофильмов. И это подбадривало нас. Мне даже казалось, что я нахожусь в кино. Как жаль, что Заги нет теперь, он бы увидел, каким просторным и чистым стал наш цех. Если бы у нас тогда было такое помещение, он, быть может, остался бы с нами и не поехал в Исфахан. Нет, он не был лодырем, но и не очень-то усердствовал на работе. Скорее всего, он работал, чтобы чем-нибудь заняться. Заги всегда всем был доволен и ни на кого не жаловался. Это был живой, веселый человек. Он часто ходил в кино, читал книги. Никогда он не жаловался на усталость. Я люблю фильмы с участием Джонатты Макдональд и Дороти Ламур, недурны также Лорел и Харди. В кино можно посмеяться…
Асгар-ага был недоволен этим свистом и всегда придирался к Заги. Не знаю, почему люди так заносчивы. Стоит им лишь немного возвыситься, как сразу же начинают зазнаваться! До того как мы перешли в это помещение, мы работали в комнате корректора Мусаиби. Мы там болтали, смеялись. Вдруг Мусаиби надулся. Не зря Фаррох назвал его нудным человеком. Ведь настоящее товарищество не может быть фальшивым. В тот день я столкнулся с Асгар-агой. Мы с ним сцепились из-за Заги. Слава богу, что самого Заги не было, он ушел покупать папиросы, а то бы они повздорили. Не люблю я споров, раздоров, драк. Этот коротышка-писатель, который по пятьдесят раз изменяет и переделывает свои сочинения, все и подстроил. Он пошел и нажаловался, что в его книге много опечаток. Но он из тех, кто сам наделает опечаток, если их не будет в книге. Не понимаю: почему Заги согласился с его замечаниями?.. Вскоре пришел Асгар-ага и начал ругаться. Если бы тут оказался Заги, они непременно подрались бы. Заги был крепким, сильным парнем, он не уступил бы Асгар-аге. Слава богу, что никто не насплетничал Заги.
Заги вообще был человеком горячим, увлекающимся. Работа ему быстро надоедала. Там, в Исфахане, он опять стал работать в типографии. Но ведь он никогда не интересовался партией и какими-либо социальными проблемами, даже слушать не хотел об этом. Как же он оказался убитым во время забастовки?! В тот день они за обедом поспорили с Аббасом. Заги сказал ему: «Отстань от меня, не приставай, я не хочу превратиться в дичь! У меня только одна душа». Аббас ответил ему: «Вот такие разговоры и мешают нашему делу! Пока мы не объединимся, наша жизнь, наше положение не изменятся. Есть лишь один правильный путь. Что ты думаешь – рабочие во всех странах мира глупее нас с тобой?» Заги перестал есть и закурил папиросу, потом пробормотал: «Вы все – пассивные люди, только болтаете!» Когда же он изменил свои взгляды? Он был человеком увлекающимся; верно, что-то взбрело ему в голову. Однако все его затруднения были связаны с управлением по выдаче паспортов. Как же он поехал в Исфахан, если у него не было паспорта? Юсеф чепуху порол, будто Заги торгует американскими папиросами и газетами на проспекте Исламбуль… Зря обо мне ребята говорят, что я выдумщик. Я предложил: «Ребята, а что, если нам устроить собрание его памяти? Во всяком случае, он защищал наши права, отдал за нас жизнь!» Никто не произнес ни звука, лишь Юсеф откликнулся: «Да простит Господь его грехи! Ведь он был ни рыба ни мясо». Но никто не засмеялся. Я рассердился на Юсефа. Шутки тоже должны быть уместными… Жаль, я плохо с ним обошелся. Он обиделся. Нет, в чем же была моя вина? Наверное, он тогда что-то задумал. Сначала он сказал: «Я хочу продать свои ручные часы за двадцать туманов». А эти часы стоили не меньше пятидесяти туманов. Я ответил ему: «Тебе самому нужны часы». – «Ну что ж, – согласился он, – дай мне в долг десять туманов, я тебе завтра отдам». У меня не было таких денег, но я достал. В тот же вечер он пригласил нас всех в шашлычную Хак Дуста. Было истрачено четырнадцать туманов. На следующий день, когда я выходил из печатного цеха, я увидел возле бассейна какую-то толстуху. Она спросила меня: «Мехди Резвани здесь?» – «Что тебе надо?» – поинтересовался я. «Скажи ему, что мать Хушанга Баки принесла деньги за часы». Тогда я понял, что он их все-таки продал. «Разве он продал часы?» – спросил я у женщины. «Какой замечательный человек! Да пошлет ему Бог счастье и удачу! С тех пор как мой сын заболел туберкулезом и лежит в Шахабаде, Мехди Резвани ежемесячно ему помогает», – ответила мне женщина. Войдя в цех, я увидел, что у Заги на руке нет часов. Я сказал ему: «К тебе пришла мать Хушанга». Он вышел и скоро вернулся. Потом он отдал мне те десять туманов. «Кто такой Хушанг?» – полюбопытствовал я. Он вздохнул: «Никто, мой товарищ».
Да простит Господь его грехи! Каким хорошим товарищем был Заги! Что-то мучает меня. А что – сам не могу понять. Не знаю, мучительно ли так погибнуть… Смогу ли так я или нет? Не знаю. Нет, он не должен умереть, не должен, не должен, не должен!.. Я устал. Но надо сделать так, чтобы товарищ его не узнал о гибели Заги. В пятницу поеду в Шахабад. Я найду мать Хушанга в больнице. Я проведаю его. Нет, этого недостаточно, я буду помогать ему, чтобы он не догадался. Чахоточные больные очень впечатлительны. Вероятно, он заболел от свинцовой пыли… Друг Заги… Я должен ему помочь. Я найду его хоть под землей. Возьму дополнительную работу. Не знаю: умею ли я плакать?.. Нет, не знаю. Ох-ох, как плохо! Нельзя плакать. Это непростительно мужчине. У меня мокрое лицо… Нужно глубже вздохнуть… На сей раз это не мухи. Это вошь, она ползет по спине. Вот поползла выше. Это подарок из шашлычной Хак Дуста. Я ее принес оттуда. Я почесался, но это не помогло, она переползла на другое место. Вчера в челоукебабе был песок, а мосама из баклажанов оказалась недоваренной. Потом я порезал палец кончиком ножа. Сейчас, когда я вспомнил об этом, палец заболел еще сильнее. Этот Хак Дуст ловко нас обдуривает. Если бы не Аббас, я совсем свалился бы. Я не владел собой. Голова закружилась. Когда Аббас заметил, что мне плохо, он увел меня. Больше я уж ничего не соображал. Очнувшись, я увидел, что нахожусь в комнате Аббаса. На следующий день мне было стыдно смотреть ему в глаза. Какая мерзость!.. Все кругом было в блевотине… Ох, как плохо! Ну ладно! Нечего было так напиваться. «Пусть водка и не твоя, да желудок-то твой!» «Эх, – сказал я тогда, – за твое здоровье, поехали!» – и пошел хлестать стакан за стаканом. Я потерял чувство меры. Теперь нужно держаться. Аббас проявил большое гостеприимство. Он промыл мне кровоточивший палец, перевязал его. Потом довел до дому. Очень способный парень! Как он хорошо играет на скрипке! Он хотел поиграть немного, но я его остановил. «Нет, нет, не надо, – попросил я, – отложи скрипку в сторону, ведь убили нашего товарища, теперь у нас у всех траур!» Если бы он тогда заиграл, я бы не сдержался и заплакал.
Всех потрясло это известие. Даже у Али Мобтади выступили слезы. Он всхлипнул и вышел из комнаты. Только Мусаиби продолжал спокойно править корректуру. Тень от его носа падала на стену. Я вышел из себя и сказал Мусаиби: «Ведь настоящее товарищество не может быть фальшивым! Этот Заги пятнадцать дней работал с нами. Он погиб за нас. Он защищал наши права!» Мусаиби ничего не ответил и попросил у Юсефа квадрат. Я знаю, о чем он думал. Наверное, он говорил себе: «Вам хорошо, а если я потеряю работу, кто будет кормить моих детей?» Будь проклята эта жизнь!