На море ночь темна, волн пучина страшна.
Как же могут понять нас те, кто на берегу?
Снова мимо Сеида Насролла, не обратив на него никакого внимания, неслышно прошла индийская женщина с золотыми кольцами в ушах и носу. Несчастный путешественник видел всех пассажиров больными, страшными, коварными. Ему казалось, что они объединились, для того чтобы застигнуть его врасплох и убить, применив изощренные пытки! У него закружилась голова, и он поспешил скрыться в каюту. В каюте Сеид Насролла снял одежду и лег на койку. В голове его роились тысячи страшных мыслей. Он отчетливо ощутил однообразное покачивание судна, как будто чувства его обострились, стали еще более восприимчивыми. И казалось, это покачивание слилось с биением его сердца. Постепенно веки его отяжелели, и он уснул.
Во сне Сеид Насролла увидел множество арабов в спасательных поясах, они стояли на палубе, били себя в грудь и повторяли: «Валеро, Валеро!» Другая группа в спасательных жилетах отвечала им из воды: «Валеро!» Сам Сеид Насролла, надев поверх буширского шерстяного плаща, который он всегда носил дома, спасательный жилет, держал на руках сына. Он хотел прыгнуть в воду, но жена не пустила его, схватив за плащ. От ужаса Сеид Насролла проснулся; холодный пот выступил на лбу, голова кружилась, во рту было горько. Когда Сеид Насролла открыл глаза, он опять услышал стук машин и ощутил покачивание корабля. Он снова опустил веки, словно намереваясь сбежать из этого ада, и стал думать о доме. Он представил себе корси, покрытый красной вышитой скатертью. Ему захотелось увидеть маленькие подушки и теплые тюфяки, положенные вокруг корси, которых он лишился и о которых вспоминал теперь как о драгоценности. Вспомнил он сына, недавно научившегося говорить и очень тщательно произносящего слова, внутренним взором увидел соты граната, который жена очищала над тарелкой. Сеид Насролла представил себе свой письменный стол в учреждении и все эти милые вещи, которые были от него так далеки, словно какой-то волшебный мир! Он решил, что обратно поедет только поездом – сухопутные средства передвижения куда более надежны. Из глубины души послал Сеид Насролла проклятие Хакиму Баши Пуру, который вверг его в эту беду. Дьявол побрал бы этого толстошеего, сидит, поди, сейчас за своим письменным столом, улыбается своей деланой улыбкой и думает лишь о мальчиках да о бедрах девушек. Да, чего только не делал Хаким Баши Пур для получения новых, более высоких должностей. Он раздавал выгодные места ворам, плутам и своим приспешникам, он награждал их титулами. Он назначал членов Академии и требовал от них составления глупых, смехотворных словарей, которые потом навязывали народу. А ведь во всем мире слова входят в язык лишь после того, как они пройдут испытание временем в народной речи или в языке писателей! И Сеид Насролла, который не имеет себе равных в филологии, должен быть участником этих детских затей, распространять какие-то пошлейшие словарики. А может быть, его нарочно обрекли на эти муки? Ведь от него ничего не смогли добиться, он всегда был против юнцов, имевших лишь диплом Венеры. До сих пор он на многое смотрел сквозь пальцы, поэтому и жил спокойно; конечно, бывало, что и он сам тоже ловил рыбку в мутной воде, но сейчас ради какого-то бессмысленного дела вынужден подвергать свою жизнь опасности!
Сеид Насролла поднялся с койки и сел, словно в его мыслях произошел перелом. Он вспомнил, что оторвалась пуговица на кальсонах. Чтобы чем-нибудь заняться, Сеид Насролла стал пришивать ее и подумал о том, что, если бы жена была здесь, ему бы, уж конечно, не пришлось заниматься этой женской работой, столь не подходящей такому ученому мужу, как он.
В этот момент раздался гудок и судно остановилось. Среди пассажиров началась суета. У Сеида Насролла будто оборвалось сердце, и он подумал, что произошло что-то непредвиденное. Впрочем, он сразу же сообразил, что это просто-напросто остановка и корабль прибыл в Бушир. Он быстро оделся и вышел на палубу. Где-то угадывалась гавань, вдалеке мерцали слабые огоньки; на море виднелось несколько моторных катеров и парусников, стоявших под погрузкой. Крики грузчиков напомнили ему сон, и он подумал, что кошмар стал явью. Берег моря был таким далеким и темным, что мысль высадиться на сушу показалась фантастической, лишенной всяких оснований. Он посмотрел на часы: время было ночное. Сеид Насролла пошел в ресторан, чтобы добыть нужные сведения. Все сидевшие за столом, даже человек, говоривший по-английски, все слуги показались ему молчаливыми и мрачными, будто пытались скрыть от него неприятное известие. Сеиду Насролла стало как-то не по себе. Ужин показался невкусным, он даже подумал, что лишился аппетита. Все же он съел немного супу и банан, чтобы не было тяжести в желудке. Человек, знавший английский язык, знаками попрощался с ним и, торопясь, ушел.
Грустный и задумчивый вернулся Сеид Насролла в свою каюту. Чтобы приглушить наружный шум, он запер дверь и опустил портьеру. Было душно, но Сеид Насролла не догадался включить электрический вентилятор. Он взял карандаш и бумагу, намереваясь набросать кое-какие заметки к своей философской речи, мысли его были рассеянны. Он что-то писал, но все ему не нравилось. Потом Сеид Насролла вчитался в написанное: «Родина – это я! Моя цель – пропаганда того великого вождя, который с помощью кровососных банок сосет кровь народа. Цель всеобщего обучения – вовсе не обучить народ грамоте, все делается лишь для того, чтобы люди могли читать в газетах восхваления ему и Хакиму Баши Пуру, чтобы они думали по-газетному и говорили по-газетному, чтобы забыли старый литературный язык, самый благородный персидский язык! Это такие дела, каких не совершали ни арабы, ни монголы! Он хочет навязать народу такие искусственные слова, которые не известны ни знати, ни простонародью – ни царю Ксерксу, ни простому смертному Мешеди Хасану. Все – выдумки, все – ложь! Свои личные интересы он выдает за священные интересы родины. Откуда он явился и какое он имеет право лучше меня определять, в чем заключаются истинные интересы родины?»
Сеид Насролла перечитал написанное – неужто он сошел с ума? – потом ядовито усмехнулся. До сих пор он никогда ничего подобного не то что не произносил, даже не думал! Может быть, им движет какая-то таинственная сила или это путешествие изменило образ его мыслей? Вероятно, все это от бессонницы! В конце концов он изорвал исписанный листок.
Но вот утих однообразный грохот подъемного крана. Судно снялось с якоря. Сеид Насролла оделся и вышел на палубу. Увидев пассажиров, он успокоился, так как до этого решил, что его оставили на судне одного.
Угрожающе клубились темные облака, закрывая полнеба, вдали мерцали огни гавани. Вода в море была черной как смола. В той части неба, которая была чистой, Сеид Насролла распознал Большую и Малую Медведицу. На горизонте показалась луна. Ее свет падал на черную воду и казался серебристой рекой, мчавшейся навстречу кораблю; воздух был тяжелый и душный.
У Сеида Насролла сжалось сердце. Но волнение скоро улеглось, и на смену ему пришло ощущение полного покоя, будто он впервые помирился с природой. Вся прошлая жизнь показалась ему далеким, непонятным сном. В душе проснулись какие-то ребяческие чувства, они смешались с ощущением одиночества и отчужденности, и Сеиду Насролла стало до боли жаль себя. Тяжелым шагом он вернулся в каюту, взял перо и бумагу, подумал немного и написал: «Индия всегда была колыбелью персидской литературы. В эту эпоху, под сенью венценосного отца, с каждым днем растущий прогресс просвещения…»
Больше ему ничего не приходило в голову. Тогда он решил литературно описать лунный свет на море. Снова Сеид Насролла взял перо. «Черная как смола вода грохотом вызывает на битву корабль, а луна на краю неба, разбросав по морю свою серебристую кольчугу, улыбается, словно бесстрастный свидетель», – написал он. Но это ему тоже не понравилось. Ему казалось, будто какая-то неведомая сила поглотила все его мысли, все его философские познания. Потом Сеиду Насролла захотелось написать письмо жене, но он почувствовал головную боль. Неожиданно взглянув на потолок, он увидел там спасательные жилеты. Сеид Насролла встал, запер дверь каюты, закрыл на окнах деревянные ставни и опустил занавески. Когда Сеид Насролла убедился, что защищен со всех сторон, он осторожно снял один из спасательных жилетов и взвесил на руке. Это были четыре легкие, прямоугольной формы, пробковые пластины, скрепленные грубой серой материей. Он осторожно просунул голову между пластинами. Две из них оказались у него на груди, а две – на спине наподобие заплечного мешка. Сеид Насролла подошел к инструкции, посмотрел на рисунки и затянул завязки так, как там было показано. Жилет плотно охватил его тело. Затем он повернулся к зеркалу и стал себя рассматривать.
Сеида Насролла испугала бледность, покрывавшая его лицо. Он решил, что похож на осужденного преступника, который в ожидании смертной казни многие и многие месяцы провел в тюрьме, страдая от голода и бессонницы. Он вспомнил сон и на мгновение представил себе, в каком жутком положении окажется, если упадет в воду! Его охватила дрожь, колени ослабели, зубы так застучали, что он сам услышал их лязг. Ученый пощупал пульс. Несколько раз непроизвольно он произнес: «Валеро… Валеро!..» Голос был хриплый. Сильно болела голова. Сеид Насролла в душе уже попрощался с женой и сыном, в глазах закипели слезы, и он отошел от зеркала, чтобы по крайней мере не видеть себя. Он хотел снять жилет, но вспомнил, что надевать его в момент опасности – нелегкое дело, и из предусмотрительности решил спать в нем. Сеид Насролла обливался холодным потом и чувствовал сильное недомогание. Он принял две таблетки аспирина и, читая молитву, лег на бок на койку. Лежать было очень неудобно, но Сеид Насролла не обращал на это внимания и считал удары сердца, которое учащенно билось.
Не успел ученый закрыть глаза, как увидел, что судно охватил огонь. Сам он стоял за кафедрой на палубе, одетый в женское платье, в то самое сари, что было на индийской женщине с золотыми кольцами в ушах и носу, и говорил страстную речь о пользовании спасательными жилетами; вокруг царила невероятная суета, раздавались свистки, звон колоколов… Сеид Насролла вынужден был говорить все громче и громче. Во время речи он доставал из портфеля фотографии и разбрасывал их. Пассажиры в отчаянии бросались в море. Но громадные рыбы со злыми глазами перегрызали их пополам, и море вокруг корабля было сплошь усеяно растерзанными трупами. Вдруг Сеид Насролла увидел, что его семья вместе с иранцем, знающим английский язык, сидит в черной шлюпке, на которой написано белыми буквами: «Оксфорд», и этот иранец гребет неизвестно куда.