Когда же пламя коснулось его самого, он тоже бросился в море. Но в этот момент громадная, страшная рыба с горящими глазами прыгнула на него, навалилась ему на грудь и четырьмя зубами, похожими на кирпичи, сжала так, что он потерял сознание…
Наутро слуга-индиец обнаружил в каюте тело Сеида Насролла в спасательном жилете, сдавившем ему горло…
Два месяца спустя в переулке Хаммаме Вазир у памятника Сеиду Насролла собралась огромная толпа. Ученый стоял на пьедестале, прижимая одной рукой к животу портфель, а другой – указывая на Индию. У его ног была изображена поверженная летучая мышь – символ невежества. На трибуне, сооруженной у подножия памятника, с печальным лицом стоял господин Хаким Баши Пур и произносил пространную речь о заслугах покойного. Он то и дело возвращался к ужасной, незабываемой трагедии, происшедшей с ученым, и назвал смерть Сеида Насролла, этого величайшего философа нашего времени, этого кладезя знаний, восьмой утратой после смерти семи великих греческих философов. Затем, обратившись к молодому поколению, Хаким Баши Пур сказал:
– Вы должны всегда следовать примеру, поступкам, речам и мыслям этого великого патриота, который на пути служения родине показал невиданную самоотверженность и преданность и в конце концов вкусил сладость жертвы. Священный долг каждого патриота – сделать своим идеалом образ этого прекрасного литератора и выдающегося ученого. Мы должны гордиться существованием подобных людей, преданных нашей стране, и должны стремиться к тому, чтобы на пути служения родине и просвещению… (Здесь у него перехватило горло.)
Я хочу предложить Академии переименовать переулок Хаммаме Вазир в проспект Патриот во имя любви, которую я испытываю к настоящему персидскому языку и земле своих дедов и прадедов, предлагаю также называть покойного Сеида Насролла «Пируз Яздан» и дать ему прозвище Патриот.
Не заблуждайтесь, Сеид Насролла не умер; благодаря самоотверженности, которую он проявил во имя родины, он занял достойное место в сердцах людей. Как говорил Саади:
После смерти не ищи ты на земле могилы нашей,
Лишь в сердцах мудрецов нам воздвигнут мавзолей.
В заключение я хочу просить начальство собрать пожертвования на приобретение судна «Валеро», которое стало местом гибели покойного, чтобы поставить его в музее просвещения…
Потом Хаким Баши Пур достал из портфеля пачку фотографий Сеида Насролла, сделанных перед путешествием, и бросил их в толпу собравшихся. Люди кинулись ловить фотографии, вырывали их друг у друга, а схватив, прятали на груди. Потом юноши, рыдая, со стесненными сердцами разошлись кто куда.
Хаджи Морад
Хаджи Морад ловко спрыгнул с саку, отряхнул сюртук, потуже затянул серебряный пояс, погладил окрашенную хной бороду и позвал приказчика Хасана. Они заперли лавку. Хаджи извлек из широкого кармана четыре крана и дал их низко кланявшемуся Хасану. Тот повернулся и, насвистывая какую-то песенку, широко зашагал по улице и вскоре смешался с толпой. Хаджи Морад на ходу накинул на плечи коричневое аба, которое он держал под мышкой, и степенно двинулся в путь, поскрипывая новыми туфлями. Встречавшиеся на его пути лавочники почтительно приветствовали его.
– Здравствуйте, Хаджи! Как поживаете, Хаджи? Все никак не соберусь навестить вас, Хаджи! – раздавалось со всех сторон.
Он слушал внимательно, особенно радуясь слову «хаджи». Он гордился собой и, отвечая на приветствия, высокомерно улыбался.
Морада, хотя он и не побывал в Мекке, называли хаджи. А вышло это вот как. Отец его умер, когда он был еще ребенком, а мать, выполняя волю мужа, продала все имущество, обменяла деньги на золото и вместе с детьми отправилась в Кербелу. Спустя два-три года золото кончилось, и им пришлось побираться. Одному Мораду с неимоверными трудностями удалось добраться до своего дяди, жившего в Хамадане.
Вскоре дядя умер, а так как у него не было других наследников, то все его имущество вместе с лавкой и именем Хаджи перешло к племяннику.
Хаджи Морад остался один-одинешенек. В Хамадане у него не было никакой родни. Неоднократные попытки разыскать мать и сестру, нищенствовавших в Кербеле, ни к чему не привели – они как в воду канули.
Уже два года Хаджи был женат, но счастлив не был. Они с женой постоянно ссорились. Хаджи не выносил острого и злого языка жены и, чтобы отплатить ей, частенько поколачивал женщину. Правда, он довольно быстро отходил, и тогда они мирились и целовались. Больше всего Хаджи огорчало то, что у него до сих пор не было детей. Много раз друзья советовали ему взять вторую жену, но Морад не слушал их: он предчувствовал, что новая жена принесет ему еще больше неприятностей, и поэтому все такие советы в одно ухо влетали, а в другое вылетали. К тому же жена его была еще молодой и хорошенькой. Да и сам Хаджи был еще не стар и полагал, что если Аллах захочет, то пошлет им ребенка. Так понемногу они привыкли друг к другу и, хорошо ли, плохо ли, продолжали жить вместе. Однако Хаджи не оставлял своей привычки – колотил жену, а она все больше язвила, насмехалась над ним и капризничала.
Прошлой ночью они особенно сильно поругались. И вот теперь, грызя тыквенные семечки и выплевывая шелуху, Хаджи вышел из базарных ворот. Он вдохнул свежий, чистый воздух и с тоской подумал о том, что нужно идти домой, а дома опять будет ссора. Он скажет жене слово, она ему – два, и дело кончится дракой. Потом они поужинают, сначала будут дуться друг на друга, но вскоре помирятся и улягутся спать. Был вечер накануне пятницы, и Хаджи знал, что жена приготовит плов с пряностями.
Грустно размышляя, Хаджи Морад шел и поглядывал по сторонам. Вдруг он вспомнил слова жены: «Уходи, убирайся, поддельный хаджи! Какой ты хаджи? Почему твои мать и сестра бродяжничают и нищенствуют в Кербеле?! Ах, зачем я отказала меняле Мешеди Хосейну, когда он сватался ко мне, и вышла за тебя замуж! Поддельный хаджи!»
От злости Хаджи Морад прикусил губу. «Ну, если бы жена попалась мне сейчас на глаза, я, наверно, убил бы ее», – подумал он.
В это время Хаджи вышел на проспект Бейнан-нахрейн. Взглянув на свежие и благоухающие ивовые деревья, росшие на берегу реки, он подумал: «Вот было бы хорошо завтра, в пятницу, с самого утра уехать в ущелье Морад Бек, взять с собой музыкальные инструменты и провести там весь день. По крайней мере, хоть не торчать дома, а то опять одни огорчения». Незаметно Хаджи дошел до улицы, которая вела к его дому.
Вдруг ему показалось, что мимо прошла жена и не обратила на него никакого внимания. Хаджи пригляделся. Да, это была она. Нельзя сказать, чтобы Хаджи мог узнать свою жену под чадрой, да еще со спины, подобно большинству мужей, но у нее была особая примета, по которой он отличил бы ее от тысячи женщин. Без сомнений, это была его жена. Он узнал ее по белой кайме на чадре! Но как же она посмела без разрешения мужа выйти из дому в такое время?
Хаджи ускорил шаги. Но женщина и не собиралась поворачивать к дому.
Хаджи резко остановился. Все в нем клокотало. Ему хотелось догнать женщину, остановить ее, задушить. Он закричал:
– Шахрбану!
Женщина обернулась и, словно испугавшись чего-то, пошла быстрее. Хаджи рассвирепел. Мало того что жена без разрешения вышла на улицу, она даже не обратила внимания на его зов!
Он снова крикнул:
– Эй! Где ты была в такое позднее время? Стой, тебе говорят!
Женщина повернулась к Хаджи и громко закричала:
– Хулиган! Нахал! Думай, что говоришь! Какое тебе дело до чужой жены? Я так тебе задам, что ты долго будешь помнить! Эй, люди, помогите! Чего хочет от меня этот пьяный бродяга? Ты что, думаешь, в городе нет властей? Я сейчас же позову полицию! Полицейский!
В домах заскрипели двери, на улице появились люди. Вскоре их окружил народ, и толпа все росла и росла.
Хаджи стоял красный, на шее и на лбу у него надулись жилы. Теперь он еще станет всеобщим посмешищем!
Люди стояли плотной стеной, а женщина, закрыв лицо руками, продолжала вопить:
– Господин полицейский!
У Хаджи потемнело в глазах. Он подошел к женщине и, размахнувшись, ударил ее по лицу, покрытому чадрой.
– Не старайся изменить голос, я тебя все равно узнал. Завтра… Завтра же я дам тебе развод. Уже шляешься одна! Хочешь осрамить меня перед всеми? Бесстыдница! Сейчас я все скажу. Люди, будьте свидетелями, завтра же я развожусь с этой женщиной. Сколько времени я колебался, но нынче терпение мое лопнуло. Эй, люди, будьте свидетелями, моя жена опозорилась. Завтра… Завтра же…
А женщина, обращаясь к толпе, кричала:
– Трусы! Неужели вы ничего ему не скажете? Как же вы допускаете, чтобы какой-то бродяга посреди улицы приставал к мужней жене! Если бы здесь был меняла Мешеди Хосейн, он всем бы вам показал! Пусть мне останется только один день жизни, но я с тобой расквитаюсь. – Женщина повернулась к Хаджи. – Своих не узнает! И ни один не спросит у него, что ему надо! Никому нет дела до других. Уходи прочь… Я тебе такое покажу, что вовек не забудешь! Господин полицейский!
Вмешались два-три человека и отвели Хаджи в сторону. В это время появился полицейский. Толпа расступилась. Хаджи, женщина в чадре с каймой и несколько свидетелей направились в полицейский участок. Толпа потянулась за ними. Всем хотелось узнать, чем кончится эта история. По пути каждый старался по-своему объяснить случившееся.
Обливаясь потом, Хаджи шел рядом с полицейским. Он уже начал сомневаться в своей правоте. Присмотревшись внимательнее, Хаджи увидел, что туфли с пряжками и чулки этой женщины не похожи на туфли и чулки его жены, и, по-видимому, все, что она говорила полицейскому, было правдой. Она – жена менялы Мешеди Хосейна, которого Хаджи хорошо знал. Хаджи понял, что ошибся, но отступать было уже поздно, и он не знал, что делать дальше.
Наконец они пришли в полицейский участок. Толпа осталась на улице, а Хаджи и женщину полицейский ввел в комнату, где за столом сидели два офицера. Взяв под козырек, полицейский доложил о происшествии и отошел к двери. Начальник полицейского участка обратился к Хаджи: