— Нам придется еще раз поговорить с Грейс.
— Знаю.
С каждым днем Джеральд все сильнее страдал от нетерпения. Вот и опять ему придется слушать весь вечер… Как долго это тянется! Едва закончились занятия, Джеральд пришел домой и заперся в своей комнате. Он хотел вообще прогулять занятия в этот день, но опасался, что узнает отец: Чарлтон П. Гайден не выносил бездельников. Поэтому ему пришлось отсидеть все уроки, прикидываясь спокойным, сосредоточенным мальчиком с примерным поведением. А ведь никто из учителей не заметил бы его отсутствия, не будь он сыном видного политического деятеля!
Джеральд не любил выставляться, предпочитая оставаться незаметным. Когда ты на виду, твои секреты могут разгадать.
Он редко подслушивал «Фэнтэзи» в дневное время. Ему больше нравилось делать это в темноте: тогда у него лучше работало воображение. Но после Дезире он стал как одержимый и просто умирал от нетерпения.
Джеральд надел наушники, включил терминал и откинулся на спинку стула, предвкушая момент, когда он наконец услышит долгожданный голос. Сначала, как всегда, раздался голос Айлин — владелицы фирмы. Она его не интересовала: слишком озабочена бизнесом. Голос, который он слышал вчера вечером, тоже ему не нравился. Слишком молодой и жеманный. Как ни вслушивался Джеральд, он не мог уловить в этих голосах обещания.
Закрыв глаза, он ждал, абсолютно уверенный, что скоро услышит ее. И наконец дождался. Эту женщину звали Роксана.
Глава 7
Гиацинты… Грейс сидела на крыльце, и взгляд ее был прикован к только что распустившимся белым и розовым цветам. Ветерок доносил их едва уловимый аромат, очень приятный после приторных благоуханий этого дня, дня похорон. И выглядели гиацинты совсем иначе — они казались бодрыми и жизнестойкими. Красуясь вдоль потрескавшейся цементной дорожки, эти цветы вселяли надежду и отгоняли мысли о белых гробах и рыданиях.
Грейс было трудно с родителями, но стоило ей вырваться из дома, ее тут же начинала мучить совесть. Она ненавидела и ругала себя за то, что покинула их одних, убитых горем, но ей были необходимы воздух и солнце. Она нуждалась в одиночестве, хотела отключиться от всего хотя бы на час.
Время от времени мимо проезжала какая-нибудь машина, и Грейс провожала ее взглядом. Дети, радуясь теплой погоде и длинным дням, катались на велосипедах и скейтах по неровному тротуару. Их веселые крики предвещали близость лета. То и дело кто-то словно невзначай посматривал круглыми от любопытства глазами на дом. «Новость разлетелась, — подумала Грейс. — Осторожные родители явно предупредили сыновей и дочерей, что от этого места нужно держаться подальше. Наверное, когда в доме никого не было, самые отъявленные смельчаки подбегали к окнам и заглядывали в них».
Дом с привидениями. Дом, где совершилось убийство. Ладошки детей наверняка становились липкими от пота, а сердца колотились, когда они отбегали, доказав свою храбрость менее отважным друзьям. Будь Грейс ребенком, она поступила бы точно так же.
В убийстве всегда кроется тайна, оно вызывает непреодолимое любопытство…
Грейс знала, что убийство Кэтлин обсуждают в каждом тихом домике на их улице. Люди купят новые замки и врежут их в двери, начнут тщательнее запирать окна на ночь, но пройдет несколько недель, и все забудется. Время списывает со счетов все. К тому же это случилось не с ними… Но ей ничего и никогда не забыть! Узнав машину Эда, затормозившую возле дома, Грейс глубоко вздохнула. Она поняла, что все это время бессознательно ждала его появления, и, встав с крыльца, пошла к нему напрямик по траве.
— Ты много работаешь, сыщик.
— Инспектирую территорию. — Он запер машину и внимательно посмотрел на нее. Все, что осталось от косметики Грейс, — это размытые пятна туши. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. — Грейс оглянулась на дом. Мать только что выключила свет на кухне. — Утром я провожаю родителей в аэропорт. Им здесь очень тяжело, и поэтому я убедила их уехать. — Не зная, что делать с руками, Грейс сунула их в карманы брюк. — Они стараются поддержать друг друга… Надо же, я и не подозревала, как важен в жизни людей брак, и поняла это только в последние дни.
— В такие трудные минуты хорошо, когда кто-то рядом.
— Надеюсь, им удастся это пережить. Знаешь, мне кажется, что они уже.., смирились.
— А ты?
Грейс посмотрела на него, затем поспешно отвела взгляд, но Эд понял: до смирения ей далеко.
— Они поедут на несколько дней домой, потом полетят на побережье, чтобы повидать Кевина, сына Кэтлин.
— Ты с ними не поедешь?
— Нет. Я думала об этом, но.., не сейчас. Странно: мои родители после похорон явно стали спокойнее, а я…
— А ты?
— Я возненавидела все это! Кажется, я никогда больше не смогу заставить себя пойти на похороны… — Она пригладила волосы. — Господи, как это скверно звучит!
— Нет. Похороны заставляют нас осмыслить феномен смерти. В этом их назначение. Согласна?
— Я весь день думаю об этом. По-моему, викинги поступали правильнее, оставляя покойника в подожженной лодке в открытом море. Мы же устраиваем проводы… Мне было так тяжело думать, что Кэтлин в этом ящике! — Она помолчала. — Прости. Куда приятнее думать о детях, играющих на улице, и распускающихся цветах. Я вышла во двор, чтобы немного отвлечься. Сказала родителям, что пойду прогуляюсь, а сама осталась здесь.
— Хочешь погулять?
Грейс покачала головой и коснулась его руки.
— Ты добрый, Эд. Извини, что я свалилась на тебя как снег на голову.
— Все нормально. В этом наверняка был какой-то смысл.
Женщина вышла на крыльцо позвать детей с улицы; уговоры затянулись минут на пятнадцать. Грейс вспомнила, как в детстве играла с Кэтлин в такие же игры, и тяжело вздохнула.
— И все-таки я должна попросить прощения не за то, что сказала тогда, а за свой тон. Иногда я подолгу бываю одна, а потом, когда приходится общаться с людьми, проявляю излишнюю напористость. — Грейс снова взглянула на ребятишек. — Значит, ты не сердишься на меня? Мы друзья?
— Еще бы! — Он взял руку Грейс и крепко сжал ее.
Этого она и ожидала.
— Можно рассчитывать, что мы вместе пообедаем, прежде чем я уеду?
— Когда ты уезжаешь?
— Точно не знаю. У меня еще много дел. Вероятно, на следующей неделе. — Уступив внезапному порыву, Грейс прижала его руку к щеке. Она так изголодалась по общению с ним, словно долгое время провела в одиночестве. — Ты когда-нибудь был в Нью-Йорке?
— Нет. Ты замерзла, — пробормотал Эд, погладив ее по щеке. — Не надо было выходить без жакета.
Он смотрел ей в глаза как-то уж очень пристально и не торопился убирать руку. Грейс всегда полагалась на свой инстинкт. Улыбнувшись, она вдруг обхватила его руками за шею.
— Не возражаешь? Мне необходимо ощущать, что я жива!
Подняв голову, Грейс прильнула к его губам. «Какой он нежный, — подумала она. — Надежный и осязаемый. И губы такие теплые и нежные…»
Эд не проявил ни малейшей настойчивости, но и не удивился, а просто поцеловал ее в ответ. Мягкая борода почему-то успокаивала. Грейс затрепетала, когда он обнял ее крепче. Как прекрасно обнаружить, что ей все еще нужна ласка и она может ее оценить! Значит, она жива и все в порядке. Слава богу!
Хотя Грейс застала его врасплох, Эд быстро очнулся и взял инициативу на себя. Его руки нежно скользили по ее волосам, по спине. Становилось прохладно; он крепко прижал к себе Грейс, стараясь согреть, и почувствовал, как напряжение постепенно отпускает ее.
Наконец Грейс нехотя отстранилась от него, несколько ошеломленная собственным поведением. Если бы она не прочла в его глазах, что он жаждет продолжения, ей стало бы совсем не по себе.
— Спасибо, — смущенно пробормотала она. — Я, пожалуй, отпущу тебя. Ведь ты по ночам работаешь: в окне горит свет.
— Привожу в порядок ванную комнату. Почти все сделал, осталось только наклеить обои.
— Ты бы очень понравился моей маме. — Грейс улыбнулась. — Пойду в дом, а то родители волнуются. Увидимся.
— Завтра. Я устрою для тебя обед.
— Хорошо. — Она пересекла лужайку и обернулась. — Не забудь приготовить морковный сок!
Роксану на самом деле звали Мэри Грайс, и она всегда огорчалась, что ее родители обделены воображением. «Интересно, кем бы я стала, если бы меня назвали более экзотическим, утонченным или легкомысленным именем? — спрашивала себя девушка. — Наверное, моя жизнь сложилась бы иначе».
Двадцатилетняя незамужняя Мэри Грайс обладала семьюдесятью пятью фунтами лишнего веса и очень страдала от этого. Она начала полнеть еще в отрочестве и обвиняла во всем родителей. Мать ссылалась на гены и отчасти была права. Однако более осязаемая причина состояла в том, что вся семья Грайс отличалась чревоугодием. Еда для них была ритуалом.
Мэри росла в доме, где кладовка и холодильник были забиты жирной колбасой, чипсами, консервными банками, бутылками с шоколадными сиропами. Девочка рано усвоила, что из хлеба, масла, сыра и мяса можно сотворить гастрономическое чудо — бутерброд — и есть его, запивая шоколадным молоком. После этого она обычно приступала к конфетам-ассорти. В результате в подростковом возрасте лицо ее покрылось прыщами и напоминало пузырчатую пиццу, которую Мэри, кстати, очень любила. На лице ее так и остались рытвины, с которыми она безрезультатно, но упорно боролась. Мэри смазывала кожу толстым слоем крема, и в жаркую погоду пудра и крем стекали со щек, делая ее похожей на восковую куклу.
За все время, что Мэри провела в школе и колледже, ей ни разу не назначили свидания. Особенности характера не позволили ей завести даже подругу, с которой она могла бы делиться секретами. Мэри всегда выручала еда. Обиженная или охваченная сексуальным желанием, Мэри набивала желудок двойным чизбургером или уминала несколько шоколадных пирожных с орехами.
К двадцати годам ее шея срослась с туловищем, исчезнув в жировых складках. Свои жидковатые прямые волосы она закалывала сзади. Иногда Мэри охватывало неудержимое желание изменить свою внешность, и тогда она перекрашивала волосы, становясь то огненно-рыжей, то жгучей брюнеткой, то ослепительной блондинкой. Меняя внешность, она словно перерождалась. Так происходит со всеми, у кого нет своего «я».