Балдер сплюнул на землю и растер сгусток носком начищенного сапога.
– Ну, теперь вы к нам, соседи дорогие! Напоим, накормим, спать уложим. Ваш-то на ходу? Не видать что-то.
– Плавает. В соседнюю бухту отогнали, чего тут толпиться.
– Эх, Вальгир. – Никалунд привычно погрозил Турнотуру пальцем. – Все-то у тебя в порядке да по полочкам, и не подкопаешься. Всем бы такими хозяевами быть.
– Порядок в общине – залог спокойствия, – не повелся на лесть Турнотур. – Если бросить и перестать следить, развалится все. А поднимать в нынешние времена с нуля дело нереальное, тем более в нашем положении.
– Да-а, островитяне, – согласился Балдер, и глубоко вдохнув соленый воздух, обвел взглядом погружавшиеся в сумрак холмы. – Осколки цивилизации, которой больше нет. Робинзоны Апокалипсиса! Чуешь важность ситуации?
– Скорее необходимость. Без руководства и организации люди растеряются. Будут как в первые годы, каждый сам за себя. Сгрызутся.
– Вот и я про что. Дис-ци-пли-на.
Автобус закатили на паром и теперь закрепляли на палубе.
– «Дагфинн»? «Дневной странник»? – прочитал Турнотур подрагивающее в свете факелов название на борту судна. – Раньше же «Вигге» был.
– Сын предложил переименовать. Старая надпись рассыпалась от соли совсем, так что заново нарисовали, считай переродился. Мне нравится. Правда, плавает в основном ночью и с толкача, – рассмеялся шутке Балдер. – Но ничего. Глядишь, скоро вместо нас дети друг к другу ходить начнут.
– Время летит.
– Да не такие мы с тобой и старые. – Никалунд хлопнул сувуройца по плечу. – Жаль, конечно, что с Милен и моим не случилось. Илва расстроится.
– Сердцу не прикажешь, – пожал плечами Вальгир.
– А мог бы. Ты же в доме хозяин.
– Без обид?
– Упаси Олаф! Какие обиды. Что сделано, то сделано. Не воротишь. Так что совет да любовь! – отмахнулся Балдер, но Турнотур догадывался, что упущенная возможность сродниться колониями крепко раздосадовала соседа.
– Мы готовы, хозяин! – окликнули с парома.
– Иду!
– Хозяин, – покачал головой Турнотур.
– Субординация, друг, – развел руками Балдер. – Ничего не поделаешь. Иди сюда.
– Попутного ветра, брат. – Они обнялись. – Семье низкий поклон. Гостинец Илве не забыл, что Ламбар передала?
– Вот здесь. – Никалунд хлопнул себя по груди. – У сердца! Все похоронено, но женские безделушки бессмертны, а?
– Добро. До встречи, Балдер.
– До встречи, Вальгир.
Стоя на берегу, Турнотур смотрел на разворачивающийся паром, и ветер трепал гудящее пламя факелов в руках собравшихся за ним мужчин.
Жизнь селения вернулась в прежнее русло. Работа на стройке закипела с удвоенной силой. За Живицей, подаренной «Землекопами», следили, как было сказано, поддерживая необходимое количество компоста, которым питались черви. Их размножения и работы не было видно, и люди постепенно свыклись с пнем как с частью ландшафта. Только в самую тихую ночь, находясь возле Живень-корня, можно было расслышать негромкое шуршание травы и какие-то пощелкивания, по которым было ясно, что внутри кто-то есть.
Предоставленная сама себе Лера коротала время за учебниками, подтягивая язык, тренировалась по утрам, гуляла с Милен, когда у той выдавалась минутка, или навещала Батона.
Как-то поздним вечером, устав от зубрежки и накормив ужином по обыкновению сразу же ушедшего спать Мигеля, Лера отправилась прогуляться. Идя на свет в окошке сарайчика рядом с одной из подстанций у «Грозного», заглянула навестить Паштета с Треской. По договоренности корейцы и русские дежурили у энергосистем посменно, и девушка знала, что сегодня очередь выпала поварам.
Подойдя к двери, она остановилась, прислушиваясь к звукам доносившийся изнутри песни.
Если у вас нету тети,
То вам ее не потерять,
И если вы не живете,
То вам и не, то вам и не,
То вам и не умирать,
Не умирать.
Оркестр гремит басами,
Трубач выдувает медь.
Думайте сами, решайте сами,
Иметь или не иметь.
Иметь или не иметь.[9]
Когда последний аккорд затих, она толкнула дверь и вошла, с удивлением увидев в руках Трески гитару. В небольшой комнатушке было натоплено, в углу потрескивала буржуйка. Шкафчик, несколько табуреток, стол, за которым устроилась парочка, пластиковая коробка с зашитой в нее тревожной кнопкой, помигивающая от гулявшего напряжения лампочка на потолке – вот и все убранство сторожки.
– Здорово, попадья! – с порога приветствовал гостью Треска, ставя гитару из кают-компании «Грозного» на пол.
– Грустная песня, как называется?
– Не грустная, а лирическая. Хотя теперь как уж посмотреть. «Если у вас нету тети», – ответил Треска и улыбнулся. – «Ирония судьбы, или С легким паром!» Советский такой фильм был. Раньше, под Новый год постоянно по ящику крутили. Правда, потом надоело уже. Традиция! Мандарины, оливье… эх.
– И какая гадость эта ваша заливная рыба, – с грустинкой протянул Паштет, слушавший подперев щеку ладонью. – Иметь или не име-еть.
– Не знала, что ты играешь.
– Так иногда, струны пощипать. Стихи прыщавым пробовал ковырять, байду всякую.
– Я рисую на асфальте небо цвета сентября…
– Уй, не продолжай, – скривившись замахал рукой Треска.
– Мне нравились, – пожал плечами Паштет.
– Выветрилось. А ты чего? Только с нашим шизофреником разминулись. Через окошко в гляделки играл, жука какого-то тыкал, болван.
– Не видела.
– Да хрен с ним. Кам ин! Ду ю спик инглиш? Хау ду ю ду?
Стремление Леры выучить английский толстяк тоже никак не мог оставить без внимания.
– Иди ты, – беззлобно ответила девушка. – Я вам бутеры принесла. Налетайте.
– Это дело, давай сюда. Штаны просиживаем, не видишь. А ты чего? Муженьку колыбельную спела и за порог, хе! Не взбухнет, что мы его объедаем? – Когда они разобрали из столового контейнера закуску и вгрызлись в бутерброды, Паштет указал Лере на свободный табурет. – Падай.
– Ну так как, шпрехаешь уже? – с набитым ртом поинтересовался Треска.
– Говорить-то вроде могу, – вздохнула Лера, отвинчивая крышку термоса, в котором был горячий травяной чай. – А как начинаются склонения и глаголы, тоска смертная. Ничего, забодаю.
– Главное, не бросай, – подбодрил Паштет.
– Да тут проще пареной репы, – поддакнул Треска. – Если самые важные слова знать, вообще не пропадешь.
– Это какие?
– Бастард, щит и фак ю! – авторитетно перечислил Треска.
– Хватит ей чушь впаривать, – одернул его дожевавший свою порцию Паштет и, аккуратно собрав крошки с платка, расстеленного вместо тарелки, отправил их в рот. – Ляпнет еще где не по делу, по шапке отхватит. Уф, спасибо. Вкусно.
– Эти я знаю, – ответила Лера, наливая в крышку термоса дымящийся чай. – Читала уже.
– Правильно. Азы любого языка начинаются с мата. – Треска поучительно поднял палец. – А там уже как по маслу дальше пойдет, главное не робеть.
– Сам-то два слова связать не можешь, – фыркнул Паштет. – Лингвист хренов.
– А я чё, я и не парюсь, – невозмутимо отбился толстяк. – Знал когда-то, а за ненадобностью выветрилось все. Чай у нас и иностранцев-то не было.
– И здесь типа нет? – в наигранном удивлении развел руками Паштет.
– И чё? Штаны есть, койка есть, руки при деле. Некогда на фигню время тратить – заводы стоят, одни гитаристы в стране.
– Ладно, забейте. Достали «чёкать». Сама разберусь, – прервала спор Лера и посмотрела на стол, в центре которого возвышалась башенка из сложенных друг на друга деревянных брусочков, уже давно привлекших ее внимание. – Чего делаете?
– Это-то, – сыто икнул Треска, вытирая о штаны руки. – Это дженга.
– А-а-а, ясно, – в притворном понимании кивнула Лера. – Здорово.
– Дай я объясню, – вмешался Паштет и разломал башню, перемешав блоки.
– Ты чего! – взвизгнул Треска. – Я же выигрывал!
– Смотри. – Проигнорировав приятеля, Паштет стал заново складывать брусочки один на другой, вооружившись поддерживающей конструкцию формованной картонкой. Каждый этаж башни состоял из трех блоков, положенных вплотную параллельно друг другу. – Первым ходит тот, кто строил. Допустим, я. Нужно тащить бруски снизу и класть наверх, пока все не рухнет. Трогать можно только одной рукой, но придерживать другой брусок пальцем, например, не запрещено. – Он выразительно посмотрел на Треску.
– Ну щупалки у меня толстые, и чё?
– Жулик.
– Иди ты.
– Так вот. Проигрывает тот, у кого башня падает. Все.
– Как просто. А можно с вами?
– Давай! Все равно эта рожа глаза мозолит.
Они немного поиграли, быстро освоившейся Лере повезло пару раз, и скоро девушка засобиралась домой.
Когда она ушла, Треска развязал рюкзак, лежавший у него в ногах, и выудил небольшой мешочек, из которого высыпал на стол горстку сушеной травы.
– Это еще что, – насторожился Паштет.
– Поели, ребенка развлекли, можно и расслабиться. – Поискав в поленнице щепку, толстяк проверил пальцем острый конец и, оскалившись, стал колоть себе десны.
– Совсем обалдел? – испуганно, с гримасой боли на лице ахнул приятель.
– Чтоб быстрее в кровь пошло.
– Что пошло-то? – продолжал не понимать Паштет.
– Травушка-муравушка. – Треска аккуратно подравнял кучку мизинцем. – Кое-кто из местных подсказал. Кустики такие у леса растут. Особенные. Чемпой кличут. А этот способ зачетный, в клубе «27» все так делали.
– Дурь, что ли?!
– Ну, такое.
– Ты с каких пор торчком заделался?
– Цыц, гуано. Я воевал! Она легкая, так, мозги проветрить да кровь разогнать. Энергетик.
– Хринетик. А ты в курсе, как закончили все из того самого клуба? Он ведь неспроста так назван был.[10]