Песни чередовались со все новыми речами. На сцену выбегали ведущие телешоу и звезды реального телевидения, о которых никто никогда не слышал, и подогревали толпу своими выкриками.
— Судьба мира в руках каждого из нас! Бедность, войну, преступления, наркотики и нетерпимость можно победить! И мы победим их — стоит только захотеть! Каждый из нас незаменим и уникален! Любая дальняя дорога начинается с первого шага!
Были документальные фильмы о том, как люди умирают на затопленных равнинах Другого Мира, и небольшие, но душераздирающие выступления суперзвезд, победивших наркотическую зависимость: они рассказывали, через какой ад им пришлось пройти, прежде чем они научились любить себя по-настоящему.
Потом устроители преподнесли публике сюрприз. Это был чудесный сюрприз, вызвавший у толпы такой пароксизм восторга, какого она до сих пор еще не испытывала. Сегодня, если будет на то воля народа, вступит в свои права новый Закон Уэмбли.
Публика притихла, когда неведомые знаменитости, кишевшие на сцене до этого, уступили место старейшинам Храма. Каждый приход, жители которого получили билеты на концерт, был представлен здесь своим исповедником, и Траффорд узнал большое красное лицо отца Бейли, появившееся среди прочих больших красных лиц на огромных подвесных экранах.
Сцена постепенно наполнялась все новыми уважаемыми личностями — евангелистами, целителями, священниками и грешниками, на днях пережившими второе рождение, — пока наконец под экстатические крики зрителей, под фанфары и фейерверки к ним не присоединился сам епископ Соломон Кентукки, член Верховного религиозного совета и глава Лондонского диоцеза.
Закона, который Соломон Кентукки собирался представить народу (если будет на то его воля), ждали уже давно; этот закон был сейчас нужен как никогда; из этого закона люди могли черпать силы, нужные им для того, чтобы двигаться вперед и с честью исполнять на земле заветы Бога-и-Любви; благодаря этому закону они могли наконец стать достойными тех жертв, которые принесли ради них Диана и Младенец Иисус; этот закон давно уже существовал среди духовных постановлений в Путеводном Краю по ту сторону Атлантики и наконец-то дошел сюда, в Великую Англию, Великую Шотландию, Великий Уэльс и даже в Изумрудную Страну за проливом, дабы стать местным жителям незаменимой подмогой и опорой.
Итак, стоя на этом самом месте и в эту самую минуту, Соломон Кентукки взял на себя смелость провозгласить, что (если будет на то воля народа) каждый человек без всякого исключения официально и бесповоротно объявляется знаменитым.
— Слушайте! — воскликнул Соломон Кентукки, и капельки слюны, изрыгнутые из его глотки, заплясали в лучах мощных прожекторов. — С этого дня, если будет на то ваша воля, каждый из вас становится знаменитым! По закону! По праву! Согласно священному писанию и божественному соизволению — отныне вы знамениты! И баста! Никаких проволочек! Никаких экивоков и сатанинских палок в колеса! Знамениты — коротко и ясно! Знамениты — просто и в самую точку! Знамениты — не более и не менее! Хотите ли вы этого?
Ответ был таким громоподобным, что у Траффорда заложило уши.
— Я спрашиваю, ХОТИТЕ ЛИ ВЫ БЫТЬ ЗНАМЕНИТЫМИ? — снова взревел епископ Кентукки.
— Да! Да! Да! — ударили с трибун плотные звуковые волны.
— Я задаю вам прямой и честный вопрос, люди! И хочу получить на него прямой и честный ответ. Не надо юлить. Не надо вилять. Только дьявол кривит душой. Только сатана действует исподтишка. А истинно Божьи дети ВЕРЯТ! Крепка ли ваша вера? Верите ли вы, что в вас хватит любви, хватит красоты, хватит подлинного духовного величия на то, чтобы стать знаменитыми?
И вновь двести пятьдесят тысяч голосов (включая голос Траффорда) ответили ему утвердительно.
— В таком случае, ВЫ ЗНАМЕНИТЫ! — объявил Соломон Кентукки. — Это закон, а с законом нельзя спорить. Даже не пробуйте! Теперь каждый из вас знаменит. Каждый верующий в этом городе, по всей этой стране — настоящая знаменитость! Разве вам не приятно это сознавать?
Сознавать это было приятно, о чем публика и сообщила епископу с явным воодушевлением.
— Я хочу услышать от вас "да"! — выкрикнул Кентукки.
— Да! — отозвалась толпа.
— Я хочу услышать от вас "да-да"! — потребовал Кентукки.
— Да-да! — проревела толпа.
— А теперь я хочу услышать от вас "да-да- да"! — гнул свою линию Кентукки.
— Да-да-да! —раздался еще более громкий ответ.
— И я вас хорошо понимаю! — заверил зрителей Соломон Кентукки. — Мне тоже очень приятно. А теперь скажем: да здравствует Любовь!
— Да здравствует Любовь! — прогремел стадион.
— Скажем: моря любви!
— Моря любви!
— Скажем: нивы радости!
— Нивы радости!
— Ниврад!
— Ниврад!
— Нив-нив-ниврад!
— Нив-нив-ниврад!
— Отлично! — подвел итог Соломон Кентукки.
Затем на сцену вынесли огромный Свод законов, где и было с должной тщательностью запечатлено сие последнее гражданское установление.
Каждый человек знаменит. Согласно закону.
После этой эффектной и крайне волнительной интерлюдии концерт достиг максимума своего эмоционального накала и одновременно подошел к концу. Завершить столь многолюдное мероприятие можно было лишь одним способом: воздать дань почившим детям, сообща излить свою скорбь по заново родившимся младенцам — тем, что умерли здесь, на земле, но без всякого сомнения жили теперь в раю.
Был плач, и было пение, и люди рвали на себе скудную одежду, пока не остались совсем голыми. Они дергали себя за волосы, били себя в грудь и падали ниц. Они обнимались, целовались и скатывались в огромные потные кучи; многие любили друг друга, а некоторые стали говорить на неведомых языках.
Они кричали, что изменят мир к лучшему. Они обещали, что посвятят всю свою жизнь любви, Иисусу, деткам и самим себе, дабы стать достойными той огромной ответственности, которую возложила на них судьба.
Концерт закончился так же, как и все прошлые концерты: все звезды вышли на сцену заодно с политическими и духовными лидерами и запели "Мы — это мир". В это время на экранах появились лица умерших детей, а десятки тысяч их родителей корчились на ковре из оберток и упаковок от фастфуда.
Траффорд с Чанторией не участвовали в оргии. Они потихоньку отодвинулись в сторонку вместе с теми, кто всемерно одобрял происходящее, но сам не сумел довести себя до такого экстаза, чтобы ради торжества высших ценностей совокупляться с незнакомцами.
После того как отзвучали последние музыкальные аккорды и голос со сцены велел всем идти по домам и начинать новую жизнь, Траффорд услышал неподалеку другой голос.
— Покайтесь! — кричал кто-то. — Вы, поклоняющиеся наслаждению во имя Господа, покайтесь в своих грехах!
Лица людей стали оборачиваться туда, откуда неслись обвинения. Там стоял какой-то худощавый человек в набедренной повязке: он залез на ящик и обращался ко всем с пламенной речью.
— Иисус очистил храм! — вещал незнакомец, подняв над собой книгу в простой обложке, совсем не похожую на обычные руководства по самосовершенствованию. — Он изгнал оттуда алчных, ненасытных, похотливых и тех, кто искал лишь телесных удовольствий! Он верил в умеренность и чистоту...
Это был хрисламит — человек, который почитал Младенца Иисуса, но в постыдной, извращенной, жизнеотрицающей форме, как и все прочие поклонники антибожества ислама. Траффорд слышал о таких людях, но его поразило то, что этот осмелился проповедовать свои антиобщественные взгляды среди толпы, когда ее чувства разогреты до точки кипения.
— Эй! — взвизгнул кто-то прямо над ухом Траффорда. — Ты, чертов педофил! У тебя вредные идеи! Мне не нравится тебя слушать!
В один миг отдельные раздраженные выкрики сменились жутким многоголосым воем. Хрисламита стащили с ящика, и если бы не вмешалась полиция, его бы как минимум жестоко избили. А так он был просто арестован за возбуждение религиозной вражды и неуважение к воле большинства, и полицейские увели его прочь.
15
В тот же вечер, когда они забрали Мармеладку Кейтлин у няньки, которая присматривала за всеми малышами в их доме, Траффорд снова поднял тему прививок.
— Ты видела тех детей на экранах? — спросил он у Чантории, укладывающей Кейтлин в кроватку.
— Конечно, видела, — ответила Чантория.
— Хочешь, чтобы и Мармеладка Кейтлин стала одной из них?
Чантория сердито взглянула на него.
— Прекрати немедленно! Я ее родила — она часть меня!
— Тогда ты должна хотеть ее спасти.
— Спасти ее может только Бог. Разве в наших силах изменить судьбу?
— Ну хорошо, если все и так предопределено, тогда какая разница, что мы сделаем?
— Не умничай, Траффорд. Вот почему ты многим не нравишься. Люди знают, что ты считаешь себя умником.
Чантория перепеленала ребенка и принялась готовиться ко сну сама. Их маленькая складная душевая кабинка давно сломалась и теперь использовалась как дополнительный шкаф, поэтому Чантория просто залезла в тазик и стала обтираться губкой, окуная ее в крошечную раковину, привинченную к стене в уголке спальни. Обычно в это время она включала на большом экране видовой фильм с красивыми водопадами, но сегодня решила обойтись без них.
— Я вообще не понимаю, с чего ты взял, что эта ужасная штука сработает, — сказала она, смывая с себя грязь.
— Я в этом не уверен. Вовсе нет. Откуда мне быть уверенным? — кисло ответил Траффорд. Было уже четыре утра, и голова у него разламывалась. — Но если подумать, это кажется возможным... вполне возможным. По крайней мере, я понимаю соображения, которые за этим стоят. И по-моему, все это очень привлекательно.
— Привлекательно?
— Ну да. С точки зрения логики.
— Траффорд, — прошипела Чантория, — мы говорим о нашей дочери. А еще мы говорим о ереси! При чем тут твоя идиотская логика?
Траффорд взял коммуникатор и стал переключать каналы локальной сети. На стене по очереди появлялись соседские квартиры. Большинство жителей дома уже спали. Некоторые скандалили, две-три пары занимались сексом, кто-то наблюдал, как они занимаются сексом, а еще кто-то смотрел порнушку или реальное телевидение. Куколка, конечно, была на посту, но громко храпела в обнимку с ведром жареных куриных ножек, которые не успела доесть.