Именно увидела, потому что он не выдал себя ни движением, ни звуком. Просто стоял молча, положив руку на дверцу электрощита, но не закрывая ее, чтобы не скрипнула. Встретившись с ним взглядом, Настя встрепенулась, догнала девочек и, положив ладонь на плечо последней, засеменила по коридору. Ее голова была поднята, глаза смотрели в пустоту, но это уже не могло обмануть Лунева.
Вечером, когда из столовой доносился дружный звон ложек и детский гомон, Настя подошла к Луневу, дежурившему у входа.
– Никому не сказали? – спросила она, не таясь.
Помедлив, он пожал плечами:
– Нет. А должен был?
– Не говорите, – быстро сказала Настя. – А то меня отчислят. Переведут в другой дом. Обычный.
– Тебе здесь нравится?
Ответить девочка не успела.
– Настя! – раздался женский голос. – Карташова! Ты куда подевалась? А ну-ка быстренько за стол. Тебе особое приглашение требуется?
Девочка поспешила на зов. Но перед этим бросила умоляющий взгляд на Лунева: не выдавайте! Он не выдал, и с тех пор Настя частенько стала скрашивать ему скучные часы дежурств. Лунев работал пока что в полторы смены, потому что Шубской не удалось найти второго охранника на более чем скромную зарплату. Он находился в «Парусе» с утра до десяти вечера, потом входные двери запирались, а дежурство принимала одна из воспитательниц. Свободного времени у Лунева почти не оставалось, но ему это даже нравилось. Так было легче изменить привычный образ жизни, когда проводишь вечера перед телеэкраном с бутылкой и чипсами.
Общение со слепыми детьми сделало Лунева более ответственным и отзывчивым. Всякий раз, когда его навещала Настя, он старался сунуть ей что-нибудь вкусненькое и даже пытался выдумывать всякие забавные истории. Они получались довольно неуклюжими, но Настя была довольна. Ей не хватало общения со взрослым мужчиной, который в чем-то заменил ей отца. Иногда Лунев ловил себя на мысли, что относится к девочке как к дочери, и спрашивал себя: будут ли у него когда-нибудь собственные дети? Он точно не знал, хочет ли этого. Но доверчивая любовь девочки трогала его до глубины души.
Настя призналась, что зрение вернулось к ней еще полгода назад. Сперва она начала видеть источники яркого света, потом перед глазами появились цветные пятна, потом в темноте стали проступать разные расплывчатые контуры, и наконец мир снова заиграл для нее формами, образами и красками. Но Насте, не помнившей родителей, не хотелось покидать подруг и друзей, появившихся у нее в «Парусе». До того как ослепнуть от удара ломом по голове, она воспитывалась в обычном приюте и хорошо запомнила жестокие нравы, царившие там.
Свою тайну она поведала только Вале Химич и Луневу. «Буду нем как могила», – пообещал он, вспомнил мать и помрачнел. Настя заметила, вернее почувствовала, его состояние. «Не грусти, не надо», – попросила она, взяла его большую ладонь и быстро прижала к своей щеке. А потом заплакала. Ей ведь тоже приходилось несладко. Гораздо труднее, чем Луневу, который жил на свободе и был сам себе хозяин. Он неловко погладил ее по голове и протянул мобильник: «Это тебе. Подарок».
На самом деле телефон Лунев приобрел себе, потому что его прежний давно устарел и вызывал косые взгляды окружающих. Он даже не успел перенести в электронную память номера, намереваясь заняться этим после работы. Но Насте, конечно, телефон был нужнее. И теперь она могла тайком звонить Луневу, когда ей было страшно и одиноко. Случалось, звонки раздавались среди ночи, но он не сердился. Они ведь были друзья. А кому, как не другу, звонить в трудную минуту?
Через некоторое время, когда закружили январские вьюги, у Лунева появилась еще одна собеседница… и не только собеседница.
Это была воспитательница Алена Дмитриевна Колесникова, молодая, опрятная, симпатичная женщина с прической, делавшей ее похожей на модницу двадцатых годов прошлого века. У нее даже родинка на верхней губе имелась, а шею перехватывали несколько старомодные жемчужные бусы.
В остальном Алена была вполне современной женщиной и легла в холостяцкую постель Лунева после первого же свидания, чем приятно его удивила.
Они обменивались долгими изучающими, довольно откровенными взглядами еще во время новогоднего банкета, устроенного в спортивном зале «Паруса», но после того случая общались мимоходом и редко, потому что пузырьки шампанского не бродили больше в их крови. Однако Лунев украдкой наблюдал за Аленой, отмечая про себя, как льнут к ней дети, как легко и грациозно она двигается, как заразительно смеется, отбрасывая кончики волос, лезущие в рот.
Их первое свидание состоялось благодаря зеленому «ланосу» Алены, который однажды занесло так, что он не мог выехать со стоянки во дворе детского дома. Вооружившись лопатой, Лунев помог воспитательнице и удостоился приглашения на чашку чая. Поскольку жила Алена далековато, за городом, а зимняя стужа и снегопады не благоприятствовали путешествиям, приглашение это могло бы остаться чисто символическим, но не таков был Лунев, чтобы упускать выпавший ему шанс. Он заявил, что не намерен ждать оттепели. Никто не помешает им попить чаю у него дома. Или Алена Дмитриевна не рискнет довериться Луневу? Она доверилась. До такой степени, что разделась догола и отдалась ему со страстью зрелой одинокой женщины.
После третьего раза, далеко за полночь, они все же набросили кое-что из одежды и отправились пить чай, потому что сил больше ни на что не осталось. Тогда Алена спросила, что привело Лунева в такую тихую гавань, как «Парус». Он вкратце объяснил, намекнув, что устал вести жизнь солдата удачи.
– Ты совершенно прав, что решил начать новую жизнь, мирную, – сказала Алена. – Но вряд ли ты у нас надолго задержишься, Андрей. Наш коллектив такой непостоянный. Обычно сотрудники уходят через несколько месяцев. Полтора года – предел. Больше никто не выдерживает. Трудно со слепыми детьми. Очень трудно. И морально, и вообще…
– А тебе? – поинтересовался Лунев, отставляя чашку. – Тебе не трудно? Ведь ты, насколько я понимаю, давно в «Парусе» работаешь?
– Давно. Я их понимаю, наших питомцев. Сама без отца выросла. Не самое большое горе, конечно, но все-таки.
– Я бы многое отдал, чтобы вернуть маму. Без нее так пусто порой…
– Если хочешь, по выходным я могу брать над тобой шефство, – поспешно сказала Алена. – Постирать, там, убрать, еды наготовить…
– Не надо, – так же быстро отреагировал Лунев, а сам подумал: «Ишь, как мы захомутать мужика торопимся! Только я пока что предложения руки и сердца не делал. Да и будет ли оно? Ты хорошая женщина, Алена, и в постели с тобой не соскучишься, но разве достаточно этого, чтобы связать с тобой жизнь? Не знаю. Пока не знаю».
– Ну, не надо так не надо, – не стала настаивать Алена. – Я не навязываюсь. Невелика радость – в холостяцкой кухне хозяйничать.
Она обвела взглядом обстановку и смутилась. Кухня не была холостяцкой. В каждой мелочи сквозили забота и уют, вложенные сюда женщиной… женщиной, которой здесь больше не было.
Или была?
Лунев ощутил что-то вроде слабого прикосновения ледяного пальца, скользнувшего вдоль позвоночника, от копчика до черепа. Кожа покрылась мурашками, волосы на затылке встопорщились. «Выпить бы, – привычно подумал он и так же привычно себе ответил: – Перебьешься!»
– Очень плохо тебе? – тихо спросила Алена, заметившая резкую перемену в настроении Лунева.
– Терпимо. – Он встал, чтобы убрать со стола. – Давай укладываться. Поздно уже.
– Погоди.
Алена взяла его за руку и прикоснулась к ней губами. Он хотел высвободиться, но не стал. Очень похожий жест сделала недавно Настя Карташова. Такими трогательными умеют быть только дети и влюбленные женщины.
– Что? – спросил Лунев, постаравшись смягчить охрипший голос.
Вместо ответа Алена что-то написала на его ладони пальцем. Она делала это медленно, старательно обозначая каждую букву. Потом заглянула ему в глаза. Снизу вверх, потому что продолжала сидеть, держа его за руку.
– Понял?
– Понял.
Алена написала слово «люблю». Лунев угадал слово еще по первым двум буквам. Теперь, внутренне сжавшись, он ожидал вопроса: «А ты меня?» Отвечать не хотелось. Лунев никогда не бывал влюблен и не знал, что это такое. В своем почти сорокалетнем возрасте он отлично видел разницу между бурным сексом и совместной жизнью. Чтобы жить вместе, необходимо притереться и привязаться друг к другу, а это вопрос не одной ночи и даже не ста.
– Расслабься, – сказала Алена, поднимаясь со стула. – Я просто показала тебе простейший способ общения со слепыми детьми… с теми, кто знает буквы. Ты пишешь им, они пишут тебе.
– И что они пишут? – поинтересовался Лунев, обнимая Алену.
– Разное, – ответила она. – И никогда ничего веселого. Я тоже была в детстве очень серьезной. Могла часами сидеть у окна и думать: «Где мой папа? Какой он? Почему нас бросил?» А потом с работы возвращалась мама, и я задавала эти вопросы ей. Она никогда не рассказывала мне об отце. Ничего. Ни единого словечка. – Алена потерлась носом о грудь Лунева. – И я ничего о нем не знаю.
– Иногда лучше не знать.
– Так мне мама однажды и сказала. Она вышла на пенсию и уехала жить в деревню, а загородный дом мне оставила. Я редко ее проведываю. И чувствую себя такой скотиной!
– А ты не чувствуй, – посоветовал Лунев. – Просто проведывай и все.
– У тебя все так просто получается, – недовольно проговорила Алена.
Она, как все мы, не любила, когда вместо сочувствия ей предлагали решение проблемы.
– Просто, – подтвердил Лунев. – В жизни все просто. Ты или живешь правильно, или нет. В первом случае совесть твоя спокойна. Во втором не дает тебе покоя, пока не атрофируется. Выбор за нами.
– А ты умный, – сказала Алена, с уважением глядя на Лунева.
– Еще и сильный, – похвастался он, поднял ее на руки и понес в свою комнату.
Она смеялась, вырывалась и болтала ногами, как расшалившийся ребенок, которого укладывают спать. А потом вновь преобразилась во взрослую женщину, так что уснули они под утро.