– Конечно.
Клэй нахмурился, будто сомневался, можно ли мне верить, а улыбка на его лице все больше меркла с каждой минутой. Я подхватила сумку с пола и закинула ее на плечо.
Пошла к лестнице, а Клэй за мной по пятам. Спустившись и выйдя из обсерватории, мы остановились на перекрестке: одна дорога вела к его общежитию, а другая – к моей квартире.
– Давай я провожу тебя до дома.
– Нет, – отказалась я, мотая головой. – Я схожу за едой. Может, зайду в кафе, посмотрю, как играет Шон.
Это была ложь, причем наглая, и я попыталась скрыть ее за восторженной улыбкой, будто ничего на свете не хотела так, как увидеть Шона Стетсона.
Правда была намного более мрачной, чуждой и пугающей.
Я убегала от чувства, требовавшего, чтобы его испытали, от монстра с жуткими зубами и острыми когтями, который непременно изувечит меня, если позволю ему меня настигнуть.
– Он играет сегодня? – спросил Клэй, не выдав никаких эмоций.
– Ага. Сказал, когда мы с ним столкнулись во время матча.
– А.
Я кивнула, поправив сумку на плече.
– Расскажи потом, как все прошло, – наконец брякнул Клэй.
– Хорошо.
Я показала ему знак мира в самом неловком на свете прощании, а потом поспешила прочь. Воспоминания о том, как он ласкал меня языком, навсегда запечатлелись в моей памяти.
Глава 18
Всю неделю я избегал Джиану.
По ощущениям было все равно что отказать себе в удовольствии прыгнуть в освежающий родник в жаркий летний день или не давать себе попить воды, когда страдаешь от обезвоживания, но я должен был это сделать.
Я увяз слишком сильно.
Уже почти неделю назад Джиана отвела меня в обсерваторию, чтобы отвлечь от мыслей о матери, хотя не знала всех масштабов случившегося. Эта девчонка прекрасно понимала: лучше не давить на меня, когда я сообщил, что не могу говорить об этом. А еще она по какой-то причине беспокоилась достаточно сильно, чтобы не оставлять меня одного даже притом, что я источал одно только безразличие.
Она знала, без единого слова с моей стороны, что мне что-то нужно.
Она знала, что именно.
И позволила мне раствориться в ней.
Всю неделю меня не покидали воспоминания о том, каково было лишиться самообладания из-за нее, и чувствовать, как она лишается его из-за меня.
Я хотел ее.
Хотел так сильно, что в груди зияла дыра каждый раз, когда ее не было рядом.
Я даже перестал думать о Малии и, возможно, уже давно. Не мог точно сказать, когда фокус моего внимания сместился, но знал, что произошла фундаментальная перемена. Я знал, что теперь желание прикоснуться к Джиане возникало вовсе не потому, что меня заботило, как кто-то наблюдает за нами и докладывает обо всем моей бывшей.
А потому что я сам хотел прикасаться к ней, обнимать ее, ощущать ее вкус.
Но сама она хотела вовсе не этого.
Я всю неделю лишался ее внимания, чтобы напомнить самому себе, вдолбить в свою тупую башку: она хотела другого парня, а Клэй Джонсон – всего лишь болван, который согласился помочь ей достичь цели.
Нет, болван, которому и принадлежала эта затея.
Всю прошедшую неделю разочарование боролось во мне с чувством благодарности, сколько я ни пытался справиться с ним в тренажерке или на поле. Я без устали надумывал лишнего, анализируя каждый момент, что мы провели вместе, и задаваясь вопросом, почему мне потребовалось так много времени, чтобы увидеть, по-настоящему понять, что же я чувствовал на самом деле.
И совершенно неясно, какое чувство преобладало.
Я злился на самого себя, на нее, на Шона и Малию. Я был опустошен из-за сложившейся ситуации, но еще больше от мысли о том, как Шон будет прикасаться к ней в точности, как я.
И все же, если таков единственный способ обладать Джианой… то я благодарен.
Я воспользуюсь каждым драгоценным мгновением, каждым притворным поцелуем, каждым уроком, который она позволит мне ей преподать. Я уничтожу себя в пыль и позволю ей оставить меня в прошлом, если так сумею впитать все, что она представляет собой прямо сейчас.
Такой вот я дурак.
Дурак, который отказывался выйти из игры, хотя знал, что потерпит поражение.
Разительные отличия между Джианой и Малией всю неделю проносились в моей голове, словно слайды презентации. Я не удержался и сравнивал их, одну, такую мягкую, а другую острую, как бритва. Малия получала удовольствие от того, что манипулировала мной, сбивала с толку и напоминала о том, как мне повезло, что она у меня есть, и как легко я могу ее потерять – что и произошло. Раньше мне тоже это нравилось – ее уверенность, игры, которые она так любила устраивать. Это возбуждало, превращалось в погоню.
Но Джиана была полной ее противоположностью.
Я сам еще не успел это осознать, а она уже увидела проблемы с тем, что я слишком часто ставлю других превыше себя, позволяю Малии и даже собственной семье вытирать об меня ноги, потому что именно этого от меня всегда и ожидали. Джиана при любой возможности напоминала мне, что я достойный, хороший, что к чему-то стремлюсь.
Желудок скрутило, пока я поправлял галстук перед грязным зеркалом в своей комнате в общежитии, понимая, что сегодня у меня не получится ее избегать. Мне и так было сложно всю неделю оставлять без внимания ее сообщения или говорить ей, что я занят, не смотреть в ее сторону каждый раз, когда она появлялась на поле или в кофейне, перекраивать свое расписание, чтобы не находиться с ней в одном и том же месте слишком долго.
Но сегодня вечером состоится командный аукцион.
Ее мероприятие.
И я знал, что мне будет невыносимо видеть ее, быть рядом, даже находиться в одном помещении.
Меня это прикончит.
И все же я жаждал этого.
Это было ненормально, нездорово, но я уже не мог отличить хорошее от плохого, пока крутился перед зеркалом и рассматривал себя в отражении, разглаживая черный смокинг, взятый напрокат на этот вечер. Я выключил свет и вышел из комнаты, сказав соседу и товарищу по команде, что встречусь с ним на стадионе, но был в таком же раздрае, как и в тот момент, когда оставил ее возле обсерватории на той неделе.
Мне нужно пройтись в одиночестве.
Осень приветствовала меня, пока я шел по кампусу, не обращая внимания на взгляды стоящих группами девчонок. Сунул руки в карманы, слушая шум легкого ветерка в кронах деревьев и наблюдая, как все больше разноцветных листьев падает на землю.
Я бы солгал, если бы попытался сказать самому себе или кому-то еще, что ситуация с матерью не добавляла мне стресса. Я разговаривал с ней каждый вечер, и каждый раз все повторялось. Она тратила свою жизнь на выпивку или бог знает что еще, и пока мы беседовали, ее речь всегда звучала неразборчиво и сдавленно от слез.
Впервые в жизни я не просто осознал, что мне нужна помощь.
Я был готов ее попросить.
В груди все так же жгло, когда я достал телефон из кармана и пролистал список контактов до папиного имени. Нажал на него, пока не успел передумать, и остановился у скамьи возле фонтана, слушая гудки.
– Сынок, – поприветствовал он глубоким и до боли знакомым голосом. – Рад тебя слышать. Готов к завтрашней большой игре?
Я замер, сбитый с толку его радостью, невозмутимостью и умиротворением. Он был таким с тех пор, как ушел от мамы.
С тех пор, как бросил нас.
По ту сторону развода его встретила совершенно иная жизнь, в которой мне едва ли было место. У отца был офис с панорамными окнами в Атланте, огромный дом в пригороде, безупречная лужайка, безупречные дети и безупречная жена. Не считая футбола, между нами не было ничего общего.
Он ничего не знал обо мне, больше не знал.
– «Провиденс» – жесткая команда, – продолжил он, когда я не ответил, ошибочно приняв мое молчание за волнение перед игрой. – У них быстрая и хитрая защита. Но ты настоящий зверь. Задашь им жару. Будь агрессивнее и не ленись во втором тайме – обычно именно тогда они наносят наибольший урон.
– Я не волнуюсь из-за игры, – наконец сказал я.
– Хорошо. Тебе и не нужно. Ты…
– Маме нужна помощь.
Я был удивлен, как низко прозвучал мой голос, как уверенно слова вылетали изо рта. Я знал, что отца это тоже удивило, потому что он надолго замолчал, а потом прокашлялся.
– Твоя мать больше не моя забота.
– Да, я знаю. Ты бросил ее и своего старшего сына уже много лет назад.
– Клэй, – предостерег он, будто я позволил себе лишнего. Гортанный рокот его голоса заставил меня замереть, а волосы на затылке встали дыбом, что случалось всегда перед тем, как я шел на риск – например, пробовал новую тактику на поле.
– Это правда, и ты это знаешь. А знаешь, что еще? Ничего страшного. Честно. Я и без тебя справляюсь. Мы оба.
– Без меня? – перебил он. – А кто, по-твоему, помог тебе оплатить поступление в колледж в Бостоне? Кто купил тебе ноутбук и нашел грузовик для переезда и…
– И кто звонит мне только после игры? Кому больше не о чем поговорить со мной, кроме как о футболе? Кто знает все о моих сводных братьях и ничего обо мне?
– Не говори ерунды. Я…
– Назови хоть что-то, что знаешь обо мне, кроме моей позиции на поле. Что-то одно. Я подожду.
Ноздри раздувались, пока я боролся с желанием продолжать, старался смолчать, чтобы до него дошла моя точка зрения. И она дошла. Я знал это, потому что отец не проронил больше ни слова.
– Я не обижаюсь на тебя, – сказал я наконец уже спокойнее. – Я люблю тебя. Понимаю. Знаю, что с мамой порой бывает… сложно, – признался я. – И знаю, что она не была подходящей для тебя женщиной. Но ей нужна помощь, пап. Сам я не справлюсь.
Он шумно выдохнул.
– Дай угадаю: ее возлюбленный этой недели ушел, и теперь она сама не своя.
– Они встречались несколько месяцев, – поправил я. – Но да. Он заботился о ней, а теперь у нее нет работы, и она живет на те небольшие деньги, что я могу ей отправлять.
– Ну и кто в этом виноват? Она сама себя до такого довела.