– Я поспрашиваю знакомых. Может, кто-нибудь захочет её забрать. А до тех пор она может остаться здесь.
Я ждала ― надеялась ― услышать подобное. Но вместе с облегчением испытала внезапную грусть. Как только представила, что придется расстаться с Баффи…
Так, Никки, девочка, остановись. Не буди лихо, пока оно тихо.
– Спасибо, ― повернулась, останавливая на нём свой взгляд, ― большое.
– Но ты несешь за неё ответственность, ясно? ― серьезно продолжил Мак. ― За любую её проказу спрашивать буду с тебя.
Я улыбнулась, чувствуя в его словах больше веселья, нежели угрозы.
– Договорились. ― Мак сделал вид, что остался так же серьезен, а я не стала разубеждать его в том, что в эту серьезность поверила. ― Так о чем ты хотел поговорить?
Он немного помолчал, а затем, не сводя с меня глаз, подошел ближе.
– Кофе будешь? ― Моргнула несколько раз, а затем вроде бы кивнула. ― Садись, я сварю.
Я взобралась на стул, как завороженная наблюдая за отлаженными движениями Маккейна. На кухне он чувствовал себя как рыба в воде ― уютно, уверенно, комфортно. В его действиях не было стеснения или скованности, только расслабленность и спокойствие. Полный штиль. Отчего я поймала себя на мысли, что ещё никогда не видела его таким.
Он сварил нам кофе, взял одну чашку для себя, а другую поставил передо мной.
Идеальное сочетание зерен и молока.
И идеальный мужчина, который это сочетание нашел.
– Так… в чем дело? Ты сказал, что хотел поговорить? ― он кивнул. ― О чем?
– О нас.
Не ожидая такого ответа, я подавилась, выплеснула кофе обратно, обожглась и облила свою новую белую блузку, которую надела первый― вот―же―незадача ―раз.
Мак ― как истинный рыцарь ― тут же оказался рядом, отставил чашку в сторону, протянул мне салфетки и, осмотрев зону бедствия, заключил:
– Нужно застирать. Снимай.
– Прости? ― сморгнула я, вытирая салфеткой рот.
– Нужно застирать, ― повторил он, ― иначе останется пятно.
Э―эм… ну―у―у…
– Я как бы не планировала перед тобой раздеваться. ― Адекватное объяснение, разве нет? ― Схожу наверх и переоденусь.
– Ты, конечно, можешь и дальше изображать из себя обиженную недотрогу, но тогда пятно въестся в ткань и сделать уже будет ничего нельзя.
Не то чтобы его слова про обиженную недотрогу разозлили, но задели ― однозначно. То ли я хотела что―то ему доказать, то ли просто гормоны шалили, но от его взгляда по всему телу пробежало такое бешеное электричество, что контролировать свои действия стало довольно трудной задачей.
Не отрывая от него взгляда, потянулась к пуговицам на блузе и стала медленно расстёгивать одну за другой. Первую. Затем вторую. Третью.
При каждом прикосновении к шелку сердце безудержно колотилось.
Дыхание сбивалось. Голова кружилась.
Я чувствовала себя девчонкой, и понимала, что не хочу это чувство терять.
– Перестань, ― прошептал Мак, и я улыбнулась ему лишь одними глазами.
– Что? Ты ведь сам просил меня раздеться.
– Я просил снять блузку.
– Я это и делаю, ― расправившись с последней пуговицей, задышала чаще.
– Никки…
– Да?
Мне нравилась эта игра между нами. И, хотя я знала, что после снова будет больно, неправильно и сложно, уже не могла остановиться.
Я чувствовала эту невыносимую тягу между нами ― это сумасшедшее электричество ― и знала, Мак тоже его ощущал.
– Что ты делаешь со мной?
Его губы находились так близко, что не касаться их было настоящим мучением.
Но Мак прекратил его, когда, ответив, грубо ворвался в мой рот. Я застонала, понимая, что капитулирую. Понимая, что такой я была только с ним. Лишь с ним. Ещё ни один мужчина не вызывал во мне настолько противоречивые эмоции. В один момент мне хотелось задушить его, а в другой ― поцеловать. И это медленно сводило с ума.
Подавшись вперед, я сильнее прижалась к мужскому телу. А когда его руки коснулись обнаженной кожи ― задрожала. Мне хотелось больше. Хотелось его всего. Полностью. Лишь для себя. Сейчас.
Я могла бы «изображать из себя обиженную недотрогу», как выразился Мак, но зачем? Если я могла получать удовольствие от близости с мужчиной, которого хотела? К чему играть в игру, в которой ты ― заведомо проигравшая сторона?
– Нам лучше остановиться, ― прохрипел он, и я распахнула глаза.
– Так остановись.
Это был вызов. И не только для него ― для нас обоих.
Приняли ли мы его?
Да.
Мак зарычал и вновь втолкнулся в мой рот. Рывком придвинул меня ближе, заставив стул скользнуть по плитке. Я снова застонала и окончательно потерялась в его руках. Весь мир в мгновение перестал существовать. Остался только ОН ― его прикосновения, его поцелуи, его дыхание и пульс.
Я едва не умерла, когда мужские пальцы тысячевольтным зарядом прошибли позвоночник. Крохотные змейки расползлись по спине, проникая под кожу, задевая оголенные нервы.
Каждый. Мой. Нерв.
Абсолютно.
Что означало, что на этот раз мы оба пойдем до конца.
Это пугало и будоражило одновременно.
Каждая клеточка во мне трепетала, и сколько бы раз Мак не касался меня, мне всё время было мало. Я хотела ещё ― сильнее, больше, горячее. Хотела и без стеснения брала.
Мы оба были на грани. Оба горели от желания и оба понимали, что не остановимся.
Но, как это часто бывает, у Вселенной были на наш счет совершенно другие планы.
О чем Она и заявила, когда за моей спиной с грохотом захлопнулась входная дверь.
Мак
– Тыковка, я пришел! Поедем пораньше, если ты не против!
Никки отпихнула меня с такой силой, что я кое―как устоял на ногах.
В моих глазах застыло изумление. В её ― страх.
– Тыковка? ― я не отдавал себе отчета в действиях тогда, в словах ― сейчас. ― С каких пор для моего друга ты ― тыковка?
– Тебе какое дело? ― огрызнулась она, а у меня тормоза сразу же отказали.
Но прежде, чем я их спустил, Никки спрыгнула со стула и толкнула меня в сторону прачечной. А, когда мы оказались внутри, быстро, но бесшумно закрыла дверь.
– Тыковка? ― повторил я, понимая, что не успокоюсь, пока не получу свой ответ.
Никки закатила глаза, а затем зашарила по ящикам с сухим постиранным бельем.
– Я не собираюсь это обсуждать.
– Ау! Есть кто дома? ― вновь раздался голос Техаса, и я понял, что он внезапно начинает меня напрягать.
– Между вами что―то есть? ― не выдержал я.
Возможно, вопрос был дебильный. Скорее всего, дебильный. Я понял это по взгляду, которым одарила меня Никки ― взбешенному взгляду.
– Даже если и есть, тебя это не касается! ― прошипела она, а я едва сдержался, чтобы прямо здесь её не взять. Прямо в этой прачечной. Прямо на этой сушилке.
– Мы только что чуть не трахнулись на моей кухне. ― напомнил ей я. ― А ты говоришь, что меня это не касается?
Вытащив из ящика белую водолазку, она отвернулась и стянула с себя до сих пор расстегнутую блузку. Бросила её в машинку, наверное, решила, что постирает потом. Пока натягивала чистую одежду, молчала. И я так же молча за ней наблюдал.
А затем чашу моего терпения наполнила последняя капля.
– Никки!
– У меня давно не было секса, ясно? ― внезапно призналась она, резко развернувшись. ― Я изголодалась, соскучилась, свихнулась ― как хочешь это называй. Причина моего сексуального напряжения ― не в тебе. Возможно, я хочу тебя, как мужчину на раз. Это физика, с этим ничего не поделаешь. Но на этом всё. Уясни это, Мак. Лишь на раз. А раз это только на раз, думаю, у тебя нет права влезать в мою жизнь и требовать от меня каких―либо объяснений.
Скрипнул зубами и, кажется, даже зарычал.
– Сейдж мой друг.
– Мой тоже!
– Вижу я, как вы дружите! ― я уже даже не сдерживался, орал, как бешеный.
Сам не знаю, что на меня нашло.
В очередной раз закатив глаза, Никки распахнула дверь так, что та практически отлетела в стену, а затем выбежала из прачечной.
Я выбежал за ней.
Когда догнал, она стояла в холле, а счастливый Техас рядом с ней, играя с двадцати―плюс―минус килограммовой игрушкой Никки.
– Эй, вы завели собаку?
– Ты трахаешь её?
У моего друга челюсть отвисла, клянусь. Я и сам от своего вопроса остолбенел.
– Совсем извилиной тронулся?
– Ответь. ― процедил со всей серьезностью. ― Ты трахаешь её?
– Мак! Хватит! ― заорала она.
Злилась, сильно злилась. Но мне нужен был гребаный ответ.
– Нет, Мак, я не трахаю её. Никки ― мой друг. Какого хрена ты спрашиваешь меня о подобном? ― сейчас даже терпеливый и понимающий Техас походил на разъяренного быка перед боем. Будто бы я был той самой красной тряпкой, что б её.
Я перевел взгляд на Никки ― её лицо пылало, грудь часто вздымалась.
– Теперь доволен?
Скрипнул зубами, но ничего не ответил.
Чувствовал себя болваном. Ревнивым, мать его, болваном. К тому же, неудовлетворенным. На мне сейчас яичницу можно было жарить. Часов так пять подряд.
– Понятия не имею, что между вами двоими происходит, но заканчивайте с этим, ясно? ― вмешался Техас. ― Вы как будто уже сорок лет женаты ― вечно ругаетесь по пустякам, цепляетесь друг к другу, шмотки по очереди собираете. Может, вам к психологу сходить? О проблемах своих рассказать?
– Нет, ― одновременно выпалили мы с Никки, и так же одновременно замолчали.
– Тогда выпроваживайте уже свой цирк уродов и учитесь ладить, ― продолжал Техас, переводя взгляд с меня на Никки и наоборот. ― Или мы с Тейлор примем меры.
Никки задержала на мне взгляд ещё ненадолго, взяла куртку с вешалки и, сказав Техасу, что будет ждать его на улице, ушла.
– Слушай, друг, я начинаю переживать за тебя, ― признался он, когда мы остались вдвоем.
– Не нужно.
– У тебя голова всякой чертовщиной забита. Почисть её хорошенько. И разберись уже в себе, окей? Если чувствуешь что―то к Никки, скажи ей.
– Чувствую? ― усмехнулся. ― Бред. Она выводит меня, вот и всё.